Страниц: « Предыдущая 1 [2] 3 Следующая »
  Печать  
Автор Тема: Ловец во ржи (новый перевод)  (Прочитано 16268 раз)
Сапфо
Модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #15 : 25 Июня 2011, 21:33:00 »

Глава 15

Я спал недолго, так как проснулся примерно в 10 часов. Я закурил и сразу же почувствовал сильный голод. Я ведь последний раз ел, кажется, только 2 гамбургера у Бросснарда и Экли, когда мы ездили в Эгерстон смотреть какой-то кинофильм. И то это было очень давно - лет 50 назад. Телефон был рядом со мной, и я хотел позвонить вниз, чтобы мне принесли завтрак. Но я все-таки боялся, что они пришлют Мориса. А кто думает, что я смертельно желал еще раз его увидеть - тот сумасшедший. Поэтому я просто лежал на кровати и курил сигарету. Потом я решил позвонить Джейн, чтобы проверить, дома ли она или еще нет - но у меня настроение для этого было неподходящее. Тогда я позвонил Салли Хейс. Она поехала к Мери Вудраф, и я знал, что она дома - так как пару недель назад получил от нее письмо. Я не сходил по ней с ума, но знал ее уже много лет. По своей глупой наивности я всегда считал ее очень умной и образованной. Причина этого заключалась в том, что она прекрасно знала все пьесы в театре, читала много литературы и так далее. А если кто-то знает очень много, то мне приходится слишком долго определять, глупые они или нет. В случае с Салли, чтобы выяснить это, мне потребовались целые годы. Но мне кажется, что если бы мы с ней не обнимались так часто, я бы выяснил это гораздо раньше. Это моя большая проблема - я всегда думаю, что те, с которыми я обнимаюсь, обязательно должны быть очень умными и образованными. Конечно, это не имеет большого значения, но мне все-таки постоянно этого хочется. Но я всё равно ей позвонил. Сначала ответила служанка, потом отец, а потом и она сама. "Салли!" - сказал я. "Кто это?" - ответила она, слегка притворяясь. Я ведь уже сказал ее отцу, кто я. "Я Холден Коулфилд. Ну, как ты поживаешь?" "Холден, я поживаю хорошо. А ты как?" "Высший класс! Послушай. Ну, все-таки, как твои дела? Я имею в виду школу". "Прекрасно", - ответила она. - "То есть - ну, ты знаешь". "Высший класс! Послушай. Я думал - а вдруг ты сегодня занята? Ведь по воскресеньям всегда бывает 1 или 2 концерта, представления, бенефиса и так далее. Давай пойдем туда". "С удовольствием. Это просто великолепно!" Слово "великолепно" мне не нравится - оно такое притворное. Сначала мне хотелось сказать, чтобы она забыла про концерт. Но мы все-таки продолжали болтать. То есть она болтала одна, не давая мне сказать ни слова в ответ. Прежде всего, она рассказала мне про одного мальчика из Гарварда - возможно, он новенький, но она точно не знала - который постоянно преследовал ее. Звонил ей не по дням, а по ночам. Это добило меня. Потом она рассказала, про какого-то военного, который рвал глотку из-за нее. Тоже мне, большое дело! Я сказал ей встречать меня под часами в Уилморе в 2 часа и не опаздывать, так как представление начинается в 2-30, а она всегда опаздывала. Потом я повесил трубку. Она вызывала у меня острую боль в душе, но при этом она была довольно красивая. Договорившись о свидании с Салли, я встал с кровати, оделся и сложил чемодан. Но перед тем, как выйти из комнаты, я выглянул в окно, чтобы посмотреть, что делают эти невоспитанные - но все шторы были опущены. По утрам они были - верх скромности. Потом я спустился, заплатил по счету и ушел из гостиницы. Мориса я больше не видел - и даже не ломал себе голову над тем, где искать этого выродка. Выйдя из гостиницы, я заказал такси, но не имел ни малейшего понятия, куда ехать. И вообще, ехать мне было некуда - сегодня ведь было только воскресенье, а до среды или, по крайней мере, до вторника, возвращаться домой опасно. Точно так же мне не хотелось переезжать и в другую гостиницу - чтобы мне там разбили голову. Тогда я сказал водителю отвезти меня на главный центральный вокзал, недалеко от Уилмора, где я должен был встретиться с Салли. И я решил, что оставлю свои чемоданы в каком-нибудь крепком ящике, от которого мне дадут ключ, а потом позавтракаю - настолько я был голодный. Пока я ехал в такси, я вытащил кошелек и пересчитал деньги. Я точно не помню, сколько у меня осталось, но огромного состояния уже не было. Я целых 2 недели жил по-королевски - и это истинная правда. Я вообще всей душой люблю тратить деньги - а то, что я не трачу, я просто теряю. Я иногда даже забываю получить сдачу в ресторане, ночном клубе и так далее. От этого мои родители сходят с ума. Но я их ни в чем не обвиняю. У меня очень богатый отец. Я, правда, не знаю, сколько он зарабатывает - он никогда мне об этом не говорит - но мне кажется, что довольно много. Он работает корпоративным адвокатом - а такие действительно загребают. Другая причина, по которой я знаю, что он обеспечен - это то, что он всегда вкладывает деньги в представления на Бродвее. Но если они проваливаются, как это часто бывает, мать сходит с ума от этого. Она вообще нездорова с тех пор, как Алли умер, и постоянно нервничает. Поэтому мне и не хочется, чтобы она знала, что меня снова выгнали. Я оставил чемоданы в крепком ящике на вокзале, а потом пошел в небольшой бар - позавтракать. Завтрак был слишком большой для меня - лимонад, яичница с беконом, жареный хлеб и кофе. Обычно я только пью лимонад. Я вообще ем очень мало - поэтому я такой худой. Мне предлагали сесть на диету, содержащую много крахмалистой пищи, чтобы набрать побольше веса - но я отказался. Когда я не дома, я обычно ем только бутерброд со швейцарским сыром и печенье из сухого молока. Это совсем немного - но зато в сухом молоке достаточно витаминов. Х. В. Коулфилд - то есть Холден Витамин Коулфилд. Пока я ел яичницу, вошли 2 монашки с чемоданами - скорее всего, они переезжали в какой-нибудь другой монастырь и ждали поезда - и сели за стол рядом со мной. Они, как мне показалось, не знали, что делать с чемоданами - и тогда я протянул им руку помощи. Это были очень простые, дешевые чемоданы - причем явно из какого-то там кожзаменителя, а не натуральной кожи. Разумеется, я знаю, что это не имеет большого значения - но мне дешевые чемоданы просто не нравятся. Как бы это странно ни звучало, мне противно даже смотреть на тех, у кого дешевые чемоданы. Однажды у меня был такой случай - когда я учился в Эктон-Хилле. Некоторое время я снимал комнату у одного мальчика, которого звали Дик Стэгл. У него были дешевые чемоданы, и он держал их не на полке, а под кроватью - чтобы никто не видел, что они стояли рядом с моими. Меня это очень огорчало, и мне хотелось убрать свои чемоданы или даже поменяться с ним и так далее. А у меня были настоящие фирменные чемоданы из натуральной кожи, которые, как мне кажется, и стоили достаточно дорого. И вот какой смешной случай произошел с этими чемоданами. Наконец, я снял с полки свои чемоданы и положил себе под кровать - чтобы Стэгл не страдал от своего комплекса неполноценности. А теперь попробуйте угадать, что он сделал! Не сможете? Вот в этом-то и весь смысл! На следующий день после того, как я положил свои чемоданы под кровать, он вытащил их и положил обратно на полку. Через некоторое время я понял, для чего он это сделал - чтобы все люди думали, что это его чемоданы, а не мои. И это действительно так. Он вообще был очень смешным. Он всегда говорил обо всем, в том числе и о моих чемоданах, как сноб. Он говорил, что они слишком новые и буржуйские. Это было его любимое слово, которое он где-то слышал или читал. Все мои вещи для него были буржуйскими - даже ручка, которой я писал. Он постоянно брал ее у меня - но всё равно она для него была буржуйской. Я жил в его комнате около 2 месяцев, а потом нам обоим захотелось, чтобы я переехал от него. Но самое смешное в том, что после переезда мне стало его не хватать - так как у него было хорошее чувство юмора, и нам всегда было весело. Я не удивлюсь, если и ему не будет хватать меня. Сначала он просто шутил, когда называл мои вещи буржуйскими - и я не обращал внимания, так как это действительно было смешно. А потом, через некоторое время, я мог сказать, что он уже больше не шутил. Дело в том, что мне трудно снимать комнату у тех людей, чьи чемоданы намного хуже моих - если мои действительно хорошие. Мне кажется, что если они умные и образованные, если у них хорошее чувство юмора, то они не обращают внимания на то, чьи чемоданы лучше - но все-таки они это делают. Поэтому я и поселился с придурковатым выродком Стрэдлейтером - по крайней мере, его чемоданы были ничем не хуже моих. Но так как эти 2 монашки сидели рядом со мной, нам пришлось начать разговор. У той, которая сидела поближе ко мне, была соломенная корзина, в какую монашки из армии спасения собирают капитал на рождество. Их можно увидеть стоящими на углах, особенно 5 авеню, перед большими универмагами, универсамами и так далее. И все-таки та, которая сидела поближе ко мне, уронила свою корзину на пол, а я наклонился и поднял ее. Я спросил, не собирает ли она деньги на благотворительность. Она сказала, что нет. Кроме того, она добавила, что, когда укладывала свой чемодан, эта корзина не поместилась, поэтому она несет ее просто так. Она посмотрела на меня и приятно улыбнулась. У нее были круглые очки в металлической оправе, как у Джона Леннона, и большой некрасивый нос - но вообще-то, ее лицо было очень добрым. "А я думал, что вы собираете деньги", - сказал я ей, - "и мог бы сделать небольшой вклад. Сохраните эти деньги до тех пор, пока вы будете их собирать". "Это очень мило с твоей стороны", - сказала она, а вторая, ее подруга, оглянулась на меня. Она пила кофе и читала какую-то черную книгу. Эта книга была слишком тонкой, но все-таки она казалась похожей на библию. Обе они ели на завтрак только жареный хлеб и кофе. Это огорчило меня. И вообще, мне не нравится, когда я ем яичницу с беконом или что-нибудь подобное, а кто-нибудь рядом ест только жареный хлеб и кофе. Они разрешили мне дать им 10 долларов на благотворительность в качестве скромного вклада. Они спрашивали, смогу ли я позволить себе это. Я сказал им, что у меня с собой достаточно денег, но мне показалось, что они не поверили. И все-таки они эти деньги взяли. Обе так сильно благодарили меня, что это даже смущало. Тогда я перевел разговор на общие темы и спросил, откуда они приехали. Они сказали, что они учительницы в школе и только что приехали из Чикаго, чтобы начать преподавать в каком-то монастыре на 168 или 186 улице - это находится где-то на окраине города. Та, которая сидела ко мне поближе (это у которой круглые очки в металлической оправе, как у Джона Леннона), преподавала английский, а ее подруга - историю американского правительства. Тогда я заинтересовался - о чем думала та монашка, которая сидела ко мне поближе и преподавала английский, когда читала некоторые книги - не обязательно про секс, но про любовь-то во всех этих книгах точно было написано. Например, у той же самой Юстасии Вэй, или в "Возвращении на Родину" Томаса Гарди. Никакой сексуальности, разумеется, там и в помине нет, но всё равно интересно - что может подумать монашка, когда читает произведения Юстасии. Но я, конечно, ничего об этом не сказал. Я только сказал, что английский - мой самый любимый предмет. "Это правда? Ну, я рада за тебя", - сказала преподавательница английского, у которой были круглые очки в металлической оправе, как у Джона Леннона. - "И что ты читал в этом году? Мне интересно знать". Она была хорошей собеседницей. "В основном англосаксонскую литературу - "Беовульфа", "Лорда Рэндола" и так далее. Но время от времени мы читали и дополнительные книги - "Возвращение на Родину" Томаса Гарди, "Ромео и Джульетту"..." ""Ромео и Джульетта" - это прекрасно! Тебе понравилось?" Она говорила совсем не как монашка. "Конечно, понравилось. Правда, есть там некоторые подробности, которых я вообще не понял - но всё произведение такое трогательное". "А ты попробуй вспомнить всё, что ты не понял". По правде говоря, это меня очень смутило - в смысле, что она спрашивает про "Ромео и Джульетту". Я имею в виду, что в пьесе речь идет о любви, а это монашка. Но раз она спросила - мне пришлось всё ей рассказать: "Вообще-то, я не схожу с ума по "Ромео и Джульетте"", - сказал я. - "То есть они мне нравятся - но я не знаю. Иногда они просто раздражают. Я бы скорее пожалел погибшего Меркурио, чем Ромео и Джульетту. Дело в том, что мне разонравился Ромео после того, как Меркурио был заколот другим человеком - кузеном Джульетты - кстати, как его звали?" - "Тибальд". - "Да, точно. Тибальдом", - сказал я. - "А то я всегда забываю имя этого человека. А виноват-то во всем Ромео. Я хочу сказать, что мне больше всего в этой пьесе мне понравился Меркурио. Я не знаю. Все эти Монтекки и Капулети прекрасны - особенно Джульетта - но какой Меркурио, трудно объяснить. Он очень умный, веселый и так далее. Дело в том, что я схожу с ума, когда кто-нибудь погибает - особенно такой умный и веселый - а кто-то в этом виноват. Ну, предположим, что Ромео и Джульетта, по крайней мере, виноваты в своей гибели сами". "А в какую школу ты ходишь?" - спросила она у меня. Она явно хотела прекратить тему о Ромео и Джульетте. Я сказал, что в Пенси - она слышала о такой школе и сказала, что это хорошая школа, но я так ничего ей и не ответил. Тогда вторая, которая преподавала историю правительства, сказала, что им лучше уйти. Я прошел проверку вместе с ними, но они не разрешили мне платить за это. Та, у которой круглые очки в металлической оправе, как у Джона Леннона, взяла это дело на себя. "Ты такой щедрый", - сказала она. - "Ты прекрасный парень". Она действительно была хорошей собеседницей. А когда она улыбалась, то напоминала мать Эрнеста Морроу - это которую я встретил в поезде. "Нам было приятно поговорить с тобой", - сказала она. Я тоже сказал, что мне было приятно поговорить с ними - и это правда. Но я думаю, что мне было бы еще приятнее, если бы я не боялся, в течение всего разговора с ними, что они вдруг захотят выяснить, католик я или нет. Католики всегда хотят выяснить, кто католик, а кто нет. Я знаю, что со мной такое происходит часто, так как у меня ирландское имя - а большинство ирландцев, как известно, католики. Мой отец действительно был католиком - пока не женился на моей матери. Но католики всегда хотят выяснить, кто католик, а кто нет - даже если они не знают имени. Когда я учился в Вултонской школе, я знал одного католика - его звали Луис Шейни. Это вообще был первый мальчик, с которым я там познакомился. В тот день, когда школа открывалась, мы с ним сидели на больничных стульях и ждали медосмотра. Вдруг ни с того ни с сего он заговорил со мной о теннисе. Он и сам интересовался теннисом, и прекрасно знал, что я тоже интересуюсь. Он сказал мне, что каждое лето ездит на чемпионат в Форест-Хилл, а я сказал ему, что делаю то же самое. Потом мы некоторое время разговаривали о самых выдающихся теннисистах, каких мы только знали. Да он и сам был прекрасным теннисистом для своего детского возраста - и это правда. И вдруг, прямо посреди этого разговора, он спросил у меня: "А ты, случайно, не знаешь, где в этом городе находится католическая церковь?" По интонации, с которой он задал этот вопрос, я сразу понял, что он хотел выяснить, католик я или нет. А вот он сам действительно был католиком. И это у него никакие не предрассудки - он просто интересовался. Вообще-то, он получал удовольствие от разговора о теннисе - но я могу сказать, что еще большее удовольствие он бы получил, если бы узнал, что я католик. И это сводит меня с ума. Я не говорю, что наш разговор испортился - это не так - но всё равно ничего хорошего это не дало. Поэтому я был так рад, что 2 монашки не спрашивали у меня, католик я или нет. А если бы спросили - конечно, разговор бы не испортился, но был бы совершенно другой. Но я ни в чем не обвиняю католиков. Если бы я сам был католиком, это бы дела не изменило. Как я уже говорил, это напоминает случай с чемоданами. Я имею в виду, что для хорошего разговора это не полезно - вот и всё, что я хочу сказать. Но когда эти 2 монашки встали, чтобы уйти, я совершил большую глупость. Когда я встал, чтобы попрощаться с ними, я закурил сигарету и случайно выдохнул дым прямо им в лицо. Разумеется, мне этого не хотелось - но так уж получилось. Я начал безумно извиняться, но они были такие вежливые, что даже не обратили на это внимания. И все-таки я был очень смущен. После того, как они ушли, я пожалел, что отдал им только 10 долларов. Но дело в том, что я назначил свидание Салли Хейс, и мы должны были пойти с ней на концерт - а чтобы купить туда билеты, мне нужно было иметь приличный капитал. И всё равно я пожалел. Эти глупые деньги практически всегда заставляют меня плакать.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
Модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #16 : 25 Июня 2011, 21:38:35 »

Глава 16

Позавтракать мне удалось только в полдень, а с Салли мы договорились встретиться в 2 часа - поэтому я и начал бродить вокруг да около. Я не мог не думать об этих 2 монашках. Я думал о старой изношенной соломенной корзине, в которую они собирали деньги, когда в школе не было уроков. Я всё старался представить свою мать, или тетку, или обезумевшую мать Салли Хейс и так далее, стоящих возле какого-нибудь универмага или универсама и собирающих капитал в пользу бедных в старую изношенную соломенную корзину. Это было трудно - и не только мою мать, но и остальных 2. Моя тетка очень добрая - она постоянно работает в Красном Кресте - но занимаясь благотворительностью, она всегда нарядно одевается, красит губы и так далее. Я не могу представить себе ее, занимающуюся благотворительностью в черной одежде и с ненакрашенными губами. А что, если мы возьмем старую мать Салли Хейс? Она выйдет с корзиной собирать капитал разве что только в одном случае - если все те, кто делает вклад, будут постоянно ее целовать. Но если они просто положат свой капитал к ней в корзину и уйдут, не говоря ей ни единого слова, не обращая на нее никакого внимания и так далее - то примерно через час она просто сбежит, так как ей станет скучно. Она заберет свою корзину и пойдет обедать в какой-нибудь дорогой и модный ресторан. Вот тем-то мне и понравились монашки - я никогда не мог бы сказать, что они ходили обедать в дорогие и модные рестораны. И мне стало грустно, когда я подумал, что они в дорогих и модных ресторанах не обедают. Я знаю, что это не имеет большого значения - но мне всё равно стало грустно. И я пошел на Бродвей без всякой цели - просто я уже несколько лет там не был. Кроме того, там по воскресеньям открывался музыкальный магазин, где продавали пластинки. Я там хотел купить Фиве двойной альбом Битловских песен "Золотые хиты", который очень трудно достать. Вот какие там песни (привожу подробный список, иногда даже с комментариями):

ПЕРВАЯ ПЛАСТИНКА:
     С диска "Порадуй меня":
          Я ее увидел там (Пол Мак-Картни) - счет оставлен, как на концерте
          Дай мне любовь (Пол Мак-Картни) - на губной гармошке играет Джон Леннон
          Вертись и ори (народная, обработка Джона Леннона)
     С диска "Вместе с Битлами":
          Вся любовь моя (Пол Мак-Картни)
          Хочу я быть твоим (Ринго Старр) - там 2 куплета, а не 1, как кажется
     С диска "Ночь тяжелого дня" и из одноименного фильма:
          Ночь тяжелого дня (Джон Леннон) - припев поет Пол Мак-Картни
          Я лучше бы поближе был (Джон Леннон)
          Я люблю ее (Пол Мак-Картни)
          Нельзя купить любовь (Пол Мак-Картни)
          Я вернусь (Джон Леннон) - написана в стиле Шуберта, в фильм не вошла
     С диска "Битлы продают":
          Музыка рок-н-ролла (народная, обработка Джона Леннона)
          За солнцем вслед (Пол Мак-Картни) - голос наложен дважды
     С диска "На помощь" и из одноименного фильма:
          На помощь (Джон Леннон)
          Не проявляй любви своей (Джон Леннон)
     С синглов (очень редкие песни):
          К тебе от меня (Пол Мак-Картни)
          Она тебя любит (Пол Мак-Картни) - использована в фильме "Ночь тяжелого дня"
          Дай руку (Пол Мак-Картни)
ВТОРАЯ ПЛАСТИНКА:
     С диска "На помощь" и из одноименного фильма (рабочее название - "Вас обнимают 8 рук"):
          8 дней в неделю (Пол Мак-Картни) - в фильм не вошла
          Билет к отъезду (Джон Леннон)
     С сингла (очень редкая песня):
          Мы договоримся (Пол Мак-Картни) - голос отсутствует совершенно
     С диска "Резиновая душа":
          Водитель мой (Пол Мак-Картни) - шуточная песня
          Человек ниоткуда (Джон Леннон) - использована в фильме "Желтая субмарина"
          Всю жизнь мою (Джон Леннон) - соло на клавесине исполняет Джордж Мартин
     С диска "Револьвер":
          Элинор Ригби (Пол Мак-Картни) - трагическая песня о судьбах одиноких людей, ее нежнейшая скрипичная мелодия стилизована под средневековую, использована в фильме "Желтая субмарина"
     С диска "Эбби-Роуд":
          Осьминожий сад (Ринго Старр) - написана в стиле "Желтой субмарины"
     С диска "Белый альбом":
          Нежно плачет гитара (Джордж Харрисон) - соло на гитаре исполняет Эрик Клэптон
     С диска "Волшебный таинственный путь":
          Пенни-Лейн (Пол Мак-Картни) - трубы едва слышны, в фильм не вошла, и если в этой песне есть сюжет, то в "Ягодном крае" сплошной поток сознания
     С диска "Оркестр клуба одиноких душ":
          День из жизни (Джон Леннон, Пол Мак-Картни) - одна из немногих песен, написанных вдвоем, использована в фильме "Желтая субмарина"
     С диска "Волшебный таинственный путь" и из одноименного фильма:
          Привет-прощай (Пол Мак-Картни) - шутка, основанная на антонимах
     С диска "Эй Джуд":
          Леди Мадонна (Пол Мак-Картни)
          Баллада о Джоне и Йоко (Джон Леннон) - шутка о свадебном путешествии. Перед записью этой песни Джон Леннон позвонил остальным участникам группы. Ринго Старр повесил трубку, а Джордж Харрисон ответил не так, как учит индийская философия - так что на ударных вынужден был играть Пол Мак-Картни
     С диска "Эбби-Роуд":
          Восходит солнце (Джордж Харрисон) - в аккомпанементе использован синтезатор
          Пойдем вместе (Джон Леннон) - жесткая песня, посвященная выборам
     С диска "Да будет так":
          Через вселенную (Джон Леннон) - нежная сентиментальная песня в индийском стиле
     С диска "Волшебный таинственный путь":
          Ягодный край навеки (Джон Леннон) - в фильм не вошла, темпы и тональности в разных версиях не совпали

Я слушал этот альбом у одного мальчика в Пенси, который жил на соседнем этаже, и хотел купить у него, так как я знаю, что Фива убежденная Битломанка - но он так и не продал. Кроме того, у него была еще и старая допотопная пластинка негритянской певицы Эстеллы Флетчер, записанная около 20 лет назад. Она поет джазовую песенку "Маленькая Шерли" про девочку, у которой нет передних зубов, и ей стыдно выходить на улицу. Если бы это была белая певица, она бы пела просто остроумно, но Эстелла Флетчер знала, что она делает. Это были лучшие пластинки, какие я только слышал - и я решил купить их в магазине, который открывается по воскресеньям, и взять их с собой в парк. По воскресеньям Фива всегда ходит в парк кататься - зимой на коньках, летом на роликах. Я знаю, где она чаще всего бывает. Солнце еще не вышло, но было не так холодно, как вчера, и прогулка была не очень-то приятной. Но произошел один интересный случай. Передо мной шла семья, которая как будто только что вышла из церкви - отец, мать и маленький ребенок примерно 6 лет. Они были довольно бедными. Отец носил шляпу перламутрового цвета, какие обычно носят бедняки, чтобы лучше выглядеть. Они с женой просто шли, разговаривали и не обращали никакого внимания на ребенка. А ребенок был прекрасный. Он шел прямо по улице, а не по тротуару, но рядом с бордюром. Он старался идти по прямой линии, как это обычно делают все маленькие дети, и всё время что-то напевал себе под нос. Я подошел поближе, чтобы послушать, что это он там напевает. А напевал он вот такую песенку на стихи известного шотландского поэта Роберта Бернса: [Текст песни приведен в переводе Маршака]

Пробираясь вдоль калитки полем вдоль межи,
Дженни вымокла до нитки вечером во ржи.
Очень холодно девчонке, бьет девчонку дрожь.
Замочила все юбчонки, идя через рожь.

Если кто-то звал кого-то сквозь густую рожь
И ловил кого-то кто-то - что с него возьмешь!
И какая там забота, если у межи
Уж поймал кого-то кто-то вечером во ржи!

[У Маршака: "И кого-то обнял кто-то", "Целовался с кем-то кто-то" - но строки перефразированы по аналогии с названием произведения]
« Последнее редактирование: 29 Октября 2013, 03:17:58 от Сапфо » Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
Модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #17 : 25 Июня 2011, 21:39:09 »

Его голос был небольшой, но приятный. Можно было сказать, что он поет просто так, без всякой цели. Вокруг гудели машины, скрипели тормоза, родители не обращали на него никакого внимания - а он всё продолжал идти рядом с бордюром и напевать себе под нос: "И ловил кого-то кто-то вечером во ржи..." И мне сразу же стало лучше. Я больше не чувствовал себя таким огорченным. Бродвей был переполненный и битком набитый - несмотря на то, что было воскресенье и всего около 12 часов. Все шли смотреть кинофильмы в Парамаунт, Астор, Стрэнд, Капитолий и другие безумные места. Они были одеты по-воскресному - и это было еще хуже. Но хуже всего было то, что они все хотели смотреть кинофильмы. Я не мог долго разглядывать их. Я понимаю, если кто-то смотрит кинофильм, когда больше нечего делать - но если кто-то действительно хочет посмотреть кинофильм и даже быстро идет, чтобы успеть пораньше, это уже меня огорчает. Особенно когда я вижу, что миллионы людей стоят в ужасно длинных очередях - чуть ли не от самого дома - и терпеливо ждут, чтобы получить свое место. Так что я не мог быстро уйти с Бродвея - тем более что мне повезло: в первом же музыкальном магазине, куда я вошел, были и "Золотые хиты", и "Маленькая Шерли". Каждая из этих пластинок стоила 5 долларов, так как ее трудно было достать - но для меня это не имело большого значения. Получив всё, что мне нужно, я вдруг обрадовался. Я едва добрался до старого парка, чтобы посмотреть, где находится Фива, чтобы сразу отдать ей пластинки. Когда я вышел из музыкального магазина, мне пришлось пройти мимо какой-то аптеки. Я решил зайти туда, чтобы позвонить Джейн и проверить, приехала ли она домой на каникулы или еще нет. Я вошел в телефонную будку и позвонил ей. Но проблема была в том, что ответила ее мать - поэтому мне пришлось повесить трубку. Я же совсем не собирался вступать с ней в долгий разговор - и вообще, я не люблю говорить с матерями девочек по телефону. Разумеется, я мог бы, по крайней мере, спросить у нее, дома ли Джейн или еще нет - это бы не добило меня. Но мне просто не хотелось делать этого, так как я был в неподходящем настроении. Мне надо было купить билеты в театр, и я взял газету, чтобы посмотреть, какие спектакли там идут. Учитывая то, что сегодня было воскресенье, спектаклей шло только 3. Тогда я пошел и купил 2 места в партере на спектакль "Что я знаю про любовь" - это был чей-то бенефис. Мне не очень-то хотелось это смотреть, но я прекрасно знал, что Салли, королева притворщиков, будет просто плясать от радости, когда я скажу ей, что у меня есть билеты на этот спектакль, где участвуют какие-то Ланты. А надо сказать, что она очень любила спектакли, которые казались ей изысканными, спокойными, с участием этих Лантов и так далее. Но про меня такого сказать нельзя. Говоря по правде, я вообще ни одного спектакля не люблю. Конечно, они гораздо лучше, чем кинофильмы, но и они для меня тоже не представляют большого интереса. Прежде всего, мне не нравятся актеры, которые никогда не делают то же, что обычные люди - а только думают, что делают. Некоторые, самые лучшие, делают - но тоже не так, чтобы можно было смотреть. А хороший, настоящий актер всегда знает, что он хороший - но именно это его и портит. Например, возьмем Оливера Лоренса в роли Гамлета. В прошлом году ДБ брал с собой меня и Фиву. Сначала он накормил нас обедом, а потом взял с собой. Он уже смотрел это и, пока мы обедали, рассказывал содержание - а я волновался перед тем, как смотреть. Но мне не очень-то понравилось. И ничего особенного у этого Оливера Лоренса я не нахожу - вот и все дела. Голос у него, правда, неплохой, да и сам он довольно красивый парень - приятно смотреть, как он ходит, дерется на дуэли и так далее - но для роли Гамлета, как мне сказал ДБ, он совсем не подходит. Это должен быть грустный, взволнованный, нервный парень - а он больше похож на генерала. Лучшей частью картины был брат Офелии - это который в конце дерется с Гамлетом на дуэли. Когда он уходил, отец дал ему много советов - и пока отец давал эти советы, Офелия играла и шалила с братом, вытаскивала его шпагу из ножен, сердилась и ругала его, когда он был увлечен быком, которого подстрелил отец. Это мне так понравилось, что я поднял большой шум по этому поводу. Но такое можно увидеть довольно редко. А вот Фиве понравилось только то, что Гамлет гладил собаку по голове. Она думала, что это красиво и интересно - и это действительно так. Да, придется, наверно, мне все-таки прочитать эту пьесу. В этом-то и состоит вся моя проблема - что я всегда должен сначала прочитать это сам. А то, когда актер играет, я с трудом слушаю, так как постоянно думаю, что он чуть ли не каждую минуту притворяется. После того, как я купил билеты на спектакль с Лантами, я заказал такси и поехал в парк. Конечно, можно было бы поехать и на метро, так как мои капиталы уже начинали подходить к концу - но мне хотелось уехать с Бродвея, и чем быстрее, тем лучше. В парке было довольно-таки многолюдно. Солнце еще не вышло, но холодно тоже не было, и казалось, что в парке нет ничего, кроме собачьего навоза, плевков и окурков, выброшенных стариками - а скамейки, на которые я садился, всегда оказывались мокрыми. Это огорчало меня без всякой причины, и при ходьбе время от времени я чувствовал, что покрываюсь гусиной кожей. Даже не казалось, что скоро рождество - и вообще ничего не казалось. Но я все-таки пошел в Мэлл, так как прекрасно знал, что Фива всегда там бывает, когда идет в парк - она любит кататься недалеко от эстрады. Смешно, что когда я был совсем еще ребенком, я часто катался на том же самом месте. Но когда я туда пришел, ее там не оказалось. Многие дети катались на коньках, а 2 мальчика играли в бейсбол тряпичным мячом - но Фивы не было. Я увидел только одну маленькую девочку, примерно ее возраста - она сидела на скамейке, совсем одна, и подвязывала коньки. Я подумал, что она может знать Фиву и скажет мне, где она и что с ней. Тогда я подошел, сел рядом с ней и спросил: "А кстати, ты, случайно, не знаешь, кто такая Фива Коулфилд?" "Кто это такая?" - переспросила она. На ней были джинсы и 20 свитеров. Они были из грубой пряжи, и я решил, что ее мать связала их специально для нее. "Фива Коулфилд живет на 71 улице. Она учится в 4 классе и..." "Так ты знаешь Фиву?" "Как же мне не знать, если я ее старший брат? А ты мне лучше скажи, где она сейчас". "Она из класса мисс Келон, не так ли?" - спросила девочка. "Не знаю. Вполне возможно, что и так". "Скорее всего, она в музее. Мы ходили туда в прошлую субботу" - сказала девочка. "А в каком музее?" - спросил я ее. Она пожала плечами. "Этого я не знаю", - ответила она. - "Просто в музее". "Я знаю, что такое музей - но в каком: где картины или где индейцы?" "Где индейцы". Я поблагодарил ее, встал и пошел - но потом вдруг вспомнил, что сегодня воскресенье. "Но ведь сегодня воскресенье", - сказал я девочке. Она посмотрела на меня. "Ну, тогда она не в музее". Это дело - подвязывать коньки - забирало у нее много времени. Ее руки без рукавиц были красные и холодные. Ну, я и протянул ей руку помощи. Сколько лет я уже не держал в руках коньки! Но это не смешно. Даже если пройдет 50 лет, и мне в кромешной тьме дадут в руки коньки - я всё равно догадаюсь, что это такое. Она поблагодарила меня, когда я ей подвязал коньки. И вообще, это была хорошая, вежливая маленькая девочка. А я люблю хороших и вежливых детей - особенно если им надо подвязывать коньки. Я знаю много таких детей - и это истинная правда. Я спросил, не хочет ли она пойти со мной, например, за шоколадом. Но она ответила, что должна ждать друзей. Дети всегда ждут друзей - и это меня добивает. Даже несмотря на воскресенье, когда Фива не может быть с классом, и даже несмотря на то, что на улице было влажно и многолюдно, я шел пешком через парк до самого исторического музея. Я сразу понял, какой музей имела в виду девочка с подвязанными коньками - я ведь постоянно читал эти музеи, как книги. Фива ходила в ту же самую школу, что и я в детстве, так что мы всё время ходили по музеям - наша учительница, мисс Эглетингер, водила нас туда практически каждую субботу. Иногда мы там смотрели на животных, а иногда на вещи, которые делали индейцы в древние времена - горшки, соломенные корзины и так далее. Я еще и до сих пор получаю удовольствие, когда думаю об этом. Дело в том, что я помню, как после осмотра этих индейских вещей мы обычно ходили в большую аудиторию смотреть кинофильм про Колумба. Они там всегда показывают, как Колумб открыл Америку, как много времени заняло у него получить от Фердинанда и Изабеллы в долг достаточный капитал, чтобы купить корабли, как матросы взбунтовались против него и так далее. На Колумба никто не обращал внимания - но зато у всех нас было столько конфет, жвачек и так далее, что внутри аудитории всегда стоял приятный аромат. Там, кажется, также пахло дождем - даже если на улице дождя не было. И вообще, для меня это было самое красивое, удобное и приятное место в мире. Я очень люблю этот музей. Я помню, как мы проходили через индейский зал, чтобы попасть в аудиторию. Это был длинный зал, в котором разрешалось говорить только шепотом. Сначала заходила учительница, а потом уже весь класс. Дети шли в 2 ряда, и у каждого был партнер. Я чаще всего был партнером одной девочки, которую звали Гертруда Левина. Она всегда хотела держать меня за руку - а руки у нее были сладкие, липкие и так далее. Полы в музее мраморные, и если у нас в руках были камешки, мы бросали их, и они подпрыгивали на полу, как сумасшедшие, и создавали такой шум, что учительница вынуждена была поднимать весь класс и идти назад, чтобы посмотреть, что происходит. Но мисс Эглетингер никогда ни на кого не жаловалась. Потом мы проходили мимо индейского каноэ - такого длинного, что в нем вполне могли бы поместиться 3 "кадиллака" в ряд - в котором сидели около 20 индейцев: одни из них гребли, а другие просто оглядывались вокруг себя. И у всех у них лица были в боевой раскраске. Один призрачный человек сзади каноэ был замаскирован - это был шаман или жрец. Сначала он меня сильно напугал, но потом все-таки понравился мне. А еще, если мы коснемся весла или чего-нибудь другого, когда проходим мимо, охрана говорит нам: "Дети, руками не трогать!" - но всегда приятным, мелодичным голосом, а не как полицейские. Потом мы проходили мимо большого стеклянного ящика, внутри которого индейцы терли палки, добывая огонь. Там же сидела и скво, которая ткала одеяло. Эта скво сидела согнувшись, так что нам была видна ее обнаженная грудь. Мы всегда разглядывали ее с большим интересом - даже девочки, так как они были еще совсем маленькие, и грудь у них практически ничем не отличалась от груди мальчиков. А потом, прямо перед входом в аудиторию, возле дверей, мы проходили мимо эскимоса - он сидел над прорубью в ледяном озере и ловил рыбу. Рядом с прорубью лежали 2 рыбы, которых он уже поймал. Этот музей был буквально переполнен стеклянными ящиками. А если подняться вверх по лестнице - их было еще больше: с оленями, которые пьют воду из реки, пруда или озера, с птицами, которые зимой улетают на юг. Причем несмотря даже на то, что птицы на переднем плане были чучелами, подвешенными на проволоке, а птицы на заднем плане были просто нарисованы на стене - всё равно они казались живыми и на самом деле летящими на юг. А если наклонить голову и смотреть на них снизу вверх - кажется, что они торопятся улететь на юг еще быстрее. Но лучше всего в этом музее было то, что вещи всегда оставались на своих местах, и никто их никогда не передвигал. Хоть 100 тысяч раз приходи - всё равно этот эскимос будет ловить рыбу, но больше 2 рыб не поймает, птицы будут лететь на юг, олени будут пить воду из реки, пруда или озера (а ведь у них такие красивые рога и такие тонкие ноги), а скво с обнаженной грудью будет сидеть и ткать свое одеяло. И ничего не изменится - кроме, разумеется, только меня. Я имею в виду, что могу постареть на несколько лет. Можно привести еще много разных примеров того, как я изменюсь. Скажем, у меня в следующий раз будет другая одежда. Или же мой партнер, с которым я в прошлый раз был в музее, заболеет скарлатиной, и мне придется искать нового. Или же в класс придет другая учительница, заменяющая мисс Эглетингер. Или же я услышу, как родители дерутся в ванной. Или же я пройду по улице мимо одной из свеженьких бензиновых луж, в которых отражается радуга. Измениться я могу как угодно - но мне трудно объяснить, что я имею в виду. И даже если бы это было легко, мне бы всё равно вряд ли хотелось объяснять. Пока я шел, я вытащил из кармана охотничью шапку, собственноручно выкрашенную мной в красный цвет в знак симпатии к Советской России, и надел на себя. Я знал, что никого из знакомых не встречу, а на улице было влажно. Я всё шел и думал о том, что Фива ходит в музей каждую субботу, так же как и я. Я думал, что она видит то же самое, что я когда-то видел, и как она каждый раз меняется, когда приходит туда. Вообще-то, эти мысли не огорчают меня - но, конечно же, и не радуют. Есть вещи, которые должны всё время оставаться на месте. Их можно даже запереть в большие стеклянные ящики наподобие тех, что в музее, да так и оставить в покое. Я знаю, что это невозможно, но все-таки это очень плохо. Но я всё равно продолжал думать об этом, пока шел. Так я прошел мимо игровой площадки, остановился и посмотрел на пару маленьких детей на качалке. Один из них был толстый, и я положил руку со стороны тонкого, чтобы хоть как-нибудь уравнять их вес - но мне показалось, что они не хотели видеть меня, и я ушел от них. А потом произошло что-то странное. Когда я подошел к музею, я вдруг почувствовал, что не смогу войти туда даже за миллион долларов. Он даже не тянул меня к себе - и зачем я только шел через этот парк, ждал, надеялся и так далее? Если бы Фива была там, я бы, наверно, зашел - но ведь ее же там не было. Тогда возле самого музея я заказал такси, чтобы вернуться в Уилмор. Мне не хотелось уезжать отсюда - но раз я уже назначил Салли свидание, то обещание надо было выполнить.

Глава 17

Я вернулся достаточно рано, поэтому просто сидел на одном из кожаных диванов недалеко от часов в коридоре и рассматривал девочек. Многие уже возвращались из школ домой на каникулы - так что вокруг сидели и стояли целые миллионы девочек, которые ждали, когда к ним придут на свидание. Девочки со скрещенными ногами, девочки с нескрещенными ногами, девочки с красивыми ногами, девочки с некрасивыми ногами, девочки из высшего общества, девочки, при близком знакомстве напоминающие сучек... Я имею в виду, что это было действительно прекрасное зрелище. Но это в некотором смысле и огорчало, так как я всё время думал, что с ними со всеми произойдет - я имею в виду, когда они уйдут из школы или колледжа. Я считаю, что большинство из них, скорее всего, выйдут замуж за придурковатых мальчиков. Эти мальчики всегда говорят, сколько миль на галлон проезжает их машина. Эти мальчики жалуются, как дети, если проигрывают даже в такие глупые игры, как гольф или настольный теннис. Эти мальчики не очень хорошие. Эти мальчики никогда не читают книг. Эти мальчики скучные... Но мне надо быть с этим поосторожнее - когда я называю мальчиков скучными. Я не понимаю скучных мальчиков - и это действительно так. Когда я учился в Эктон-Хилле, я 2 месяца снимал комнату у мальчика, которого звали Гарри Максим. Он был очень умный, но один из самых скучных, каких я только встречал. У него был грубый голос, и он практически никогда не переставал болтать. Но хуже всего было то, что он никогда не говорил о том, что мне прежде всего хотелось услышать от него. Зато этот сукин сын умел свистеть лучше, чем кто-либо другой, кого я только слышал. Когда он стелил постель или развешивал вещи в чулане - это развешивание всегда сводило меня с ума - он всегда что-нибудь насвистывал, если не болтал своим грубым голосом. Он умел насвистывать даже классическую музыку - но чаще всего, разумеется, он насвистывал что-нибудь джазовое. Например, он брал какой-нибудь блюз и, говоря словами из песни Джона Леннона, [Это явный анахронизм - песня "Начнем сначала" (кстати, Игорем Полуяхтовым не переведенная) написана Джоном незадолго до смерти, а действие произведения, скорее всего, происходит в конце 60-х или начале 70-х] красиво и легко, насвистывал, развешивая вещи в чулане - так, что это буквально добивало меня. Конечно, я никогда не говорил ему, что он прекрасно свистит - я хочу сказать, что незачем подходить к первому встречному и говорить, что он прекрасно свистит. Но я снимал у него комнату целых 2 месяца - даже несмотря на то, что он был скучным до безумия - только за то, что он свистел лучше всех. Так что мне нечего говорить о скучных. И не стоит слишком жалеть, если какая-нибудь девочка из высшего общества выйдет замуж за такого. Ведь большинство из них безвредны - а может быть, они все умеют прекрасно свистеть. Кто знает? Во всяком случае, не я. И вот, наконец, по лестнице поднялась Салли - а я спустился, чтобы встретить ее. Она прекрасно выглядела - и это правда. На ней было черное пальто и черный берет. Вообще-то, шляпы она не носила, но береты ей нравились. И самое смешное - что увидев ее, я сразу же захотел жениться. Я чуть с ума не сошел. Я не очень-то ее любил - и все-таки вдруг она мне так понравилась, что я сразу же решил на ней жениться. Клянусь, что я действительно сошел с ума. "Холден!" - сказала она. - "Как прекрасно встретить тебя - мы так давно не виделись!" У нее - где бы я ее ни встречал - всегда был такой громкий, властный голос. Ее не наказывали за это, так как она была красивая - но у меня это всегда вызывало острую боль в душе. "Как прекрасно видеть тебя!" - сказал я. - "Ну, как ты поживаешь?" "Замечательно. Я не опоздала?" Я сказал ей, что нет, хотя она и опоздала примерно на 10 минут, как всегда - но я не обратил на это внимания. В субботних вечерних газетах часто встречаются карикатуры, изображающие мальчиков на углу улицы, которые жалуются, что их подруги опаздывают на свидание - но это глупо. Если девочка прекрасно выглядит при встрече, кто обратит внимание на то, что она опоздала? Никто. "Давай поскорее", - сказал я. - "Спектакль начинается в 2-40". Мы спустились по лестнице к такси. "Что мы будем смотреть?" - спросила она. "Не знаю. Каких-то Лантов. Больше у меня билетов нет". "Ланты - это замечательно!" Я уже говорил, что она сходит с ума, когда слышит про Лантов. В такси мы играли и шалили всю дорогу в театр. Сначала она не хотела, так как у нее губы были накрашены - но я был настолько убедительным, что другого выбора у нее просто не было. Такси дважды останавливалось на светофоре, и я чуть не падал с сидения. Эти водители далеко не всегда смотрят, куда они едут - и я клянусь, что это действительно так. А потом, чтобы показать, как я сошел с ума, когда мы освободились из объятий, я сказал, что люблю ее. Это, конечно, была неправда - но когда я говорил, я думал именно так. Я ведь уже много раз клялся, что я сошел с ума. "Дорогой, я тоже тебя люблю", - сказала она. А потом, на том же самом дыхании, она добавила: "Пообещай мне, что ты отрастишь волосы. Короткие тебе совсем не идут, а с длинными волосами тебе лучше". Может быть, и лучше - не знаю.
« Последнее редактирование: 29 Октября 2013, 03:20:10 от Сапфо » Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
Модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #18 : 25 Июня 2011, 21:41:33 »

Спектакль был не такой плохой, как другие, которые я видел. Но все-таки он был бессмысленный. Речь шла о 500 тысячах лет из жизни одной престарелой пары. Сначала они были молодые, и родители девочки не разрешали ей выйти замуж за мальчика, но она всё равно вышла за него. А потом они всё старели и старели. Муж ушел на войну, а у жены был брат-пьяница. Мне было не очень-то интересно - в том смысле, что я не обращал внимания на то, кто в этой семье умирает. Это была просто компания актеров. Муж и жена были красивой престарелой парой - очень умные, веселые и так далее - но и они меня не заинтересовали. Прежде всего, они пили чай или что-то еще в этом духе на протяжении всего спектакля. Каждый раз, когда я их видел, слуга ставил перед ними чай, или жена наливала для кого-нибудь. И все люди постоянно то приходили, то уходили, то садились, то вставали - поэтому у меня всё время кружилась голова. Престарелую пару играли Альфред Лант и Линн Фонтейн, и очень хорошо играли - но мне они не понравились. Но я могу сказать, что они были не такие, как все. Они не действовали, как простые люди, но и не играли, как актеры - это трудно объяснить. Они прекрасно понимали, что они знаменитости. Я имею в виду, что они играли не просто хорошо, а слишком хорошо. Когда один из них заканчивал свою речь, другой сразу же после этого начинал быстро говорить. Казалось, что эти люди по-настоящему разговаривают, перебивают друг друга и так далее. Но проблема была в том, что, разговаривая и перебивая друг друга, они слишком напоминали обычных людей. Они играли примерно так же, как старый Эрни в деревне играл на пианино. А если вы делаете что-то слишком хорошо, то через некоторое время, выходя из-под самоконтроля, вы начинаете хвастаться - после чего уже не получается так же хорошо. Но все-таки Ланты были единственными в спектакле, которые имели свой собственный ум - и я это сразу понял. В конце 1 действия мы вышли вместе с остальными невежами за сигаретами. Тоже мне, большое дело! Я никогда в жизни не видел столько притворщиков, окутанных дымом до самых ушей и рассказывающих о спектакле так, что все могли их услышать и понять, какие они остроумные. Рядом с нами стоял какой-то придурковатый киноактер и курил сигарету. Я не помню точно его имя, но он всегда в военных кинокартинах играет роли мальчиков, которые боятся, когда надо идти в атаку. Он был с какой-то приятной блондинкой, и они оба напустили на себя такой равнодушный вид, как будто он даже и не подозревал, что люди смотрят на него. Ну, и скромность! Я бы поднял шум по этому поводу. Салли говорила мало - в основном сходила с ума по Лантам - так как она была занята, очаровательно растягиваясь, как резиновая. Потом она вдруг увидела с другой стороны коридора какого-то невежу, одетого в темный фланелевый костюм и клетчатую рубашку - явно из "лиги плюща". Тоже мне, большое дело! Он стоял у стены, курил и выглядел смертельно усталым. Салли всё время говорила: "А я знаю, откуда этот мальчик". Она всегда кого-нибудь знает, куда бы я ни повел ее - или, по крайней мере, думает, что знает. Она повторяла это до тех пор, пока мне не надоело, и я сказал ей: "А если ты его знаешь - так подойди поближе и поцелуй его от всей души. Он будет доволен". Ей было жалко, что я сказал это. Но, наконец, этот невежа заметил ее, подошел и поздоровался. Да, стоит посмотреть, как они это делают. Можно подумать, что они целых 20 лет уже не видели друг друга. Можно также подумать, что они купались в той же самой ванне, когда были еще маленькими детьми. Старые приятели. Это так отвратительно и тошно. Но самое смешное было то, что, скорее всего, они встречались только один раз - на притворной вечеринке. Наконец, когда они покончили со всеми сентиментальностями, Салли познакомила нас. Его звали Джордж, но не Харрисон и не Мартин, и он собирался в Эндовер. Тоже мне, большое дело! Вы бы только посмотрели на него, когда Салли спросила, понравился ли ему спектакль. Он был таким притворщиком, которые должны освободить себе место, когда отвечают на вопросы. Он отошел назад, наступив какой-то женщине на ногу. Скорее всего, он сломал ей палец. Он сказал, что спектакль сам по себе не шедевр, но Ланты - это, конечно же, самые настоящие ангелы. И эти его "ангелы" буквально добили меня. Они с Салли начали говорить о множестве тех людей, которых оба знали. Это был самый неестественный разговор, какой я только мог слышать за всю жизнь. Они оба старались думать о местах как можно быстрее, а потом вспоминали имена тех, кто там жил. Мне тошнило, когда наступило время снова сесть - и это действительно так. А потом, когда закончилось следующее действие, они продолжили свой скучный разговор. Они думали о большем количестве мест и имен людей, которые там жили. Но хуже всего было то, что у этого невежи был очень притворный голос, характерный для "лиги плюща" - такой утомительно-снобистский. Он говорил совсем как девочка. Этот выродок без всяких колебаний вмешался в мое свидание. Я даже некоторое время думал, что он собирается сесть с нами в такси, когда кончится спектакль, так как он уже прошел с нами 2 квартала - но он сказал, что должен встретить за коктейлем компанию таких же притворщиков. Я видел, как они сидят вокруг стойки, одетые в свои клетчатые рубашки, и обсуждают спектакли, книги и женщин своими утомительно-снобистскими голосами. Эти мальчики добили меня. Когда мы сели на такси, я буквально возненавидел Салли за то, что она слушала этого притворного выродка из Эндовера примерно 10 часов. Я уже собирался взять ее домой - и это правда - но она мне сказала: "У меня прекрасная мысль!" У нее всегда есть прекрасная мысль. "Послушай", - спросила она. - "Когда ты должен обедать дома? Я имею в виду, не слишком ли ты спешишь? Или тебе нужно быть дома в определенное время?" "Никакого определенного времени", - ответил я. И более правдивого ответа быть не может. - "А что?" "Давай кататься на коньках в Радио-Сити". Вот такие мысли у нее всегда. "Кататься в Радио-Сити? Прямо сейчас?" "Примерно в течение часа. А ты не хочешь? Если нет, то..." "А я не сказал, что я не хочу", - ответил я. - "Да, если ты хочешь". "Ты так думаешь? Не говори, если ты не думаешь. Я хочу сказать, что мне всё равно, так или этак". И ей действительно было всё равно. "Можно попросить нарядное танцевальное платье", - сказала Салли. - "Жаннетта Кельтис сделала его на прошлой неделе". Именно поэтому она и хотела пойти - чтобы посмотреть на себя в таком платье, которое свободно свисало вниз. Мы пошли, и после того, как нам дали коньки, у Салли появилось короткое синее платье, в котором она действительно хорошо выглядела. Я могу признаться вам в этом - и не думайте, что она сама этого не знала. Она шла впереди меня, и я видел, какие у нее маленькие и красивые бедра. Да, она действительно хорошо выглядела - и это истинная правда. Но самое смешное то, что мы катались хуже всех на этом катке. Дело в том, что большинство были уже продвинутые - а у Салли, перед тем как выйти на лед, буквально подгибались колени. Наверно, это не только выглядит глупо, но еще и очень больно. Я знаю, что меня это действительно добило. Мы должны были выглядеть хорошо. Хуже то, что там была, по крайней мере, пара сотен подхалимов, которые не находили ничего лучшего, чем только стоять и наблюдать, как все вокруг падают. Наконец, я спросил у нее: "Ну, как - ты хочешь зайти в помещение, сесть за стол и что-нибудь выпить?" "Это самая лучшая твоя мысль за весь день", - ответила она. Она буквально добивала себя - и это было так грубо с ее стороны, что я даже пожалел ее. Мы сняли коньки и пошли в бар, где можно было пить, наблюдать, как другие катаются на коньках, и ходить практически босиком. Когда мы сели, Салли сняла рукавицы, и я дал ей сигарету. Она выглядела очень несчастной. Подошел официант, и я попросил кока-колу для нее - она же не пьет спиртного - и шотландское виски с содой для себя. Но этот сукин сын мне ничего не принес, и я тоже вынужден был пить кока-колу. Потом я начал зажигать спички. Когда у меня соответствующее настроение, я могу сжечь много спичек. Я давал им гореть до тех пор, пока мог их держать - а потом выбрасывал их в пепельницу. Такая уж у меня нервная привычка. И вдруг, как гром среди ясного неба, Салли спросила: "Послушай, я хочу знать - ты придешь ко мне на рождество украшать елку или нет?" С тех пор, как она каталась на коньках, у нее всё еще подгибались колени. "Но я ведь уже писал тебе, что приду. Да и спрашивала ты у меня примерно 20 раз. Конечно, приду!" "Я имею в виду, что я хочу это знать точно", - ответила она и начала осматривать комнату. Тогда я прекратил зажигать спички и наклонился поближе к ней через стол. У меня в голове было несколько мыслей. "Салли!" - позвал я. "Ну, чего тебе?" - спросила она, глядя на какую-то девочку в другом конце комнаты. "Тебе никогда не надоедает?" - спросил я. - "Я имею в виду - ты когда-нибудь боишься, что всё будет плохо, если ты ничего не будешь делать? Это я в том смысле, что любишь ли ты учиться в школе?" "Это сильно утомляет". "Я хочу знать, любишь ты учиться или не любишь? Я знаю, что это сильно утомляет - но любишь или нет?" "Нельзя сказать, что не люблю. Мне всегда приходится..." "А вот я не люблю - и это действительно так", - сказал я. - "Но это не совсем то. Я не люблю всё - жизнь в Нью-Йорке, такси, автобусы на Мэдисон-авеню, водителей, которые всегда кричат, когда выходишь через заднюю дверь, знакомства с притворщиками, которые называют Лантов ангелами, подъемы и спуски, когда хочется просто выйти на улицу, мальчиков, которые всё время примеряют тебе штаны в Бруксе, и людей, которые всегда..." "Не кричи", - сказала Салли, и это было очень смешно, так как я действительно даже не кричал. "А что, если взять машины", - сказал я очень спокойным голосом. - "Большинство людей сходят с ума по машинам. Они беспокоятся, чтобы там не было царапин, всегда говорят о количестве миль на галлон, а если у них уже есть новая машина, они начинают думать - как бы ее продать, чтобы купить еще более новую. И вообще, я старые машины не очень-то люблю - в том смысле, что они меня просто не интересуют. Уж лучше я куплю себе лошадь. По крайней мере, это живое существо. Лошадь понимает человека. Если бы у меня была лошадь..." "Я не знаю, о чем ты говоришь", - сказала Салли. - "Ты прыгаешь с одной темы на другую..." "А что ты знаешь обо мне?" - спросил я. - "Ведь единственная причина, по которой я сейчас в Нью-Йорке - это ты. Если бы тебя рядом не было, я был бы далеко отсюда - например, в каком-нибудь лесу. Практически, только ради тебя я здесь, понимаешь?" "Это очень мило с твоей стороны", - ответила она, очевидно, желая, чтобы я сменил тему разговора. "А ты когда-нибудь была в мужской школе?" - спросил я. - "Попробуй туда зайти. Там много притворщиков, и мне нужно учиться только для того, чтобы быть достаточно умным и иметь возможность когда-нибудь купить себе "Кадиллак", и делать вид, что я не обращаю внимания, когда футбольная команда проигрывает; а еще нужно весь день говорить о девочках и выпивке - и все буквально слипаются в эти маленькие грязные кучки. Мальчики из баскетбольной команды слипаются, католики слипаются, интеллектуалы слипаются, мальчики, играющие в бридж, тоже слипаются. Даже те мальчики, которые принадлежат к ежемесячному книжному клубу, слипаются. Если тебе хочется иметь хотя бы немного интеллекта..." "А теперь послушай меня", - сказала Салли. - "Многие мальчики получают от школы гораздо больше, чем это". "Я согласен, что для некоторых это действительно так - но это всё, что я получил, слышишь? Такая уж у меня черта характера", - сказал я. - "И вообще, я вряд ли что-нибудь откуда-нибудь получаю. Я сейчас в ужасной форме". "И это действительно так". Вдруг у меня появилась одна мысль. "Послушай", - сказал я. - "У меня есть такая хорошая мысль. А что, если мы уйдем отсюда? Я знаю одного мальчика из деревни Гринвич, который может дать нам свою машину на пару недель. Он ходил в ту же школу, что и я, и до сих пор должен мне 100 долларов. Послушай меня - давай завтра утром поедем в Массачусетс, Вермонт и так далее. Там ведь такая прелесть - и это правда!" Чем больше я думал об этом, тем больше волновался - а потом придвинулся поближе к Салли и взял ее за руку. И каким же я оказался дураком после этого! "Я не шучу", - сказал я. - "У меня в банке примерно 180 долларов. Утром, когда он откроется, я могу взять их, а потом поехать к этому мальчику и попросить у него машину. Вот так мы и останемся в этом кемпинге или мотеле - пока наши капиталы не подойдут к концу. А когда у меня уже ничего не останется, я устроюсь на какую-нибудь работу - а потом мы с тобой поженимся и будем жить где-нибудь у ручья. Зимой я сам смогу нарубить все дрова - и я это говорю честно. Мы там прекрасно проведем время! Ну, что ты мне на это скажешь? Давай, говори - согласна ли ты поехать со мной?" "Но ведь ты не сможешь сделать ничего подобного", - ответила Салли жалобным голосом. "А что - разве мне нельзя?" "Перестань на меня кричать", - ответила она - и это было глупо и бессмысленно, так как я вообще на нее не кричал. "Разве я не смогу? Объясни мне причину своего отказа". "Дело в том, что ты действительно не сможешь. Во-первых, мы оба еще совсем дети. А кроме того, подумай - что ты будешь делать, если и работы не найдешь, и денег не будет? Мы ведь умрем с голода. Это же всё просто твои фантазии, и даже..." "Это не фантазии. Я действительно буду работать. Тебе нечего беспокоиться об этом. Да и в чем дело? Или ты просто не хочешь ехать со мной? Если это правда - скажи мне". "Но ведь это совсем не так", - ответила Салли, и я начал немного ненавидеть ее. - "У нас будет полно времени на то, чтобы делать всё, что угодно. Я имею в виду - сможем ли мы пожениться после того, как ты пойдешь в какой-нибудь колледж. А ведь вокруг полно прекрасных мест, куда можно поехать. Ты просто..." "Нет, это не так. Мест, куда можно поехать, совсем не полно. И вообще, все дела пойдут по-другому", - ответил я. Мне снова стало плохо. "Что такое?" - спросила она. - "Я тебя не слышу. То ты кричишь на меня, а то..." "Я сказал, что после того, как я пойду в колледж, прекрасных мест, куда можно будет поехать, уже не останется. Слушай меня внимательно. Дела пойдут совсем по-другому. Нам придется ездить вверх и вниз с переполненными чемоданами. Придется звонить всем, прощаться с ними и посылать им открытки из гостиниц, и так далее. А я буду работать в какой-нибудь конторе, заведу себе приличный капитал, буду ездить в такси или автобусе на Мэдисон-авеню, читать газеты, постоянно играть в бридж, ходить во всякие кинотеатры и смотреть множество глупых развлекательных передач и выпусков новостей. Да, новостей - о том, как идут соревнования по верховой езде, как одна дама бьет бутылкой по кораблю, как обезьяна одевается в короткие штанишки и ездит на велосипеде. Это будет совсем не то, что мне хочется - но ты никак не можешь меня понять". "Я не могу, но и ты тоже не можешь", - ответила Салли. Мы возненавидели друг друга всеми фибрами своей души. У нас не осталось никаких чувств даже на то, чтобы вести умный разговор. Я пожалел, что начал его. "Давай уйдем отсюда", - сказал я. - "Говоря по правде, ты вызываешь у меня острую боль в душе". Она чуть ли не билась головой об стенку от ярости, когда я сказал такое. Я знаю, что мне не следовало это говорить, и возможно, я бы этого не сказал - но она буквально вывела меня из себя. С девочками я обычно никогда грубо не разговариваю - поэтому она и пришла в ярость. Я начал безумно извиняться, но она моих извинений не приняла - даже заплакала. И это меня напугало - я немного боялся, что она придет домой и расскажет отцу, что, по моим словам, вызвала у меня острую боль в душе. А ее отец был такой большой молчаливый выродок и совсем не сходил по мне с ума. Однажды он сказал Салли, что я слишком шумлю. "Я не шучу. Извини меня", - говорил я. "Это смешно с твоей стороны - извиняться передо мной", - отвечала она, продолжая плакать. Мне даже стало жалко, что я начал этот разговор. "Я не шучу. Пошли, я провожу тебя домой". "А я и сама доберусь. Если ты думаешь, что я разрешу тебе проводить меня, то ты сошел с ума. Еще ни один мальчик за всю мою жизнь такого не говорил". И всё это было немного смешно, если хорошо подумать. Вдруг я сделал то, чего делать не следовало - засмеялся. Это был очень громкий дурацкий смех. Я имею в виду, что если бы я сидел сзади в каком-нибудь кинотеатре, то, скорее всего, наклонился бы вперед и попросил замолчать. От этого Салли обезумела еще больше. Я еще задержался там на некоторое время, извиняясь и прося у нее прощения - но она отказалась меня простить. Она сказала, чтобы я ушел и оставил ее одну. Наконец, я так и сделал. Я вошел, забрал свои туфли и другие вещи и ушел без нее. Мне, конечно, не следовало этого делать - но мне давно уже всё надоело. Говоря по правде, я даже не знаю, зачем я вообще связался с ней - в смысле поехать куда-нибудь в Массачусетс, Вермонт и так далее. Даже если бы она и захотела ехать со мной - теперь бы я уж точно никуда ее не взял. Ей ни с кем ехать не нужно, так как она может и сама. Но хуже всего то, что я действительно думал об этом, когда приглашал ее. И это плохо. Клянусь, что я совершенно обезумел тогда.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
Модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #19 : 25 Июня 2011, 21:46:09 »

Глава 18

Уйдя с катка, я почувствовал сильный голод - поэтому я пошел в забегаловку и попросил бутерброд со швейцарским сыром и солодовый ликер. Потом я зашел в телефонную будку - мне захотелось еще раз позвонить Джейн и узнать, дома ли она. У меня весь вечер был свободен, и я решил ей позвонить - если она еще дома, я смогу пригласить ее куда-нибудь потанцевать. С тех пор, как я ее знаю, мы ни разу не танцевали вместе, но я однажды видел, как она танцует. А танцует она просто великолепно! Дело было в каком-то танцевальном клубе. Тогда я еще ее не очень-то хорошо знал, и поэтому решил не вмешиваться в ее личную жизнь. А у нее тогда было свидание с одним ужасным мальчиком по имени Эль Пайк, который ходил в школу Чоут. Его я тоже знал не очень-то хорошо, но он постоянно околачивался возле бассейна. Его плавки были из белого латекса, и он всегда увиливал от высшего пилотажа. Целыми днями он только и делал, что прыгал в воду с полуразворотом. По-другому он прыгать не умел, но считал, что и это очень круто - 100% мышц и 0% извилин. Но все-таки именно с ним Джейн тогда устроила свидание неизвестно для чего. Я не могу понять. Когда мы стали чаще встречаться, я спросил ее, зачем она устроила свидание с таким хвастливым выродком, как Эль Пайк. Джейн ответила, что он не хвастливый - это у него просто такой комплекс неполноценности. Кажется, она его пожалела - причем вполне искренно. Она об этом и думала. Девочки такие смешные. Каждый раз, когда я говорю девочке, что тот или иной мальчик выродок - подлый, самоуверенный и так далее - она всегда отвечает мне, что у него просто такой комплекс неполноценности. Возможно, что и так - но от этого, как мне кажется, он не перестает быть выродком. Я никогда не знаю, о чем думают девочки. Однажды соседка Роберты Уолш устроила свидание с моим другом. Его звали Боб Робинсон, и у него действительно был комплекс неполноценности. Я считаю, что он стеснялся своих родителей только из-за того, что они говорили "ходют", "носют" [Намек на песню Высоцкого "Слухи", где припев звучит так: "Словно мухи, тут и там ходют слухи по домам, а безумные старухи их разносют по углам"] и так далее, и не были слишком богатыми. Но это был совсем не выродок, а довольно-таки хороший мальчик. А вот соседке Роберты Уолш он так и не понравился. Она сказала Роберте, что он слишком самоуверенный - и она действительно считала его самоуверенным, так как он однажды признался ей, что он капитан команды соперников. Один маленький штришок - и она уже подумала, что он самоуверенный! В том-то и состоит проблема всех девочек, что, если им нравится мальчик - даже большой выродок - они говорят, что у него комплекс неполноценности; но если он им не нравится - даже если этот мальчик хороший, или если у него комплекс неполноценности - они говорят, что он самоуверенный. Даже умницы и красавицы такие. Я все-таки снова позвонил Джейн, но телефон не ответил, и мне пришлось повесить трубку. Потом я посмотрел в адресную книгу, чтобы проверить, кого можно взять с собой на вечер. Но проблема была в том, что в моей адресной книге оказалось всего 3 номера - это Джейн, мистер Антолини, который был моим учителем в Эктон-Хилле, и номер телефона конторы отца. Я всегда забываю записывать туда новые имена и номера. Наконец, я решил позвонить Карлу Люсу - он ушел из Вултонской школы после меня. Он был примерно на 3 года меня старше, и я его недолюбливал, но этот мальчик был одним из самых умных - показывал лучшие результаты во всем Вултоне - и я понял, что только он один и может где-нибудь со мной пообедать и поговорить о самых высоких материях. У него было очень много информации, которой он мог иногда поделиться - поэтому я и позвонил ему. Сейчас он был в Колумбии, но так как он жил на 65 улице, я подумал, что он может быть дома. Я дозвонился, и он сказал, что обедать со мной не может - но мы встретимся в 10 часов, чтобы выпить в баре "Плетенка" на 54 улице. Наверно, он очень удивился, когда услышал мой голос. Однажды я назвал его ослом и притворщиком. До 10 часов у меня было достаточно времени, и я отправился в Радио-Сити смотреть какую-то кинокартину. Это, конечно, было очень плохо с моей стороны, но кинотеатр находился близко, и я больше ни о чем не думал. Я вошел, когда картина уже началась. Роккеты бились головами, стоя в линейку и держа руки друг у друга на поясе. Публика безумно аплодировала, и какой-то мужик сзади меня постоянно говорил своей жене: "Знаешь, что это такое? Это же пунктуальность". Он буквально добил меня. После Роккетов вышел парень в черном шелковом пиджаке и начал кататься на коньках под маленькими столиками, рассказывая при этом смешные анекдоты. Конечно, он катался просто замечательно - но мне это совсем не понравилось, так как я считаю, что человеку нужна большая практика, чтобы так свободно кататься по сцене. И вообще, мне это показалось глупым, поскольку я тогда просто был не в настроении. Потом было представление, которое ежегодно бывает в Радио-Сити на рождество. Это постоянно выходящие из коробки ангелы, мальчики, носящие распятие и так далее - и вся эта толпа, состоящая из многих тысяч человек, безумно напевает: "Верующие, присоединяйтесь к нам!" Тоже мне, большое дело! Я знаю, что это религиозное зрелище только на первый взгляд кажется красивым - но для меня не может быть ничего красивого или религиозного в том, что толпа актеров просто тащит распятие по сцене. Когда они кончили и снова вернулись в свою коробку, мне хотелось сказать, что они никак не могли дождаться, чтобы получить какую-нибудь сигарету. В прошлом году мы с Салли Хейс уже видели нечто подобное - она говорила, что у них у всех такие красивые наряды. А я ответил, что, если бы Христос увидел эти фантастические наряды, то его бы стошнило. Тогда Салли сказала, что я воинствующий атеист - и это действительно так. Христу мог бы понравиться разве что только барабанщик в оркестре. Я наблюдаю за этим парнем примерно с 8 лет. Когда родители брали меня и моего младшего брата Алли с собой, мы часто меняли свои места и спускались вниз, чтобы только увидеть его. Это лучший барабанщик, какого я только видел - разве что только Ринго Старр может с ним сравниться. В течение целой пьесы он может стучать всего пару раз, но совсем не устает от безделья. Причем когда он стучит, то делает это красиво и приятно, с нервным выражением на лице. Однажды мы с отцом ездили в Вашингтон, и Алли написал ему письмо - но я не верю, что он его получил, так как мы не знаем его точного адреса. Когда представление кончилось, началась кинокартина. Она была такая необычная, что я не мог отвести глаз. Один англичанин, некий Алекс, прошел всю войну, потерял память и попал в госпиталь. Он выходит из госпиталя, опираясь на палку, и, прихрамывая, ходит вокруг да около через весь Лондон, даже не зная, кто он такой. На самом деле он герцог, но и это он забыл. Потом он встречает в автобусе простую, но красивую и честную девушку. На ветру она теряет свою шляпу, и он находит ее. Они идут вверх по лестнице, а потом садятся и говорят про Диккенса - это самый любимый писатель у обоих. И у него, и у нее с собой есть печатное издание "Оливера Твиста". Мне даже стало тошно. И все-таки они сразу же полюбили друг друга, поскольку оба увлекаются творчеством Диккенса, и он помогает ей делать карьеру. Эта девушка - журналистка, но ее дела идут не совсем удачно, так как ее брат-пьяница постоянно растранжиривает весь капитал, который ей удается заработать. Этот брат - несчастный человек, так как в войну он был врачом, а теперь оперировать не может - нервы уже не те. Поэтому он только того и делает, что постоянно пьет. Но зато он очень остроумный человек. И все-таки, когда Алекс пишет книгу, а девушка ее издает, им удается получить за это небольшой капитал. Они уже собираются жениться - как вдруг появляется другая девушка, Марсия. Она была невестой Алекса, пока он не потерял память. Когда он в магазине ставил на книгах свой автограф, Марсия сразу же узнала его. Она рассказала Алексу, что он на самом деле герцог, но он ей не поверил и даже не хотел идти с ней, чтобы навестить свою слепую мать. Но простая девушка все-таки заставила его пойти - и это очень благородно с ее стороны. Вот он и пошел. Но его память так и не восстановилась - даже когда датский дог прыгнул на него и когда мать провела пальцами по его лицу и принесла игрушечного медвежонка, с которым он постоянно играл в детстве. Но однажды, когда на лужайке дети играли в крокет, его случайно ударили мячом по голове. После этого у него память начала постепенно восстанавливаться. Тогда он вернулся домой и первым делом поцеловал мать. Он снова вспомнил, что когда-то был герцогом, а простую девушку, которая хотела сделать карьеру как журналистка, забыл. Может быть, я бы и рассказал вам о том, что в этой истории было дальше - но мне тошно от этого. И дело даже не в том, что я могу испортить это своим пересказом - там и портить-то нечего. Но все-таки в конце Алекс женился на этой простой девушке, а ее брат-пьяница привел в порядок свои нервы, сделал матери Алекса операцию, чтобы она видела, а потом берёт Марсию себе в жены. В конце все сидят за длинным обеденным столом и смеются до упаду - особенно после того, как датский дог приводит несколько маленьких щенков. И это несмотря на то, что все считают его самцом - но в этом-то и весь смысл. Я только могу сказать, что, если вам не хочется, чтобы было тошно - не смотрите это. И самое странное для меня было то, что женщина, которая сидела рядом со мной, плакала на протяжении всей кинокартины. Чем больше там было притворства, тем больше она плакала. Я мог бы подумать, что она действительно такая уж душевная - но сидя рядом с ней, я понял, что это совсем не так. Она была с маленьким ребенком, которому было скучно и который давно уже хотел пойти умыться - но она не разрешала, а только просила его сидеть спокойно и вести себя как следует. Даже волк иногда кажется более душевным, чем она. Возьмем, например, 10 человек, которые плачут над притворством кинокартины - 9 из них обязательно будут бессердечными выродками. И я не шучу. Когда кинокартина кончилась, я спустился в бар "Плетенка", где мы с Карлом Люсом договорились встретиться. Пока я шел, я думал о том, что такое война - военные кинокартины всегда заставляют меня делать это. Если бы я попал на войну, то вряд ли выдержал бы там. И это действительно так. Если бы меня взяли в плен или расстреляли - это было бы еще полбеды. Но оставаться так долго в армии - большая проблема. Мой старший брат ДБ 4 года служил в армии. Даже в войне он успел поучаствовать - а именно встретился с советскими войсками на Эльбе, открывая второй фронт - но я думаю, что армию он ненавидел еще больше, чем войну. Я тогда был еще совсем ребенком, но помню, как он демобилизовался и, придя домой, только лежал в постели - больше ничего не делал. Даже в гостиную он выходил редко. Впоследствии, когда он путешествовал по морям, то больше не воевал, ни разу не был ранен и ни в кого не должен был стрелять. Он только возил целыми днями какого-то ковбоя или генерала в своем штабном автомобиле. Однажды он сказал Алли и мне, что, если бы он должен был стрелять, то даже не знал бы, в каком направлении это делается. Он сказал, что в армии полно выродков, которые ничем не лучше фашистов. Я помню, как Алли однажды спросил его: а может быть, это и лучше для писателя, когда он на войне - тогда гораздо больше материала, о котором можно писать. Он попросил Алли принести бейсбольную рукавицу и спросил, кто из военных поэтов лучше - Руперт Брук или Эмилия Дикинсон. Алли ответил, что Эмилия Дикинсон. Говоря по правде, я сам читаю не так уж много стихов, но я бы сошел с ума, если бы попал в армию с такой компанией, как Экли, Стрэдлейтер или Морис, постоянно шагал бы вместе с ними и так далее. В свое время я был бойскаутом. И вот, буквально через неделю после того, как меня приняли, я уже не мог смотреть в затылок впереди стоящему. А они постоянно говорили, чтобы каждый смотрел в затылок впереди стоящему. Клянусь - если когда-нибудь еще будет война, пусть лучше выведут меня из строя и поставят впереди стрелковой команды. Вряд ли я буду возражать против этого. Но больше всего меня удивило то, что, хотя ДБ и ненавидел войну, он прошлым летом заставил меня прочитать книгу "Прощай, оружие". Он сказал, что это восхитительно - но я ничего не понимаю. Там есть один человек, которого зовут лейтенант Анри - он кажется таким прекрасным. Вот я и не понимаю, как ДБ может ненавидеть армию и войну, и в то же время любить такое притворство. То есть я имею в виду - как он может любить и такие притворные книги, как эта, и Рейнольда Лендлера, а также сходить с ума по "Великому Гетсби". ДБ обиделся, когда я сказал ему об этом, и ответил, что я еще маленький, чтобы понять и оценить все эти книги - но я так не думаю. Я сказал ему, что мне нравятся Рейнольд Лендлер, "Великий Гетсби" и так далее. Я также сказал, что схожу с ума по великому Гетсби. Этот старый спортсмен просто добил меня. И все-таки я рад, что изобрели атомную бомбу. Если когда-нибудь еще будет война, я буду сидеть прямо на ее верхушке. Клянусь, что я вызовусь быть добровольцем.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
Модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #20 : 25 Июня 2011, 21:47:00 »

Глава 19

Вот подробности для тех, кто не живет в Нью-Йорке. Бар "Плетенка" находится в дорогом отеле "Сетон". Я когда-то часто туда заходил, но теперь - ни разу, так как мне постепенно пришлось это прекратить. В такие места, которые кажутся очень изысканными, все притворщики входят через окно. Там когда-то были 2 маленьких француженки, Тина и Жанин, которые приходили играть на пианино и петь примерно 3 раза в день ежедневно. Одна из них играла на пианино, причем довольно плохо, а вторая пела - и большинство песен были не очень-то хорошими или же на французском. Старшая из них, Жанин, которая пела, всегда шептала в микрофон перед тем, как петь. Она говорила: "А теперь мы хотим показать вам свое впечатление от французской жизни. Эта история повествует о маленькой француженке, которая приезжает в большой город, вроде Нью-Йорка, и влюбляется в мальчика из Бруклина. Надеемся, что вам это понравится". Прошептав всё это, милая, как всегда, она пела каким-то сонным голосом полуанглийскую-полуфранцузскую песню, сводя всех окружающих притворщиков с ума от радости. Если я сижу там достаточно долго и слышу, как все эти притворщики аплодируют - клянусь, что я начинаю ненавидеть буквально весь мир. Бармен тоже был довольно-таки нехорошим человеком. Он был таким снобом, что вряд ли разговаривал с теми, кто не является важной персоной, знаменитостью и так далее. Но с важными персонами, знаменитостями и так далее он вел себя еще отвратительнее. Он подходил и спрашивал, с широкой очаровательной улыбкой, как будто при близком знакомстве он был прекрасным: "А как Коннектикут?" или "А как Флорида?" Это было ужасное место - и я не шучу. Постепенно я совсем перестал ходить туда. Я пришел туда довольно-таки рано. Прежде чем появился Люс, я успел найти себе место - бар был переполнен - и пару раз выпить виски с содой. Когда я заказывал это, мне пришлось встать и вытянуться во весь свой высокий рост, чтобы никто не подумал, что я еще маленький. А потом я некоторое время наблюдал за притворщиками. Какой-то мальчик рядом со мной закидывал свою девочку болтовней. Он всё говорил ей, что у нее аристократические руки. Это добило меня. В другом конце бара было полно изменщиков. Они выглядели совсем не как изменщики - то есть не слишком лохматые - но все-таки я понял, что это и есть изменщики. И вот, наконец, появился Люс. Ну, и парень! Он считался моим консультантом, когда я учился в Вултоне. Но единственное, что он мог делать - это вести сексуальные разговоры поздно ночью, когда в его комнате собиралась толпа мальчиков. Он кое-что знал о сексе - в том числе даже об извращениях. Он всегда рассказывал нам о множестве ползающих мальчиков, которые вступают в связь с овцами, о мальчиках, которые перешивают женские брюки на подкладки для своих шляп, и так далее. Об изменщиках и гомосексуалистах. Люс знал всех изменщиков и гомосексуалистов в Соединенных Штатах. Достаточно было мне кого-нибудь назвать - не важно, кого - и Люс сразу говорил, изменщик это или нет. Иногда в это было трудно поверить - что люди, например, киноактеры, о которых он говорил, были изменщиками или гомосексуалистами. Некоторые из них оставались такими даже после свадьбы. Я всё спрашивал у него: "А что, Джо Блоу тоже изменщик? Этот большой, сильный парень, который обычно играет бандитов и ковбоев?" Люс отвечал: "А как же!" Он всегда говорил: "А как же!" Он говорил, что не важно, женат этот человек или нет. Он говорил, что половина женатых в мире - изменщики и даже не подозревают об этом. Он говорил, что всего за одну ночь можно стать таким, если появится желание. Он постоянно всех нас пугал. Я всё ждал, что и сам когда-нибудь стану изменщиком. А самое смешное, что я могу сказать про Люса - я всегда думал, что он и сам немного изменщик. Он всегда говорил: "Попробуй вот этот размер", а потом щипал меня, как гусь, пока я спускался по коридору. А когда он подходил к умывальнику, всегда открывал дверь и разговаривал со мной, пока я, например, чистил зубы. Вся эта ерунда характерна для изменщиков - и это действительно так. Я сам знал не так уж много изменщиков в разных школах, но они всегда занимались подобной ерундой - поэтому я и сомневаюсь насчет Люса. Но вообще-то, он мальчик довольно-таки умный - и это правда. Встретив меня, он, как всегда, не поздоровался. Первое, что он сказал, когда сел - это то, что он может остаться всего на пару минут. Еще он сказал, что у него свидание. Потом он попросил сухой коктейль. Он сказал бармену приготовить его как можно суше и без маслин. "А у меня для тебя есть изменщик", - сказал я ему. - "В конце бара. Сейчас можешь не смотреть. Я сохраню его для тебя". "Это очень смешно", - ответил он. - "Ты совсем не изменился, Коулфилд. Когда ты, наконец, вырастешь?" Я сильно утомил его - и это правда. Но он меня развлекал. Такие, как он, всегда развлекают. "Ну, как у тебя с сексом?" - спросил я. Он не любил, когда я у него такое спрашивал. "А ты просто сядь и успокойся", - ответил он. "Я и так спокойный", - сказал я. - "Тебе нравится Колумбия?" "А как же! Конечно, нравится. А если бы не нравилась, я бы туда не ездил", - ответил он. Иногда он сам себя утомлял. "А чем ты увлекаешься теперь?" - спросил я. - "Опять извращениями?" Я только пошутил. "А ты кем будешь - насмешником?" "Нет, я просто шучу", - ответил я. - "А теперь послушай, Люс. Ты очень умный мальчик. Мне нужен твой совет. У меня сейчас ужасно..." Он громко заворчал на меня. "Послушай, Коулфилд. Если ты хочешь сидеть тут и спокойно, миролюбиво пить и разговаривать..." "Хорошо", - ответил я. - "Успокойся". Мне кажется, что он никогда не любил вести со мной серьезные обсуждения. В этом-то и состоит проблема самых умных мальчиков - они никогда не хотят вести серьезные обсуждения, поскольку они этого не любят. Тогда я начал обсуждать с ним общие темы - больше мне делать было нечего. "Я не шучу. Как у тебя с сексом?" - спросил я. - "Ты еще до сих пор встречаешься с той маленькой, с которой был в Вултоне? У нее ужасно..." "Да нет же", - ответил он. "А что с ней произошло?" "Понятия не имею. Но раз ты спрашиваешь, я могу ответить. Мне кажется, что сейчас она торгует собой в Нью-Гемпшире". "Это плохо с твоей стороны. Если она была такой скромной, что только ты постоянно чувствовал к ней влечение, тебе не следует так о ней говорить". "Ага!" - сказал Люс. - "Это начинается обычный разговор Коулфилда? Мне хочется точно знать". "Нет", - ответил я, - "но всё равно плохо с твоей стороны. Если она была такой скромной и красивой, что ты..." "Зачем нам продолжать этот поток сознания?" Мне нечего было сказать. Я испугался, что он встанет и уйдет, если я не замолчу. Поэтому я только попросил еще выпить. Мне хотелось, чтобы от меня пахло спиртным. "Так с кем ты встречаешься теперь?" - спросил я. - "Ты хочешь ответить мне?" "Ты ее не знаешь". "А может быть, и знаю. Ну, так с кем же?" "Если ты хочешь знать, эта девушка живет в деревне. Она скульптор". "А ты не шутишь? Сколько ей лет?" "Я у нее не спрашивал". "Ну, хотя бы приблизительно?" "На вид ей где-то около 30", - ответил Люс. "Около 30? И это тебе нравится?" - спросил я. - "В смысле, тебе нравятся в таком возрасте?" Я спрашивал об этом, так как он действительно разбирался в сексе. Это был один из немногих подобных мальчиков, которых я знал. Он потерял девственность уже в 14 лет, когда был в Нантакете - и это правда. "Если хочешь знать, мне больше нравятся взрослые. А как же!" "Ну, и чем же? Я не шучу - они что, лучше разбираются в сексе?" "Послушай. Давай говорить прямо. Сегодня я отказываюсь отвечать на обычные вопросы Коулфилда. Ну, когда же ты, наконец, вырастешь?" Я долго молчал, стараясь прекратить этот разговор. Люс попросил еще коктейль и сказал бармену приготовить его как можно суше. "Послушай. Сколько времени ты уже встречаешься с этой скульпторшей?" - спросил я, интересуясь на самом деле. - "Ты был знаком с ней еще в Вултоне?" "Вряд ли. Она приехала в страну всего лишь несколько месяцев назад". "Приехала? Так откуда же она?" "Кажется, из Шанхая". "А ты не шутишь? Значит, она китаянка, вроде Мэй Пэнг?" "Разумеется". "Так это правда? Мне просто интересно знать - и это действительно так". "Просто мне, как и Джорджу Харрисону, восточная философия нравится гораздо больше, чем западная, раз ты спрашиваешь меня об этом". "А что ты имеешь в виду под философией? Неужели секс? Разве в Китае с этим лучше? Или о чем ты говоришь?" "Да и не только в Китае. Я говорю - вообще на Востоке. Зачем нам продолжать этот бессмысленный разговор?" "Послушай, я серьезно", - ответил я. - "Я не шучу. Что на Востоке лучше?" "То, что они как бы углублены внутрь себя", - сказал Люс. - "Просто они считают секс одновременно и физиологическим, и духовным опытом. Если ты думаешь, что я..." "Да я же про это и спрашиваю! Меня тоже интересует, как ты сказал - одновременно и физиологический, и духовный опыт. И это правда. Но всё зависит от того, на ком это пробовать. Если я попробую с теми, которых даже не..." "Давай потише, Коулфилд. Если ты не можешь сдержать свой слишком громкий голос, давай вообще прекратим это..." "Хорошо. Но послушай", - сказал я. Дело в том, что я волновался - а когда я волнуюсь, то действительно говорю слишком громко. "Но вот что я имею в виду", - сказал я. - "Это можно считать одновременно и физиологическим, и духовным, и творческим и так далее. Но я имею в виду, что ты не сможешь это делать со всеми - с каждой девочкой, которую ты обнимаешь - чтобы получилось такое. Или сможешь?" "Давай прекратим это", - предложил Люс. - "Ты не возражаешь?" "Хорошо, но послушай. Возьмем, например, тебя и китаянку. Что хорошего между вами?" "А я говорю - давай прекратим". Я уже понял, что перешел на личности. Но именно это больше всего и раздражало Люса. Когда мы были в Вултоне, он заставлял меня описывать события из моей личной жизни - но когда я просил, чтобы он рассказал о себе, он обижался. Эти умные мальчики вообще не любят вести умный разговор со мной - если только они не держат бразды правления в своих руках. Они всегда хотят, чтобы я молчал, когда они молчат, или чтобы я ушел в свою комнату, когда они уходят в свою комнату. Когда я был в Вултоне, Люсу не нравилось - и это действительно так - когда после окончания его сексуального разговора с нашей толпой в его комнате мы еще долго околачивались там и сами пережевывали это дело. Я имею в виду себя и других мальчиков в чужой комнате. Люсу это не нравилось. Он всегда хотел, чтобы все ушли по своим комнатам и молчали, когда он уже закончил. Тоже мне, важная персона нашлась! Кроме того, он боялся, когда кто-нибудь говорил что-то более остроумное, чем он сам. Он действительно развлекал меня. "Возможно, я поеду в Китай. А то у меня с сексом плохо", - сказал я. "Это естественно. У тебя детский ум". "Это правда. И я знаю это", - сказал я. - "Знаешь, какая у меня проблема? Я имею в виду, что никогда не испытываю настоящего влечения к девочке, которую я не люблю. Я обязательно должен ее полюбить - иначе у меня пропадает всякое желание. И это действительно портит мой секс. Да, у меня секс просто ужасный". "И это вполне естественно. Прошлый раз, когда мы виделись, я сказал, что тебе нужно". "Ты имеешь в виду, чтобы я пошел к психологу?" - спросил я. Именно это, как он говорил, мне и поможет. А этим психологом был его отец. "А впрочем - тебе виднее. Это не мое дело - вмешиваться в твою жизнь". Я долго молчал и думал. "А что, если я пойду и попрошу твоего отца, чтобы подверг меня психоанализу?" - спросил я. - "Что он со мной может сделать? Именно это я и хочу сказать". "Да он ничего с тобой не будет делать. Он просто поговорит с тобой, а ты поговоришь с ним - и он поможет тебе понять настрой твоего собственного ума". "Понять что?" "Понять настрой твоего собственного ума. Дело в том, что твой ум... Послушай. Я не собираюсь преподавать тебе курс элементарного психоанализа. Но если тебе это интересно - позвони и попробуй с ним встретиться. А если нет - тогда не надо. Откровенно говоря, мне всё равно". Я положил руку на его плечо. Ну, и развлек он меня! "А ты действительно дружелюбный выродок", - сказал я. - "Ты знаешь это?" Он посмотрел на часы. "Мне надо спешить", - сказал он и встал. - "Приятно было встретиться". Он попросил бармена принести счет. "Ну, так вот", - сказал я перед тем, как он оставил меня в одиночестве. - "А тебя твой отец не подвергал психоанализу?" "Меня? Зачем ты спрашиваешь?" "Просто так. Но подвергал или нет?" "Не совсем. Он помогал мне подогнаться под определенный уровень, но обширный анализ мне не нужен. А зачем ты спрашиваешь?" "Просто так, интересуюсь". "Хорошо. Успокойся", - сказал он. Закончив давать советы, он встал, чтобы уйти. "Давай еще выпьем", - сказал я. - "А то я совсем один - и я не шучу". Но он ответил, что не может сделать этого. Сказал, что уже опаздывает, и ушел. Люс постоянно вызывал у меня острую боль в душе - но запас слов у него действительно был хороший. Самый большой, какой только мог быть у мальчика из Вултона в мою бытность. Нам давали тест по этому поводу.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
Модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #21 : 25 Июня 2011, 21:48:59 »

Глава 20

Вот так я сидел там, пил и ждал, когда выйдут Тина и Жанин и начнут свое дело - но их там не было. Вышел парень с вьющимися волосами, напоминающий изменщика, и начал играть на пианино, а потом появилась новенькая, Валенсия, и запела. Она была не очень хорошая, но гораздо лучше, чем Тина и Жанин - по крайней мере, у нее песни были хорошие. Пианино в баре стояло недалеко от моего места, да и Валенсия стояла почти что рядом со мной. Я смотрел на нее влюбленными глазами, но она делала вид, что даже не смотрит на меня. Вообще-то, мне не следовало бы делать этого - но я был уже слишком пьян. Окончив петь, она так быстро вырвалась из комнаты, оставив меня в одиночестве, что я даже не смог пригласить ее присоединиться ко мне и выпить - тогда я вызвал к себе метрдотеля. Я попросил его сказать Валенсии, чтобы она присоединилась ко мне и выпила. Он ответил, что сделает это - но вряд ли он даже передал ей мое сообщение. Люди никогда не передают мои сообщения другим. Ну, просидел я в этом баре примерно до часа или где-то около того - и напился буквально как выродок. Я с трудом смотрел вперед. Но при всем при этом я старался хотя бы не шуметь и вести себя прилично - мне хотелось, чтобы никто меня не замечал, не спрашивал, сколько мне лет и так далее. Но, будучи пьяным, я снова почувствовал, что начинается это глупое дело с пулей в животе. Я был единственным человеком во всем баре, которому всадили пулю в живот. Поэтому я и держал руку под пиджаком, прижимая живот - чтобы кровь не заливала всё вокруг. И мне не хотелось, чтобы кто-нибудь даже узнал, что я ранен. Я скрыл от всех тот факт, что я раненый сукин сын. И вот, наконец, я почувствовал, что мне хочется позвонить Джейн и узнать, дома она или еще нет. Тогда я оплатил счет, покинул бар и пошел искать телефон. Я всё еще держал руку под пиджаком, чтобы кровь не текла. Да, я действительно был сильно пьян. Но когда я, наконец, зашел в телефонную будку, у меня уже не было подходящего настроения, чтобы звонить Джейн. Я был настолько пьян, что решил лучше позвонить Салли Хейс. Мне пришлось перебрать примерно 20 номеров, пока я набрал подходящий. Наверно, я вел себя, как слепой. "Здравствуйте", - сказал я, когда на другом конце телефона кто-то ответил. Я был пьян и почти что кричал. "Кто это?" - спросил мягкий и спокойный женский голос. "Это я, Холден Коулфилд. Можно мне поговорить с Салли?" "Салли уже спит. Это говорит ее бабушка. Не надо звонить так поздно, Холден. Или ты не знаешь, сколько сейчас времени?" "Знаю. Но мне хочется поговорить с Салли. Это очень важно. Разбудите ее". "Мальчик, Салли уже спит. Можешь позвонить завтра. Спокойной ночи". "Нет, разбудите ее. Так будет лучше". А потом послышался другой голос. "Холден, это я", - сказала Салли. - "У тебя что-то важное?" "Салли, это ты?" "Да. И не кричи. Ты, наверно, выпил?" "Да. Послушай. Я приду к тебе в канун рождества. Можно? Мы будем украшать елку. Хорошо, Салли?" "Да. Но сейчас ты пьяный, так что лучше иди спать. Где ты, и кто с тобой?" "Салли, я приду к тебе, и мы будем вместе украшать елку. Хорошо?" "Да. А теперь иди спать. Где ты, и кто с тобой?" "Никого. Я, только я, и никто, кроме меня". Да, я был настолько пьян, что всё еще держался за живот. "Они схватили меня. Это целая толпа со скалы. Понимаешь, Салли?" "А я тебя не слышу. Иди спать. Я ухожу. Позвони мне завтра". "А ты хочешь, Салли, чтобы мы вместе украшали елку?" "Да, хочу. А теперь - спокойной ночи. Иди домой и ложись спать". И она повесила трубку. "Доброй ночи, доброй ночи, дорогая Салли", - продолжал я петь - настолько я был пьян. А потом я тоже повесил трубку. Я считал, что, скорее всего, она пришла домой со свидания. Я представил ее где-нибудь вместе с этими Лантами или с невежей из Эндовера. И все они плавают в горшке с чаем, говоря друг другу что-то изысканное, очаровательное и притворное. Мне хотелось думать, что я не должен был даже звонить ей - но в пьяном виде я схожу с ума. Я ненадолго остался в телефонной будке. Я держался за телефон, чтобы не упасть в обморок. По правде говоря, я чувствовал себя не очень-то хорошо. Но вот, наконец, я вышел оттуда и пошел в мужскую уборную, шатаясь, как придурок. Там я наполнил раковину одного из умывальников холодной водой и опустил туда голову до самых ушей. Я даже не задумывался о том, как бы ее высушить. Пусть лучше вода стекает сама. Я просто подошел к батарее возле окна и сел на нее. Это было довольно-таки приятное ощущение - учитывая то, что я весь дрожал, как выродок. А самое смешное - то, что я всегда дрожу, когда пьян. Кроме того, мне больше нечего было делать, как только сидеть на батарее и пересчитывать маленькие белые квадратики на полу. Я был весь мокрый. Почти целый галлон воды лился по моей шее - прямо на воротник, галстук и так далее - но я даже внимания на это не обращал. Я был слишком пьян, чтобы вообще обращать внимание на что-либо. Очень скоро пришел парень, который играл на пианино для Валенсии - тот самый парень с вьющимися волосами, напоминающий изменщика - чтобы расчесать свои золотые кудри. И пока он их расчесывал, мы завели разговор - только он был не очень-то дружелюбным. "Ты встретишь Валенсию, когда вернешься в бар?" - спросил я. "Вполне возможно", - ответил этот остроумный выродок. Я только и встречаю, что остроумных выродков. "Послушай. Передай ей мои похвалы и спроси, передал ли официант ей мое сообщение. Ты сделаешь это?" "А ты иди домой, малый. И все-таки, сколько тебе лет?" "Мне 86. Послушай. Передай ей мои похвалы. Хорошо?" "А ты иди домой, малый". "Я не могу. Ну, а ты умеешь хорошо играть на пианино", - ответил я. Разумеется, я льстил ему - говоря по правде, он играл не очень-то приятно. "Тебе следует выступать по радио", - сказал я. - "Ты такой красивый парень. У тебя же золотые кудри. А тебе нужен менеджер?" "Иди домой, малый, если ты хороший парень, и дави подушку". "У меня нет дома - и я не шучу. А тебе нужен менеджер?" Он не ответил мне, а просто вышел. Он уже закончил расчесывать и приглаживать волосы - и поэтому покинул меня. Он похож на Стрэдлейтера - все красивые мальчики одинаковые. Закончив причесываться, они оставляют меня в одиночестве. Когда я, наконец, встал с батареи и пошел в гардероб, мне хотелось плакать - не знаю, отчего. Возможно, оттого, что я чувствовал себя подавленным и одиноким. Потом, когда я вышел в камеру хранения, я не мог найти свой счет. Но гардеробщица оказалась очень хорошей женщиной. Она все-таки дала мне и пальто, и обе пластинки - "Золотые хиты" и "Маленькую Шерли" - они всё еще были у меня. Я дал ей доллар за то, что она такая хорошая, но она отказалась. Она только сказала мне идти домой и ложиться спать. Я даже хотел пригласить ее на свидание, когда она закончит работу, но она отказалась. Она ответила мне, что слишком старая, чтобы годиться мне даже в матери. Тогда я показал ей свою седину и сказал, что мне 42 - конечно, я пошутил. Но она была хорошая. Я показал ей охотничью шапку, выкрашенную в красный цвет в знак симпатии к Советской России - и ей это понравилось. Она надела эту шапку на меня, так как мои волосы были еще мокрые. И она была права. Когда я вышел, я уже не чувствовал себя таким пьяным, но на улице было холодно, и я стучал зубами так, что не мог остановиться. Я пошел на Мэдисон-авеню и стал ждать автобуса, так как у меня осталось очень мало денег - и приходилось экономить на такси. Но я также не хотел садиться и в автобус. Дело в том, что я даже не знал, куда мне идти. Тогда я решил пойти в парк. Я считал, что смогу пройти мимо маленького озера и посмотреть, что делают утки. Я ведь еще так до сих пор и не узнал, есть они там или нет. До парка было не очень-то далеко, а идти мне было больше некуда - я даже не знал еще, где мне можно будет спать - и я пошел в парк. Я совершенно не устал. Я только чувствовал себя несчастным. А сразу же после того, как я зашел в парк, у меня произошла большая неприятность. Обе пластинки, купленные мной для Фивы, упали и рассыпались на куски. Они были в больших и прочных конвертах - но все-таки рассыпались. Настроение у меня испортилось окончательно, и я заплакал. Потом я вытащил все куски из конвертов и положил в карманы пальто. Я прекрасно знал, что это не поможет, так как они уже никуда не годятся - но просто так выбрасывать их мне тоже не хотелось. Потом я пошел в парк. Там было темно. Я всю жизнь прожил в Нью-Йорке и знал центральный парк, как свои 5 пальцев - так как я постоянно катался там и на коньках, и на велосипеде, когда был еще совсем ребенком - но этой ночью искать озеро для меня было страшной проблемой. Конечно, я хорошо знаю, где оно находится - в южной части центрального парка - но все-таки я никак не мог его найти. Наверно, я был гораздо более пьяный, чем мне это казалось. Я всё шел и шел, а вокруг становилось темнее и призрачнее. За всё время, пока я был в парке, мне не встретился ни один человек. Я бы так обрадовался, что прыгал бы целую милю, если бы встретил кого-нибудь. И вот, наконец, я нашел это озеро. Оно частично замерзло, а частично нет, но уток я там так и не заметил. Я ходил вокруг этого озера и один раз даже чуть не упал в него - но ни одной утки не увидел. И я подумал, что, если они здесь, то, может быть, они спят где-нибудь на траве, недалеко от края воды. Вот так я чуть не упал в озеро. Но ни одной утки я не нашел. Наконец, я сел на скамейку, где не было так темно. Я всё еще дрожал, как выродок, а волосы сзади - даже несмотря на охотничью шапку - буквально все обледенели. И это беспокоило меня. Я думал, что когда-нибудь заболею воспалением легких и умру. Я представил себе миллионы невеж, которые собрались на моих похоронах. Вот дедушка из Детройта, который называет номера улиц, когда я еду с ним в автобусе. А вот тетки - у меня их примерно 50. А вот и все мои двоюродные братья и сестры. Да, это действительно будет толпа. Они все приезжали, когда Алли умер - всей своей придурковатой компанией. Еще у меня есть одна глупая тетка, которая тяжело дышит. Она постоянно говорила, каким тихим и спокойным он выглядит, когда лежит там - это мне рассказал ДБ. Я сам при этом не присутствовал - лежал в больнице. Мне долго пришлось лежать в больнице, когда я повредил себе руку. И все-таки я беспокоился, что заболею воспалением легких, что у меня обледенели волосы, и что я скоро умру. Мне стало жалко отца и мать - но особенно мать, поскольку она еще и до сих пор не пришла в себя после того, что случилось с моим младшим братом Алли. Я представил себе, что она не знает, куда девать мою одежду, спортивное оборудование и так далее. Единственно, что, как я знал, она сделает хорошего - это не пустит Фиву на мои похороны, так как она еще совсем маленькая. Вот и всё хорошее. А потом я подумал обо всей компании, закапывающей меня на кладбище, о могильном камне с моим именем в окружении других мертвецов. Да, мертвых всегда приводят в надлежащий порядок. Надеюсь, что, когда я умру, то обязательно найдется кто-нибудь достаточно разумный, чтобы утопить меня в реке, а не закапывать на кладбище. А то люди будут приходить каждое воскресенье, приносить букеты живых цветов на могилу и так далее. А разве мертвым нужны цветы? Конечно, нет. Когда погода позволяет, мои родители часто ходят на могилу Алли и приносят туда букеты живых цветов. Я ходил с ними пару раз, а потом прекратил. Во-первых, меня не радует, что он на кладбище, окруженный другими мертвецами, могилами и так далее. Правда, в солнечную погоду это еще полбеды. Но 2 раза мы были там и под дождем. Это мне не понравилось - мокрый камень, мокрая трава на могиле. Везде было так мокро, что все, кто приехали на кладбище, даже не хотели выходить из своих машин. И это буквально сводило меня с ума. Все, кто приехали на кладбище, сидели в машинах, слушали радио и так далее, а потом пошли искать, где бы можно было хорошо пообедать - но только не Алли. И это было противнее всего. Конечно, я прекрасно знал, что его тело на кладбище, а душа где-то в небе - если вообще она существует - но мне всё равно это было противно. Мне бы не хотелось, чтобы он был там. Жаль, что вы не были с ним знакомы. Если бы вы знали его так же, как знал я - то вы бы сразу поняли, что я имею в виду. В солнечную погоду это еще полбеды, но солнце светит только тогда, когда оно само хочет светить. Через некоторое время, просто для того, чтобы отвлечься и больше не думать о воспалении легких, я вытащил весь свой капитал и начал его пересчитывать при слабом свете уличного фонаря. У меня осталось всего 3 доллара, 5 монет по 25 центов и 1 монета в 5 центов - с тех пор, как я покинул Пенси, я растратил целое состояние. Тогда я подошел к озеру и стал бросать монеты по 25 и 5 центов туда, где оно еще не замерзло. Я не знаю, для чего мне хотелось делать это - возможно, просто для того, чтобы отвлечься и больше не думать о воспалении легких и смерти. Но и это мне ничего не дало. Я стал думать, как будет чувствовать себя Фива, когда я заболею воспалением легких и умру. Это были детские мысли - но я не мог остановиться. Ей будет очень плохо, если что-нибудь со мной случится. Она очень любит меня. И это действительно так. Я все-таки не мог забыть об этом - и наконец, решил, что лучше всего для меня будет украдкой прийти домой и увидеть ее в последний раз - если я умру. Ключ от двери у меня всегда с собой - и я считал, что мне нужно украдкой зайти в квартиру, очень тихо и спокойно, и некоторое время пережевывать с ней недавние события. Меня беспокоила разве что только передняя дверь. Она же так скрипит. У нас старый многоквартирный дом, а начальник - ленивый выродок, поэтому всё трещит и скрипит. Я боялся, что родители услышат, как я захожу украдкой. Но все-таки я решил попробовать. Поэтому я вышел из парка и пошел домой. Всю дорогу я шел пешком. Это совсем недалеко, да и я больше не чувствовал себя ни усталым, ни даже пьяным. Разве что только было холодно, и ни одного человека рядом.
« Последнее редактирование: 29 Октября 2013, 03:22:25 от Сапфо » Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
Модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #22 : 25 Июня 2011, 21:51:03 »

Глава 21

Это было лучшее изменение за все годы - когда я пришел, постоянного ночного сторожа Питера не было. На его месте оказался совершенно новый человек, которого я никогда в жизни не видел - и я решил, что, если я не столкнусь с родителями, только поздороваюсь с Фивой, а потом оставлю ее в одиночестве, никто даже не узнает, что я был здесь. Это было действительно прекрасное изменение. А еще лучше то, что новый сторож был немного придурковатый. Я сказал, как бы между прочим, что собираюсь к Дикштейнам. Дикштейны - это наши соседи по этажу. Я снял свою охотничью шапку, чтобы не казаться таким уж подозрительным. Я шел быстро, как будто куда-то торопился. А так как все двери были уже закрыты, он просто проводил меня наверх, а потом повернулся ко мне и сказал: "Сейчас их нет дома. Они пошли на 14 этаж - там сейчас какой-то праздник". "Ну, вот и хорошо", - ответил я. - "Я подожду их. Я их племянник". Он бросил на меня свой придурковатый подозрительный взгляд. "Ты лучше подожди их в коридоре, дружок", - сказал он. "Да я бы с удовольствием - и это действительно так", - ответил я. - "Но у меня болят ноги, если я держу их в неправильном положении. Поэтому мне лучше сидеть на стуле перед их дверью". Он так и не понял, что я имею в виду - поэтому только сказал: "Ох!" - и проводил меня наверх. А это очень даже неплохо. Ну, и, разумеется, смешно. Достаточно мне только сказать что-нибудь непонятное - как все сразу делают то, чего мне от них хочется. Я добрался до своего этажа, прихрамывая, как выродок - и пошел в сторону Дикштейнов. А потом, когда я услышал, что он закрыл за собой дверь, я развернулся и пошел на свою сторону. Я всё сделал правильно - я даже больше не чувствовал себя пьяным. Я тихо и спокойно открыл дверь своим ключом. Потом очень осторожно вошел и закрыл за собой дверь. Похоже было на то, что я крался незаметно, как вор. В коридоре было темно - но я, конечно, не мог включить свет. Мне приходилось быть осторожным, чтобы не удариться об что-нибудь и не поднять шум. Но я, разумеется, прекрасно знал, что нахожусь дома. У нас в коридоре пахнет так странно, как больше нигде не пахнет. Я не могу точно понять, чем именно - не то цветной капустой, не то духами - но по этому запаху мне нетрудно было, как всегда, определить, что я дома. Я хотел снять пальто и повесить его в шкаф, который стоял в коридоре - но в шкафу было много вешалок, которые безумно гремели, когда я открывал дверь, и я бросил это дело. Потом я очень медленно пошел в комнату Фивы. Я знал, что домработница не услышит меня, так как она глуховатая. Однажды она рассказала мне, что в раннем детстве брат постоянно тыкал ей солому в уши. С тех пор у нее повреждены барабанные перепонки. Но у родителей - особенно у матери - уши чуткие, как у собаки-ищейки. Поэтому я очень тихо и спокойно прошел мимо их двери. Мне даже приходилось сдерживать дыхание. Отца можно ударить стулом по голове, и он не проснется - но для матери достаточно кашлянуть, скажем, где-нибудь в Сибири, и то она уже услышит меня. Вот какая она нервная. Она полночи не спит, а изредка даже покуривает сигареты. Наконец, примерно через час я зашел в комнату Фивы - но там ее не было. Я совсем забыл, что она любит спать в комнате ДБ, когда он уезжает в Голливуд или еще куда-нибудь. Это самая большая комната в доме, и поэтому очень нравится Фиве. Кроме того, ей нравится огромный стол, который ДБ купил у одной пьяной женщины в Филадельфии, и гигантская кровать, которая тоже стоит в этой комнате - 10 миль в длину и 10 миль в ширину. Я не знаю, где он купил эту кровать. Но все-таки Фиве больше всего, конечно, нравится то, что ДБ разрешает ей спать в этой комнате, когда его нет дома. И часто можно увидеть, как она делает уроки или еще что-нибудь за этим столом - он примерно такого же размера, как и кровать. Когда она делает уроки, ее трудно заметить - но именно это она больше всего и любит. Она так и говорит, что не любит свою маленькую комнату за то, что там слишком тесно - а ведь ей хочется как можно больше свободного пространства. И это добивает меня. Зачем Фиве свободное пространство? Незачем. Но все-таки я тихо вошел в комнату ДБ и включил лампу на столе. Но Фива даже не проснулась. При включенном свете я некоторое время смотрел на нее. Она лежала и спала, повернувшись лицом в другую сторону подушки. Рот у нее был открыт - и это смешно. Если, например, взрослые спят с открытым ртом - это некрасиво. Но о детях такого сказать нельзя. Они выглядят вполне нормально. Даже когда слюна течет на подушку - это тоже вполне нормально выглядит. Я очень тихо прошелся по комнате, рассматривая вещи, которые там были. Для разнообразия я представил себя большим начальником. И вообще, я чувствовал себя так, что даже не думал больше ни о воспалении легких, ни о чем подобном. Мне действительно было очень хорошо. Одежда Фивы аккуратно висела на стуле рядом с кроватью. Она вообще аккуратный ребенок - в смысле не разбрасывает вещи, как некоторые. Кроме того, она не ленивая. Пляжный костюм, который мать купила ей в Канаде, висел на спинке стула, кофта лежала на сидении, а туфли стояли на полу под стулом - один рядом с другим. Я никогда раньше этих туфель не видел. Это были новые коричневые мокасины, очень похожие на мои - и они прекрасно подходили к костюму, который мать купила ей в Канаде. И вообще, мать хорошо ее одевает - она это умеет. У матери очень хороший вкус в некоторых вещах. Правда, выбирать коньки у нее получается довольно-таки плохо - но в одежде она действительно разбирается. Я имею в виду, что одежда Фивы каждый раз буквально добивает меня. Например, многие маленькие дети - даже если у них очень богатые родители - постоянно носят одно и то же, и это ужасно. Мне бы хотелось, чтобы вы посмотрели на Фиву в том костюме, который мать купила ей в Канаде - и я не шучу. Я сел за стол ДБ и посмотрел на вещи, которые там лежали. Это были в основном школьные вещи Фивы - и прежде всего книги. Одна из них называлась "Занимательная арифметика". Я открыл первую страницу и быстро посмотрел на нее. И вот что Фива там написала:

"ФИВА УОТЕРФИЛД КОУЛФИЛД, 4 КЛАСС"

И это буквально добило меня. Ее на самом деле зовут Жозефина, а не Уотерфилд. Но ей такое имя не нравится. Поэтому каждый раз, когда я вижу ее, она называет себя по-новому. Под арифметикой лежала книга по географии, а под географией - по правописанию. Ей хорошо дается правописание. Да и все предметы у нее идут хорошо - но в правописании она самая лучшая. А под правописанием лежала целая куча блокнотов. У нее примерно 5 тысяч блокнотов. Я никогда не видел, чтобы у детей было так много блокнотов. Я открыл один из них на первой странице и прочитал, что там написано:

"Вероника, встречай меня на перемене - я скажу тебе что-то очень важное".

Больше на этой странице ничего не было. А вот что было на следующей:

"Откуда на юго-востоке Аляски так много консервных фабрик? Просто там водится много лососей. Откуда там ценные леса? Просто там хороший климат. Что делает наше правительство, чтобы улучшить жизнь эскимосов на Аляске? Завтра будет видно! Фива Уотерфилд Коулфилд, Фива Уотерфилд Коулфилд, Фива Уотерфилд Коулфилд, Фива У. Коулфилд, Фива Уотерфилд Коулфилд собственной персоной, передай Шерли! Шерли, ты сказала, что ты Стрелец, а ты на самом деле Телец. Обязательно принеси свои коньки, когда ты снова придешь ко мне домой".

Вот так я сидел за столом ДБ, пока не прочитал весь блокнот. Это отняло у меня немного времени - и вообще, я люблю читать всякие детские блокноты, не только Фивы - буквально не по дням, а по ночам. Детские блокноты добивают меня. Потом я зажег последнюю сигарету - за этот день я, наверно, уже выкурил 3 пачки. И вот, наконец, я ее разбудил. Не мог же я всю жизнь так и сидеть за этим столом! Кроме того, я боялся, что вдруг на меня набросятся родители - и поэтому я решил хотя бы поздороваться с ней, пока они не пришли. Вот я и разбудил ее. А она очень легко просыпается. Я имею в виду, что мне на нее совсем не нужно кричать. Я должен только сесть на кровать и сказать: "Вставай, Фива!" - и практически сразу же она проснется. "Холден!" - сказала она быстро, обнимая меня за шею. Она же очень чувствительная. Я могу даже сказать - слишком чувствительная для маленького ребенка. Я сразу же поцеловал ее, и она спросила: "Когда ты успел прийти домой?" Она была очень рада встрече. Я ответил: "Не надо так громко. Я только что пришел. А как ты себя чувствуешь?" "Прекрасно. А ты получил мое письмо? Я написала тебе на 5 страницах..." "Да. И не надо так громко". Она написала мне это письмо - но я так на него и не ответил. Там говорилось об одной пьесе в школе, где она участвовала. Она сказала, чтобы я не устраивал никаких свиданий в пятницу, а пришел и посмотрел. "Ну, и что это за пьеса?" - спросил я. - "Как ты ее назвала?" "Празднование рождества по-американски. Мне это не нравится, но я Бенедикт Арнольд. Это практически главная роль", - ответила она, окончательно проснувшись. Она всегда очень волнуется, когда рассказывает мне подобное. "Начинается с того, что я умираю. В канун рождества ко мне подходит призрак и спрашивает, нет ли на мне позора - скажем, какого-нибудь предательства. Ты это понимаешь?" Она сидела на кровати, вытянувшись во весь рост. "Вот об этом я тебе и написала, понимаешь?" "Ну, разумеется, конечно, понимаю". "Отец не придет. Он должен срочно улететь в Каролину", - ответила она, окончательно проснувшись. Для этого ей вполне хватает примерно 2 секунд. Она буквально стояла на кровати на коленях и держала меня за руку. "Послушай. Мать говорила, что ты в среду будешь дома", - сказала она. - "Да, именно в среду". "Я выбрался раньше. И не надо так громко, а то ты всех разбудишь". "А сколько времени? Мать сказала, что они вернутся домой очень поздно. У них праздник в Норфолке, штат Коннектикут", - сказала Фива. - "Угадай, что я делала сегодня днем. Какую кинокартину я смотрела". "Я не знаю. Послушай. Они не говорили, когда..." "Врач", - сказала Фива. - "Это специальная кинокартина, посвященная открытию в медицине. Ее только один день и показывают - а именно сегодня. Речь идет про одного врача из Кентукки, который вынужден задушить одеялом кривоногого ребенка, не умеющего ходить. Потом его долго держат в тюрьме. Это отличный фильм". "Послушай одну секунду. Они не говорили, когда..." "Этот врач пожалел ребенка, поэтому и вынужден был задушить его одеялом, чтобы ребенок не мог дышать. Потом врача всю жизнь держали в этой тюрьме, а ребенок, задушенный одеялом, приходит к врачу и постоянно благодарит его за это. То есть врач - это не врач, а убийца для обреченных. Поэтому он и заслуживает пожизненного заключения в тюрьме - ведь ни один врач не имеет права ни у кого отнимать жизнь - даже у обреченных. Нас водила туда мать одной девочки из нашего класса, Алисы Хольмборг. Это моя лучшая подруга. Она единственная девочка в..." "Давай, подожди секунду", - сказал я. - "Я всё хочу у тебя спросить - они говорили, когда вернутся, или не говорили?" "Нет, но очень поздно. Отец взял машину - так что им не придется ждать поезда. А в этой машине есть и радио! Вот только мать никогда не разрешает его включать, если машина едет". Ну, тогда я сразу же успокоился. Я имею в виду - окончательно перестал волноваться, застанут они меня дома или не застанут. Я всё рассчитал. Если они уехали - значит, надолго. Вы бы только посмотрели на Фиву. На ней была синяя пижама с красными слонами, вышитыми на воротнике. Ее привлекают слоны. "Так разве это хорошая кинокартина?" - спросил я. "Прекрасная - но Алиса замерзла, и ее мать постоянно спрашивала, не заболеет ли она гриппом. И это прямо посреди кинокартины. Всегда посреди чего-нибудь важного мать Алисы наклонялась ко мне и спрашивала, не заболеет ли она гриппом. Вот это и действовало мне на нервы". Потом я рассказал ей о пластинках. "Послушай, я купил все пластинки, которые ты у меня просила", - сказал я. - "Только на пути домой они побились". Я вытащил все куски из карманов пальто и показал ей. "Я просто напился", - сказал я. "Дай мне эти куски на хранение", - ответила она, взяла их из моих рук и разложила по ящикам стола. Этим она буквально добила меня. "ДБ приедет домой на рождество?" - спросил я. - "Может, да, а может, и нет. Мать говорит, что он такой зависимый, что может остаться в Голливуде, чтобы писать сценарий для кинокартины про Аннаполис". "Аннаполис?" "Это такая любовная история. Угадай, кто из киноактеров будет там сниматься!" "Мне это неинтересно. Аннаполис? А что ДБ знает про Аннаполис? И вообще - какое это имеет отношение к сценариям, которые он пишет?" - спросил я. Вся эта ерунда сводит меня с ума - в том числе и Голливуд. "А что у тебя с рукой?" - спросил я, заметив у нее на локте большой кусок липучки. Ее пижама была без рукавов, поэтому я и заметил. "Один мальчик, которого зовут Кертис Уинтроп, учится в моем классе. Это он столкнул меня с лестницы, когда мы ходили в парк", - ответила она. - "Хочешь посмотреть?" Она начала отклеивать с руки липучку. "Не надо этого делать. Зачем он столкнул тебя с лестницы?" "Не знаю. Мне кажется, что он меня не любит", - ответила Фива. - "Меня и еще одну девочку - ее зовут Сельма Этербери. Мы однажды вылили чернила на его ветровку". "И это очень плохо с твоей стороны. Ну, что ты за ребенок?" "Да нет же - каждый раз, когда я в парке, он постоянно гоняется за мной. И это уже начинает действовать мне на нервы". "А может быть, он просто любит тебя? Так что незачем выливать чернила..." "Но ведь я-то его не люблю!" - ответила она. Потом она посмотрела на меня со смешным видом. "Холден", - сказала она, - "но ведь сегодня не среда". "Что?" За ней надо наблюдать каждую минуту. Только дурак скажет, что она не умница и не красавица. "Сегодня не среда, а ты дома", - повторила она и спросила: "А тебя, случайно, не выгнали?" "Я уже сказал, что нас отпустили раньше. Причем всех..." "Нет, тебя все-таки выгнали!" - ответила Фива и стукнула меня кулаком по ноге - а ведь у нее такие сильные кулаки. "Это правда, Холден!" И она прижала руку ко рту. Клянусь, что она иногда бывает очень эмоциональная. "Ну, кто тебе сказал, что меня выгнали? Никто..." "Ты сам сказал", - ответила она и снова стукнула меня кулаком. Только дурак может сказать, что это не больно. "Отец тебя прибьет", - сказала она, а потом легла на живот и накрыла голову подушкой. Она постоянно так делает. И вообще, она ведет себя, как сумасшедшая. "Хватит", - сказал я. - "Никто меня не прибьет. Никто даже... Фива, давай, убери подушку с головы. И повторяю - никто меня не прибьет". Но она так и не убрала подушку с головы - ведь никто не может заставить ее делать то, что ей не хочется. Она только всё время повторяла: "Отец тебя прибьет". Но когда она говорит с подушкой на голове, ее трудно понять. "Никто меня не прибьет. Подумай хорошенько своей умной головой. Прежде всего, я уезжаю. Я некоторое время буду работать на какой-нибудь ферме. У моего знакомого мальчика есть дедушка, который купил ферму в Колорадо. Вот там я и буду работать", - сказал я. - "А когда я уеду - если только мне это удастся - я буду постоянно поддерживать с тобой связь. Давай, убери подушку с головы, Фива. Или ты не хочешь?" Но она так и не убрала, хоть я и пробовал тянуть подушку - вот, оказывается, какая она сильная! Я даже устал бороться с ней. Если ей хочется держать подушку на голове - она будет это делать. "Фива, вылезай", - продолжал я говорить. - "Давай, Уотерфилд, вылезай оттуда". Но она так и не вылезла. Я иногда даже спорить с ней не могу. И вот, наконец, я встал из-за стола и пошел в гостиную. Там я взял сигареты из коробки, которая стояла на столе, и положил их себе в карман. А то они у меня давно уже кончились.
« Последнее редактирование: 29 Октября 2013, 03:23:00 от Сапфо » Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
Модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #23 : 25 Июня 2011, 21:53:49 »

Глава 22

Когда я вернулся, она уже, конечно, убрала подушку с головы - я сразу догадался об этом - но всё еще продолжала лежать на спине, даже не оглядываясь на меня. Когда я прошел в сторону кровати и снова сел, она вообще с безумным видом отвернулась от меня. И мне показалось, что она меня просто презирает - так же, как и фехтовальная команда в Пенси, когда я потерял все шпаги в метро. "Ну, как поживает Гизелла Уотерфилд?" - спросил я. - "Ты пишешь о ней новые рассказы? 1 из них до сих пор у меня в чемодане. А он на вокзале. Это очень хороший рассказ". "Отец тебя прибьет". Да, если она о чем-нибудь думает, то действительно думает только об этом. "Нет, он не сможет. Самое худшее, что он может сделать, это послать меня к чёрту, а потом заставить учиться в военной школе. Вот что он может со мной сделать. Но прежде всего, меня здесь уже не будет. Я уезжаю - возможно, что на эту ферму в Колорадо". "Не смеши меня. Ты ведь даже не умеешь ездить верхом на лошади". "Не умею - так сумею. Конечно, они научат меня за каких-нибудь 2 минуты", - ответил я. - "А это не трогай". Она всё время трогала липучку на руке. "А постриглась-то ты зачем?" - спросил я, только заметив, что у нее странная прическа - под горшок и с челкой до самых бровей. [Прическа, характерная для Битлов раннего периода] "Не задавай глупых вопросов", - ответила она в нос. У нее часто бывает носовое произношение. "Наверно, ты снова провалился по всем предметам", - продолжала она, опять-таки в нос. Это было смешно с ее стороны. Она еще совсем маленький ребенок - а говорит, как учительница в школе. "Это не совсем так", - ответил я. - "Английский я сдал". И вдруг, ни с того ни с сего, я ущипнул ее за спину. А так как она лежала, отвернувшись в сторону, то ее спина, которой практически не было, висела в воздухе. Я сделал это не очень сильно, но все-таки она хотела стукнуть меня по руке - и промахнулась. Потом она вдруг спросила: "Ну, за что это тебя так?" Она имела в виду, за что меня выгнали. И от этого мне стало грустно. "Фива, не спрашивай меня об этом. Мне уже надоело, что все спрашивают", - ответил я. - "Есть много разных причин. Прежде всего, школа, в которую я ходил, одна из самых плохих. Там полно притворщиков и подлецов - ты никогда в жизни столько не видела. Например, если компания собралась в комнате поболтать, а кто-то хочет войти - то прыщавых и придурковатых никогда не впускают. Всегда запирают перед ними двери, если кто-нибудь из них хочет войти. У них было особое тайное братство, в которое я так боялся не вступить. А еще у нас был один прыщавый и скучный мальчик, Роберт Экли, который всячески старался вступить туда - но его не пускали из-за того, что он был скучный и прыщавый. Мне даже говорить об этой школе не хочется - такая она неприятная. Даю честное слово". Фива ничего не ответила, но слушала меня внимательно. Даже глядя на ее затылок, я сразу понял, что она слушает. Ведь она всегда внимательно слушает, когда я что-нибудь ей рассказываю. А самое смешное - что она с полуслова понимает, о чем я говорю. И это действительно так. Я рассказывал о старой школе Пенси - мне это понравилось. "Даже пара хороших учителей на факультете - и те были притворщиками", - сказал я. - "Там был один старик, мистер Спенсер. Его жена всегда давала мне шоколад или еще что-нибудь в этом духе, и они были очень хорошей парой. Но ты бы только посмотрела на него, когда Термер, старый директор, заходил на урок истории и сидел в задней части кабинета. Он всегда заходил туда и сидел в задней части кабинета примерно полчаса. Казалось, что он делал это под большим секретом. А просидев некоторое время в задней части кабинета, он потом начинал прерывать рассказ старого мистера Спенсера множеством своих грубых шуток. А старый Спенсер буквально добивал себя улыбкой и смехом - как будто этот самый Термер был, скажем, каким-нибудь принцем". "Не надо говорить плохих слов". "Да, тебе от них тошно - и я клянусь, что это правда", - ответил я. - "А еще они отмечают день старика - это когда все невежи, какие только окончили Пенси, начиная еще с 1776, возвращаются и гуляют по округе с женами, детьми и так далее. Тебе следовало бы посмотреть на одного старика примерно 50 лет. И вот что он делал: он заходил в нашу комнату, стучал в дверь и спрашивал, не помешает ли нам то, что он будет пользоваться ванной. Ванная была в конце коридора - и я не знаю, для чего он об этом спрашивал. А ты знаешь, что он говорил? Он хотел посмотреть, остались ли его инициалы на двери умывальника. Он вырезал эти свои дурацкие инициалы на двери одного из умывальников примерно 90 лет назад - а теперь хочет посмотреть, сохранились ли они там до сих пор. Тогда я и мой сосед по комнате провели его вниз, в ванную - и нам пришлось стоять там, пока он искал свои инициалы на дверях всех умывальников. Он постоянно говорил нам о том, что жизнь в Пенси была для него самым настоящим счастьем, давал нам множество советов на будущее и так далее. Он так огорчил меня. Я не говорю, что он был такой уж плохой - он был хороший. Но не обязательно быть плохим человеком, чтобы меня огорчить - можно быть и хорошим человеком, но тоже огорчать. А чтобы меня огорчить, достаточно давать мне советы и одновременно искать свои инициалы на двери умывальника - вот и всё, что нужно для этого. Я не знаю - может быть, это было бы гораздо лучше, если бы он не дышал так тяжело. А он перед этим поднимался по лестнице, поэтому всё время, пока искал свои инициалы, дышал так тяжело и грустно - а его ноздри были смешные - пока он рассказывал Стрэдлейтеру и мне, что нам нужно делать, когда мы уйдем из Пенси. Вот так, Фива! Я не могу этого объяснить - но мне просто не нравилось то, что происходило в Пенси. Ну, не нравилось - и всё". Фива что-то ответила, но я ничего так и не услышал - дело в том, что ее рот был плотно прижат к подушке, поэтому я не понял, что она говорит. "Что?" - переспросил я. - "Открой рот и отодвинь его от подушки, а то я тебя не слышу". "Я говорю, что тебе вообще ничего не нравится". И то, что она сказала, еще больше огорчило меня. "Да нет же - нравится. Это правда. Не говори так. Зачем ты это говоришь?" "Затем, что это действительно так. Тебе никакие школы не нравятся. И многие вещи тебе не нравятся". "Нет, нравятся! Вот тут ты действительно ошибаешься! Да и зачем тебе нужно говорить такое?" - спросил я. Да, она меня очень огорчила. "Затем, что тебе не нравится", - ответила она. - "Назови что-нибудь". "Из того, что мне нравится?" - спросил я. - "Хорошо". Но проблема была в том, что я не мог собраться с мыслями - иногда это трудно. "Ты хочешь сказать - что мне очень нравится?" - переспросил я, но она не ответила. Она косилась на меня с другой стороны кровати - как будто бы на расстоянии около 1000 миль. "Давай, отвечай", - сказал я. - "То, что мне очень нравится или просто нравится?" "Очень нравится". "Хорошо", - ответил я. Но проблема была в том, что я не мог собраться с мыслями. Я думал только о 2 монашках, которые собирали капитал в старые изношенные соломенные корзины. Особенно о той, у которой круглые очки в металлической оправе, как у Джона Леннона. А еще я вспомнил, что в Эктон-Хилле был один мальчик, которого звали Джеймс Кесль. Он никогда не опровергал свое утверждение о другом мальчике, по имени Фил Стэбль. Джеймс Кесль назвал его очень самоуверенным, а один из нехороших дружков Стэбля подслушал это и разболтал. Тогда Стэбль взял примерно 6 грязных выродков, спустился в комнату Джеймса Кесля, запер дверь на ключ и хотел заставить его опровергнуть свое утверждение - но он этого так и не сделал. Тогда они набросились на него. Я не могу сказать, что они с ним делали - это очень отвратительно - но Джеймс Кесль всё равно не опроверг свое утверждение. Вы бы только посмотрели на него! Маленький, худой, слабый - даже руки тонкие, как карандаши. Наконец, вместо того, чтобы опровергнуть свое утверждение, он просто выпал из окна. Я в это время был в ванной - и всё равно услышал, как он приземлился на улице. Но я подумал, что из окна выпал всего лишь приемник, стол и так далее, а не человек. Потом я услышал, что все бегут в коридор и спускаются по лестнице - тогда я набросил халат и тоже спустился по лестнице. Джеймс Кесль лежал на каменных ступеньках мертвый, кровь и зубы занимали всё место вокруг него - и никто даже не мог туда подойти. На нем был только свитер со стоячим воротником, который я когда-то подарил ему. А что сделали с теми, которые ворвались в его комнату? Только исключили их, и всё. Даже не арестовали. Вот практически только об этом я и думал. 2 монашки, которые завтракали вместе со мной, и мальчик из Эктон-Хилла, которого звали Джеймс Кесль. Но самое смешное то, что я мало знал этого Джеймса Кесля, говоря по правде. Он был очень тихий и спокойный мальчик. Мы с ним учились в одном классе, но он сидел в другом конце кабинета - и даже очень редко вставал отвечать, выходил к доске и так далее. Есть такие ученики в школе, которые редко встают отвечать или выходят к доске. Кажется, я всего лишь однажды разговаривал с ним - когда он просил, чтобы я подарил ему этот свитер со стоячим воротником. Я даже чуть не упал в обморок, когда он попросил меня об этом - так я был удивлен. Я только помню, что я чистил зубы в умывальнике, когда он просил меня. Он сказал, что приехал его кузен, чтобы взять его с собой в какую-то поездку. А я даже и не знал - откуда он может знать, что у меня есть свитер со стоячим воротником. Но я хорошо знал, что его имя в классном журнале стояло перед моим - Р. Кабль, У. Кабль, Кесль, Коулфилд. Я до сих пор это помню. Говоря по правде, я даже и не собирался дарить ему этот свитер, так как я плохо его знал. "А что это ты говоришь?" - спросил я у Фивы. Она мне что-то сказала, но я так и не расслышал как следует. "Кажется, ты так ничего и не придумал". "Нет, уже придумал". "Ну, тогда скажи". "Я люблю Алли", - сказал я. - "А еще я люблю то, что я делаю сейчас - сидеть дома, болтать с тобой, думать и так далее". "Алли уже умер, и ты знаешь об этом. Если кто-то умер, то душа уже в небесах - или где она еще может быть - то это нереально..." "Да, я знаю, что он умер. И ты тоже об этом знаешь. Но я до сих пор его люблю. А разве нельзя продолжать любить человека, когда он уже умер - особенно если этот человек примерно в 1000 раз лучше, чем все остальные, вместе взятые, которые пока еще живут?" Фива так ничего и не ответила. Когда она еще не придумала, что говорить, ей нечего сказать. "А вот сейчас я все-таки люблю это", - сказал я. - "В смысле сидеть дома вместе с тобой, пережевывать недавние события и развлекаться..." "Но ведь это нереально!" "Нет, это даже очень реально! Конечно, это реально! А что - разве нет? Люди никогда не думают о чем-нибудь реальном. И я так устал от этого, что просто жуть". "Перестань говорить нехорошие слова. Лучше скажи, кем ты хочешь стать - например, ученым, юристом и так далее". "Какой из меня ученый? Я ведь в науке ничего не смыслю". "Ну, тогда ты будешь юристом, как отец". "Да, я знаю, что юристы - хорошие люди, но мне и это дело не подходит", - сказал я. - "Они хорошие люди, когда постоянно спасают чьи-нибудь невинные души - но есть такие юристы, которые и этого не делают. Они только зарабатывают себе капитал, играют в гольф и бридж, покупают машины, пьют коктейли, придают себе важный вид и так далее. Кроме того, даже если ты будешь постоянно спасать чьи-нибудь невинные души - кто будет знать, тебе действительно хочется их спасать, или же тебе хочется просто считаться превосходным юристом, которого журналисты и остальные люди хлопают по спине в здании суда и поздравляют с тем, что судебный процесс окончен - как в этих грязных кинокартинах? Да и откуда им знать, что ты не притворяешься? В том-то и проблема, что неоткуда". Я не уверен, что Фива поняла, о чем я говорю - я имею в виду, что она еще слишком маленькая для этого. Но, по крайней мере, она слушала меня внимательно - а когда кто-то меня внимательно слушает, это не так уж и плохо с его стороны. "Отец тебя прибьет. Да, он прибьет тебя", - сказала она, но я уже не слушал ее. Я думал совсем о другом - о чем-то безумном. "А знаешь ли ты, кем я хочу быть на самом деле?" - спросил я. - "Я имею в виду, кем бы я стал, если бы мог сделать свой дурацкий выбор?" "Хватит говорить нехорошие слова". "Ну, ты помнишь песню о том, как поймал кого-то кто-то вечером во ржи? Мне она нравится". "Нет, в этой песне на слова Роберта Бернса поется, что целовался с кем-то кто-то вечером во ржи" - ответила она. "А я и так знаю, что это на стихи Роберта Бернса". Но она была права. Там действительно поется "целовался с кем-то кто-то вечером во ржи" - но я тогда этого еще не знал. "А мне казалось, что поймал кого-то кто-то", - ответил я. - "Вот я и представляю себе маленьких детей, которые играют в большом поле, где растет рожь. Там тысячи детей, и ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы и слежу за тем, чтобы дети не заблудились во ржи или не упали в пропасть с этой скалы. Я имею в виду, что они постоянно бегают и не смотрят себе под ноги - тогда я подхожу к ним откуда-нибудь и ловлю их. Вот что мне нужно делать целый день. Я буду ловцом во ржи. Конечно, я знаю, что это глупо - но это единственная работа, которая мне нравится. Я хочу работать с детьми". Фива долго ничего не говорила. А потом она снова сказала то же самое: "Отец тебя прибьет". "А мне наплевать на то, что он мне сделает", - ответил я. Потом я встал с кровати, так как мне хотелось позвонить бывшему учителю английского в Эктон-Хилле - мистеру Антолини. Он давно уже покинул Эктон-Хилл и теперь жил в Нью-Йорке. Он работал преподавателем английского в Нью-Йоркском университете. "Я хочу позвонить по телефону", - сказал я Фиве. - "Я сейчас вернусь. Только не спи". Я действительно не хотел, чтобы она уснула, пока я буду в гостиной. Я знал, что она не будет спать, но все-таки сказал это для уверенности. Когда я шел к двери, Фива позвала меня: "Холден!" - и я обернулся. Она сидела на кровати - самая настоящая красавица! "Послушай меня", - сказала она. - "Я сейчас беру уроки дыхательной гимнастики у одной девочки, которую зовут Филлис Маргилес". Я послушал ее, но это было недолго. "Хорошо", - сказал я и вышел в гостиную, чтобы позвонить бывшему учителю, мистеру Антолини.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
Модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #24 : 25 Июня 2011, 21:55:53 »

Глава 23

Я говорил по телефону очень быстро, так как боялся, что родители набросятся на меня прямо посреди разговора. Но они этого не сделали. Мистер Антолини был хороший человек. Он сказал, что я могу зайти когда угодно. Наверно, я разбудил и его, и жену, так как мне пришлось довольно долго ждать, пока они ответят на звонок. Прежде всего, он спросил, что у меня плохого, а я ответил - ничего. Но я сказал, что меня выгнали из Пенси. Я думал, что могу сказать ему об этом. На мои слова он ответил: "Ну, вот и хорошо" - у него есть чувство юмора. Он попросил меня зайти когда угодно, если мне захочется. Мистер Антолини был моим самым лучшим учителем. Это был молодой человек, ненамного старше моего брата ДБ, и с ним можно было шалить, не теряя при этом уважения к нему. Только он один и подошел к мертвому телу Джеймса Кесля - мальчика, о котором я рассказывал, что он выпал из окна. Мистер Антолини проверил его пульс, а потом снял с себя пальто, завернул в него тело Джеймса Кесля и отнес в изолятор. Он даже не обращал внимания на то, что его пальто было всё в крови. Когда я вернулся в комнату ДБ, Фива уже успела включить радио - оттуда послышалась танцевальная музыка. Но она сделала как можно тише, чтобы домработница не слышала. Вы бы только посмотрели на нее! Она сидела прямо в середине кровати, между одеялами, скрестив ноги по-индийски, как это делают йоги. [По-научному такая поза называется "лотос"] Она слушала музыку. И этим она буквально добила меня. "Давай", - сказал я. - "Ты любишь танцевать?" Когда она была еще совсем маленьким ребенком, я научил ее танцевать. А она очень хорошо танцует. То есть я ее учил не так уж и много - в основном она научилась сама. По-настоящему я никого не могу научить танцевать. "Тебе мешают туфли", - сказала она. - "Давай, сними их". Она буквально спрыгнула с кровати и стала ждать, пока я снял туфли - а потом мы долго танцевали с ней. А она действительно так хороша! Мне не нравится, когда взрослые танцуют с маленькими детьми, так как это в основном ужасно выглядит. Я имею в виду, когда я в каком-нибудь ресторане вижу, как старик идет вместе с ребенком в танцевальный зал. Обычно они могут случайно, по ошибке дернуть ребенка сзади за одежду, и ребенок не может танцевать как следует - вот это ужасно. Но я же не собираюсь танцевать с Фивой в общественном месте - мы занимаемся этим только дома, и то в шутку. И все-таки она совсем другая, поскольку умеет танцевать. Она делает то же, что и я. Например, если я прижимаю ее к себе, не важно, что у меня ноги гораздо длиннее. Она всегда остается со мной. Если я перехожу через дорогу, ныряю несколько раз или даже танцую что-нибудь джазовое - она всегда остается со мной. Я с ней могу танцевать даже танго. Так мы протанцевали 4 номера. А между номерами она вела себя смешно - продолжала стоять в позе и даже ничего не говорила. Мы оба должны были стоять в позе и ждать, пока оркестр не начнет играть что-нибудь новое. Это постоянно добивает меня. Даже смеяться при этом нельзя - и вообще ничего. Но все-таки, когда мы протанцевали эти 4 номера, я выключил радио. Фива прыгнула обратно в кровать и спряталась под одеялами. "Это правда, что я совершенствуюсь?" - спросила она. "Еще как!" - ответил я и снова сел на кровать рядом с ней. Я чуть не задохнулся. По причине частого курения мне было тяжело дышать. А она даже не задыхалась. "Пощупай мой лоб", - вдруг сказала она. "А зачем?" "Просто так. Пощупай, и всё". Я пощупал, но так ничего и не почувствовал. "Не слишком он горячий?" - спросила она. "Нет. А должен?" "Да. Я хочу довести до этого. Пощупай еще раз". Я пощупал - и опять ничего не почувствовал. Но я ответил: "Да, кажется, уже начинает". Я не хотел, чтобы у нее развивался комплекс неполноценности. Она кивнула. "Я искусственно поднимаю свой термометр". "Термометр? А кто тебя научил этому?" "Алиса Хольмборг показала. Для этого надо скрестить ноги, задержать дыхание и думать о чем-то горячем - например, о батарее. Тогда лоб тоже станет таким горячим, что можно обжечь руку". И это буквально добило меня. Я отодвинул руку от ее лба, как будто это и на самом деле было опасно. "Хорошо, что ты предупредила меня", - ответил я. "А я и не хотела обжигать тебе руку. Я прекратила это раньше, чем... Тише!" Она быстро поднялась с кровати и села. Этим она очень напугала меня. "Что с тобой случилось?" - спросил я. "Передняя дверь!" - ответила она громким шепотом. - "Это они!" Я быстро вскочил, подбежал и выключил свет над столом. Потом я смял сигарету ботинком и положил себе в карман. Потом я проветрил всю комнату, чтобы выгнать оттуда дым - поскольку мне не следовало бы курить дома. А потом я забрал туфли, пошел в чулан и заперся там. Мое сердце билось, как у выродка. Я услышал, как мать заходит в комнату. "Фива!" - сказала она. - "Хватит заниматься, моя юная леди. Я видела свет в комнате". "Привет!" - услышал я, как ответила Фива. - "Я просто не могу уснуть. Ну, как вы провели время?" "Великолепно", - ответила мать, но мне показалось, что она думала совсем о другом. Она никогда не радуется, если выходит из дома. "А можно спросить, отчего ты не спишь? Или тебе слишком жарко?" "Да, мне слишком жарко, ну, и спать я не могу". "Фива, моя юная леди, скажи мне правду - ты курила сигареты?" "Что?" - переспросила Фива. "А ты разве меня не услышала?" "Да, я зажгла одну - но потом выбросила ее в окно". "А могу я тебя спросить - для чего ты это делала?" "Я не могла уснуть". "Фива, мне это не нравится", - сказала мать. - "А не принести ли тебе еще одеяло?" "Зачем? Мне и так достаточно. Спокойной ночи!" - ответила Фива. Мне показалось, что она просто хочет избавиться от нее. "Ну, как кинокартина?" - спросила мать. "Отлично. Вот только мать Алисы на протяжении всей кинокартины наклонялась ко мне и спрашивала, не заболеет ли она гриппом. Домой мы ехали на такси". "Дай, я пощупаю твой лоб". "Но ведь я здорова. И она тоже здорова. Но ее мать беспокоится". "Хорошо. Ну, тогда иди спать. Как твой обед?" "Ужасный", - ответила Фива. "Ты же слышала, что отец говорит об использовании этого слова. Да и что ужасного в этом? Хорошая баранья отбивная. Я прошла по всей Лексингтон-авеню, чтобы..." "Да баранья отбивная-то хорошая, но Шарлена всегда дышит на меня, когда что-нибудь ставит. Она дышит буквально на всё - даже на еду". "Хорошо. Ну, тогда иди спать. А заодно поцелуй меня. И не забудь помолиться". "А я уже молилась в ванной. Спокойной ночи!" "Спокойной ночи. И немедленно иди спать, а то у меня голова болит", - сказала мать. А у нее голова болит довольно часто - и это действительно так. "Прими аспирин", - сказала Фива. - "А в среду приедет Холден, не так ли?" "Я знаю, что это так. А теперь ложись сюда". И я услышал, как мать вышла и закрыла за собой дверь. Так я ждал пару минут. Потом я вышел из чулана - и чуть не столкнулся с Фивой, так как там было темно, а она встала с постели, чтобы рассказать мне всё. "Я тебя не ударил?" - спросил я. Так как родители уже были дома, я вынужден был говорить шепотом. "Мне надо подвинуться", - сказал я. Найдя в темноте край кровати, я сел туда и начал надевать туфли. Я думаю, что в тот момент я очень сильно нервничал. "Не уходи сейчас", - прошептала Фива. - "Подожди, пока они оба уснут!" "Нет, сейчас лучше всего", - ответил я. - "Мать пойдет в ванную, а отец включит какие-нибудь последние известия. Поэтому я лучше уйду сейчас". Я так нервничал, что с трудом завязал шнурки на туфлях. Если бы они обнаружили, что я дома, то вряд ли прибили бы меня - но все-таки мне было бы неприятно. "Где ты?" - спросил я у Фивы. Там было темно, и я не видел ее. "Да здесь я!" - ответила она и подошла ко мне. Но я всё равно ее не видел. "А мои чемоданы всё еще на вокзале", - сказал я. - "Послушай, Фива. У тебя есть какой-нибудь капитал? А то я совсем разорился". "Только подарок на рождество. Но я пока еще ничего не покупала". "Ох!" Мне не хотелось забирать у нее подарок на рождество. "А что, тебе нужны деньги?" - спросила она. "А я не хочу забирать твой подарок на рождество". "А я тебе что-нибудь дам", - ответила она. Я услышал, что она открывает миллионы ящиков в столе ДБ и перещупывает их. В комнате было так темно - хоть глаз выколи. "Но если ты уедешь, то не сможешь увидеть меня в пьесе", - сказала она смешным голосом. "Хорошо. Я пока не собираюсь уезжать. Уж не думаешь ли ты, что я хочу пропустить эту пьесу?" - спросил я. - "Лучше я останусь в доме у мистера Антолини до вторника, а потом вернусь домой. При первой возможности я тебе позвоню". "Вот тебе деньги", - сказала Фива. Она хотела дать мне этот капитал, но не могла найти мою руку. "Ну, и где же?" Она положила мне в руку весь капитал. "А мне так много не надо", - сказал я. - "2 долларов будет вполне достаточно. Я не шучу". Я хотел вернуть ей деньги обратно, но она их не взяла. "Бери все. Лишнее отдашь мне, когда придешь смотреть пьесу". "А сколько здесь всего?" "8 долларов и 65 центов. Было 85 центов, но я часть использовала". И вдруг, ни с того ни с сего, я заревел - даже не мог удержаться. Причем я старался делать это так, чтобы никто меня не слышал. Фива испугалась, когда я начал, подошла ко мне и стала просить меня, чтобы я прекратил - но если я начинаю, то уже ни за какие деньги остановиться не могу. Вот так я и сидел на краю кровати, она обнимала меня за шею, и я ее тоже - но все-таки я еще очень долго не мог остановиться. Мне даже показалось, что я скоро совсем задохнусь и умру. А еще я испугался за бедную Фиву. Окно было открыто, а она была в пижаме - и я чувствовал, как она дрожит всем телом. Я хотел, чтобы она вернулась в кровать - но она всё отказывалась. И вот, наконец, я прекратил - это действительно отняло у меня очень много времени. А потом я стал застегивать пальто. Я сказал, что буду постоянно поддерживать с ней связь. Она мне сказала, что я могу даже спать рядом с ней, если мне этого захочется - но я ответил, что будет лучше, если я оставлю ее в одиночестве, так как мистер Антолини давно уже меня ждет. Я вытащил из кармана охотничью шапку, выкрашенную мной в красный цвет в знак симпатии к Советской России, и дал ей. Она любит такие шапки. Правда, ей не хотелось брать, но я заставил ее. Надеюсь, что она так и уснула в этой шапке. Потом я сказал, что позвоню ей при первой возможности - и ушел. Причем уходил я с гораздо более легким сердцем, чем приходил - и на то были свои причины. Прежде всего, я уже не боялся, что родители меня застанут дома - и это действительно так. Но если уж застанут - так и быть, придется с этим смириться. Мне даже хотелось, чтобы они это сделали. Когда я спускался по лестнице, то не шел, а практически бежал. Вот так я и добрался до черного хода. Я чуть не сломал себе шею примерно о 10 миллионов мусорных ящиков, но всё обошлось. Сторож даже не заметил меня. Ну, и пусть себе думает, что я всё еще у Дикштейнов.

Глава 24

Мистер и миссис Антолини жили в очень дорогой квартире на площади Саттон - это в 2 шагах от нас, если идти вниз. Там есть гостиная, бар и так далее. Я уже был там несколько раз, так как после того, как я покинул Эктон-Хилл, мистер Антолини часто приходил к нам домой пообедать и узнать, как я поживаю. Тогда он еще не был женат. А уже когда он женился, я довольно часто играл в теннис с ним и с миссис Антолини. Это происходило в теннисном клубе "Вестсайд", Форест-Хилл, штат Лонг-Айленд. Миссис Антолини принадлежала к этому клубу. У нее было полно капитала. Она была примерно на 60 лет старше мистера Антолини, но казалось, что они жили хорошо. Прежде всего, они оба были достаточно умными, особенно мистер Антолини - если не считать того, что он был не столько умным, сколько остроумным со мной, как и ДБ. А миссис Антолини была гораздо серьезнее - она болела астмой. Оба они читали все рассказы ДБ - в том числе и миссис Антолини - и когда ДБ ехал в Голливуд, мистер Антолини позвонил ему и сказал не ехать. Но он все-таки поехал. Мистер Антолини сказал, что тем, которые пишут, как ДБ, не должно быть никакого дела до Голливуда. Практически то же самое говорю и я. Мне следовало бы спуститься к их дому пешком, так как я не хотел тратить рождественский капитал Фивы, который мне не принадлежал, но, выйдя на улицу, я почувствовал себя странно. У меня закружилась голова, и поэтому пришлось вызвать такси. Даже на это мне понадобилось время.
« Последнее редактирование: 25 Июня 2011, 22:01:28 от Сапфо » Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
Модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #25 : 25 Июня 2011, 22:05:09 »

Мистер Антолини открыл, когда я позвонил в дверь - после того, как этот выродок-сторож, наконец, проводил меня наверх. На нем был халат и домашние тапки, а в руке бутылка. Он был очень изысканным человеком - но, тем не менее, любил изрядно выпить. "Холден, мой мальчик!" - сказал он. - "Ты вырос еще на 20 дюймов. Я так рад видеть тебя!" "Ну, и как вы поживаете, мистер Антолини? А как миссис Антолини?" "Мы оба живем превосходно. Давай сюда пальто". Он снял с меня пальто и повесил на вешалку. "А я-то думал, что у тебя уже младенец на руках. Обратной дороги нет. На твоих ресницах снежинки". Он очень остроумный человек. Он повернулся и крикнул в сторону кухни: "Лилиана, как поживает кофе?" Лилианой звали миссис Антолини. "Всё уже готово!" - крикнула она в ответ. - "Это Холден? Здравствуй, Холден!" "Здравствуйте, миссис Антолини!" Находясь там, мне всегда приходилось кричать. Дело в том, что они никогда не были в одной и той же комнате оба одновременно. И это было смешно. "Садись, Холден", - сказал мистер Антолини. Мне показалось, что он был подвыпивший. Комната выглядела так, как будто у них был праздник. Вокруг стояло множество стаканов и блюд со всякой ерундой. "Извини за такую обстановку в квартире", - сказал он. - "Мы просто развлекали друзей миссис Антолини. Они приехали из Буффало и похожи на стадо буйволов". [Игра слов - по-английски "Буффало" и "буйвол" созвучны] Я так громко смеялся, что даже не услышал, как миссис Антолини кричала мне что-то из кухни. "Что она сказала?" - спросил я у мистера Антолини. "Чтобы мы не смотрели на нее, когда войдет. Она только что с постели. Если ты куришь, возьми сигарету". "Хорошо", - сказал я и вытащил сигарету из коробки, которую он мне дал. - "Очень редко. Я вообще не заядлый курильщик". "Я тебе верю", - ответил он и дал мне большую зажигалку со стола. "Значит, ты и Пенси уже больше не единое целое?" - спросил он. Это его любимая манера разговора. Иногда это очень развлекает меня, а иногда и нет. Уж слишком он увлекается этим. Я не хочу сказать, что он неостроумный - а он действительно остроумный - но мне иногда действует на нервы, когда постоянно говорят, что я и Пенси уже больше не единое целое. ДБ тоже слишком часто это говорит. "Ну, и в чем же проблема?" - спросил мистер Антолини. - "Как твой английский? Если ты, маленький автор превосходных сочинений, провалил английский, я немедленно укажу тебе на дверь". "Английский-то я сдал хорошо. Но это была в основном литература. За весь семестр я написал только 2 сочинения", - ответил я. - "А вот экзамен по устной речи я провалил. Это был такой курс, по которому надо было сдавать экзамены". "А отчего ты их провалил?" "Не знаю". Мне не хотелось входить в подробности. У меня так сильно кружилась голова, что даже начала болеть - и это действительно так. Но мне показалось, что он интересуется этим - вот я и рассказал немного. "Вот как выглядит этот курс. Каждый мальчик в классе должен встать и произнести какую-нибудь речь. Причем непроизвольно. А если мальчик отклоняется от темы, все должны кричать: "Отклоняешься!" - и как можно быстрее. Это буквально сводит меня с ума. Я получил плохую оценку". "Ну, и отчего же?" "Не знаю. Это дело с отклонением действует мне на нервы. Моя проблема в том, что мне всегда нравится, когда отклоняются. Это гораздо интереснее". "Так тебе всё равно, придерживается ли кто-нибудь своей темы, когда он говорит с тобой?" "Конечно, мне нравится, когда кто-то придерживается своей темы. Но мне не нравится, когда слишком придерживаются. Я не знаю. Мне вообще не хочется, чтобы кто-то постоянно задерживался на одной теме. Мальчики, которые получили хорошие оценки по устной речи, постоянно придерживались одной темы - и это правда. Но был один мальчик, Ричард Кинселла, который никогда не задерживался на одной теме, и все должны были кричать: "Отклоняешься!" Но это ужасно, так как он был настолько нервный - и это действительно так - что его губы всегда дрожали, когда он произносил речь. Поэтому, сидя в самом конце классной комнаты, услышать его было практически невозможно. Но все-таки иногда его губы переставали дрожать - и вот тогда мне его речь нравилась гораздо больше, чем любая другая. Но и он провалил практически все экзамены. У него была не очень хорошая оценка, так как они постоянно кричали: "Отклоняешься!" Например, когда он рассказывал о ферме в штате Вермонт, которую купил его отец, они всё время кричали: "Отклоняешься!" А учитель, которого звали мистер Винсон, поставил ему плохую оценку за то, что он так и не рассказал, какие на этой ферме животные, растения и так далее. Вот так этот самый Ричард Кинселла начал рассказывать обо всем этом - и вдруг он перешел на какое-то письмо, которое его мать получила от дяди. В этом письме дядя написал, что ему недавно исполнилось 42 года, что он парализован и не пускает никого из близких к себе в больницу, так как он не хочет, чтобы кто-нибудь видел его в бинтах и гипсе. Это дело не имеет с фермой ничего общего - и это действительно так - но мне его речь понравилась. Мне вообще интересно, когда кто-нибудь рассказывает о своем дяде. Особенно если рассказ начинается с фермы отца - а потом вдруг весь интерес переходит на дядю. Я имею в виду, что это просто глупо - всё время кричать: "Отклоняешься!", когда он интересно рассказывает и волнуется при этом. Я не знаю. Мне трудно объяснить это". Да мне и не хотелось ничего объяснять. Прежде всего, у меня вдруг заболела голова. Мне бы так хотелось, чтобы старая миссис Антолини, наконец, пришла и принесла кофе. Это так раздражает меня - когда кто-то говорит, что всё уже готово, а на самом деле еще ничего не готово. "Холден, я задам тебе один маленький, слегка скучный, педагогический вопрос. А не думаешь ли ты, что это время и место для всего? И не думаешь ли ты, что, если кто-то начинает рассказывать тебе о ферме своего отца, то он должен придерживаться своих убеждений, а потом уже переходить на рассказ о дядином гипсе? Или если дядин гипс - это волнующая тема, не должен ли он выбрать это главным предметом своего рассказа - а не ферму?" Но мне совсем не хотелось ни думать, ни отвечать. У меня болела голова, и я чувствовал себя плохо. Говоря по правде, живот у меня тоже болел. "Да... я не знаю. Может быть, и должен. Я имею в виду, что он должен был выбрать основной темой своего дядю, а не ферму, если это так его интересует. Но я хочу сказать, что бОльшую часть времени мы не знаем, что интересует нас - пока не начинаем рассказывать о том, что не интересует нас. Я имею в виду, что мы иногда не можем удержаться. И вообще, мне кажется, что человека лучше оставить, по крайней мере, в одиночестве, если он чем-то интересуется или взволнован. Мне нравится, когда кого-нибудь что-то волнует. Это очень хорошо. Вы просто не знаете этого учителя, мистера Винсона. Он, а также и весь класс, иногда буквально сводил меня с ума. Я имею в виду, что он постоянно говорил объединять и упрощать. Это такое дело, которое просто невозможно выполнить. Я хочу сказать, что вряд ли можно упрощать и объединять что-нибудь по заказу. Вы не знаете этого мистера Винсона. Я имею в виду, что он довольно-таки умный - но слишком умным его назвать нельзя". "А вот вам, джентльмены, наконец, и кофе", - сказала миссис Антолини. Она принесла на подносе пирожки, кофе и так далее. "Холден, не рассматривай меня. Я же в полном беспорядке". "Здравствуйте, миссис Антолини", - сказал я и хотел уже встать, но мистер Антолини держал меня за пиджак, чтобы я сидел. Волосы у старой миссис Антолини были накручены на железные бигуди, а на губах не было помады. У нее был не очень-то приглядный вид - она ведь уже была довольно-таки старая. "Я оставлю это здесь. Давайте, наслаждайтесь оба", - сказала она и поставила поднос на стол, расталкивая все стаканы по сторонам. "Ну, и как поживает твоя мать, Холден?" "Очень хорошо. Я, правда, давно уже ее не видел, но когда последний раз..." "Дорогой, если Холдену что-нибудь понадобится, всё находится в бельевом шкафу, на верхней полке. А я иду спать, я уже устала", - сказала миссис Антолини. Так она и выглядела. "Мальчики, постелите себе сами". "Мы обо всем позаботимся. А ты иди лучше спать", - сказал мистер Антолини. Он поцеловал миссис Антолини, а она попрощалась со мной и ушла в спальню. Они всегда много целовались - даже в общественных местах. Я выпил часть кофе из чашки и съел примерно половину пирожка, твердого, как камень. А мистер Антолини взял еще одну бутылку. Мне кажется, что он предпочитает крепкие напитки. И если он не будет следить за каждым своим шагом, то скоро станет алкоголиком. "Пару недель назад мы с твоим отцом обедали вместе", - вдруг сказал он. - "Ты это знаешь?" "Нет, не знаю". "Ну, ты, конечно, знаешь, как сильно он волнуется о тебе". "Да, я знаю. Это действительно так", - ответил я. "Перед тем, как позвонить мне, он явно получил длинное мучительное письмо от твоего нового директора, повествующее о том, что ты совершенно не стараешься. Ты прогуливаешь уроки. Ты никогда не готовишь домашнее задание. В общем, ты полностью..." "Я не прогуливаю уроки. У нас прогуливать вообще не разрешается. Только однажды я, может быть, пропустил пару уроков устной речи, о которой я уже вам говорил - но я их не прогуливал". И вообще, мне не хотелось ничего этого обсуждать. От кофе мой живот стал чувствовать себя немного лучше, но голова всё равно еще болела. Мистер Антолини зажег еще одну сигарету - он курил, как самый настоящий наркоман. А потом он сказал: "Откровенно говоря, я не знаю, что сказать тебе, Холден". "Я знаю. Со мной трудно говорить, и я понимаю это". "А я чувствую, что твое движение приближается к ужасному падению. Но если честно, то я не знаю, как... Ты слушаешь меня?" "Да". Мне показалось, что он всё время старался сконцентрироваться. "Это может быть такое, где в 30 лет ты сидишь в каком-нибудь баре и ненавидишь каждого, кто подходит к тебе, если он выглядит так, как будто играл в футбол в колледже. Потом ты снова получишь достаточно образования, чтобы ненавидеть людей, которые говорят: "Между ним и мной есть секрет". Или ты можешь оказаться в деловом офисе, бросая скрепки в ближайшую стенографистку. Я просто не знаю. Но знаешь ли ты вообще, куда я веду тебя?" "Да, конечно", - ответил я. И это была правда. "Но вы неправы насчет этой ненависти - я имею в виду ненависть к футболистам. Вы действительно неправы. Я ненавижу далеко не всех. Я могу ненавидеть их недолго - например, Стрэдлейтера, которого я знал в Пенси, и еще одного мальчика, Роберта Экли. Я когда-то их ненавидел - и это правда - но это продолжалось не очень долго. Вот что я имею в виду. Если я некоторое время их не вижу - например, они не заходят в комнату, или я пару раз не нахожу их в столовой - то мне уже становится жалко их. То есть я просто начинаю их жалеть". Мистер Антолини ничего не ответил. Он встал и положил большой кусок льда в свой напиток, а потом снова сел. И мне показалось, что он задумался. Но все-таки мне бы хотелось, чтобы он продолжил этот разговор утром, а не сейчас - но он был настроен круто. Люди в основном настроены круто, когда они хотят вести дискуссию, а я не хочу. "Хорошо. Послушай меня еще минуту... Я не могу высказать это словами, как мне бы хотелось - но через день или 2 я изложу это тебе в письменной форме. Тогда ты сможешь всё это понять. А пока послушай". Он снова начал концентрироваться, а потом сказал: "Это падение, к которому приближается твое движение - особенно ужасное. Падающий человек не может чувствовать или слышать дна. Он просто падает и падает. И всё это устройство предназначено для людей, которые в тот или иной период своей жизни искали что-то такое, чего их собственное окружение дать им не может - или они думают, что не может. Поэтому они и вынуждены прекратить свои поиски. Причем они прекращают, так на самом деле и не начиная их. Ты понимаешь ход моих мыслей?" "Да, сэр". "Ты в этом уверен?" "Да". Он встал и налил себе в стакан еще спиртного, а потом опять сел - и в течение долгого времени ничего не говорил. "Мне не хочется тебя пугать", - сказал он, наконец, - "но я считаю, что ты, так или иначе, когда-нибудь честно погибнешь ради какой-нибудь нелепой цели". Он странно посмотрел на меня. "Если я напишу тебе, ты внимательно это прочитаешь и сохранишь?" "Да, конечно", - ответил я. И это правда. Его письмо сохранилось у меня до сих пор. Он подошел к столу в другом конце комнаты, не садясь за него, и написал что-то на бумаге. Потом он вернулся и сел, держа бумагу в руке. "Довольно-таки странно, что это написано не профессиональным писателем. Это написано психологом, которого зовут Вильгельм Стекель. Вот что он... Ты еще рядом со мной?" "Да, конечно, рядом". "Вот что он говорит: "Признак молодости - желание честно погибнуть ради какой-нибудь цели, а признак взрослости - желание тихо и спокойно жить ради той же самой цели"." Он наклонился и дал мне эту бумагу. Я сразу же прочитал всё, что там было написано, поблагодарил его и так далее, а потом положил бумагу в карман. Было хорошо с его стороны, что он подошел к этой проблеме - и это правда. Но дело в том, что мне совсем не хотелось концентрироваться. Я вдруг почувствовал себя очень усталым. А вот он совершенно не казался мне усталым, хоть и был подвыпивший. "Я думаю", - сказал он, - "что в один прекрасный день ты все-таки выяснишь, куда тебе хочется идти. И вот тогда тебе нужно будет начинать идти туда. Причем сразу же. Тебе нельзя терять ни минуты. Понимаешь - нельзя!" Я кивнул, так как он смотрел прямо на меня - но я не был так уж уверен в том, про что он говорил. Конечно, я всё это сразу же понял - но тогда мне просто было не очень хорошо. Я слишком устал. "Мне не хочется говорить это тебе", - сказал он, - "но я думаю, что у тебя появится хорошая мысль о том, что прежде всего ты должен применить себя в школе. Ты же ученик - нравится это тебе или нет. Ты ведь так любишь знания. И мне кажется, что ты найдешь себя после того, как сдашь всем этим мистерам Винесам экзамены по устной..." "Мистерам Винсонам", - поправил я. Он действительно имел в виду мистера Винсона, а не мистера Винеса - но мне не стоило его прерывать. "Хорошо, пусть будет мистер Винсон. Когда ты сдашь экзамены всем этим мистерам Винсонам, ты начнешь приближаться - если тебе этого хочется, если ты этого ищешь и ждешь - к той информации, которая будет очень дорогА для твоего сердца. Между прочим, тебе следует знать, что ты не первый человек, которого мучает, пугает, а иногда даже и утомляет человеческое поведение. Ты совсем не единственный в своем роде - и это должно тебя волновать и подстегивать. У многих людей были точно такие же нравственные и духовные проблемы, как у тебя сейчас. И это просто счастье для тебя, что некоторые их проблемы записаны. Выучи их, если тебе этого хочется. А когда-нибудь, если ты предложишь, кто-то уже будет учиться у тебя. И вообще, это прекрасная вещь - преемственность поколений. Это не столько образование, сколько история и литература". Он остановился, чтобы побольше выпить из бутылки, а потом опять начал. Да, он действительно вел себя круто. Я был рад, что не хотел его прерывать. "Я не хочу этим сказать тебе", - продолжал он, - "что только умные и образованные могут вносить ценный вклад мирового значения. Это совсем не так. Но я хочу сказать, что умные и образованные, если они, кроме того, еще и блестящие изобретатели - что в наше время встречается крайне редко - стремятся оставлять гораздо более ценные записи, чем те, которые просто блестящие изобретатели. Они стремятся выразить себя яснее, а также обычно у них есть желание следовать своим мыслям до конца. Но самое главное то, что в 9 случаях из 10 они живут намного тише и спокойнее, чем необразованные мыслители. Ты понимаешь ход моих мыслей?" "Да, сэр". Он опять ничего не говорил в течение долгого времени. Не знаю, испытывали ли вы когда-нибудь нечто подобное - но мне трудно сидеть и ждать, пока со мной кто-нибудь заговорит, если они о чем-то думают. И это действительно так. Я старался не зевать. Вообще-то, я совсем не устал - но вдруг, ни с того ни с сего, мне захотелось спать. "Академическое образование даст тебе кое-что еще. Если ты пройдешь с ним некоторое значительное расстояние, оно начнет подавать тебе мысль о том, какого размера у тебя ум, на что он пригодится, а на что и нет. Через некоторое время у тебя будет мысль о том, что может находиться в уме именно твоего размера. Прежде всего, понимание того, какие мысли тебе не подходят, может сохранить тебе очень много времени. Ты начнешь понимать настоящую меру своего ума и придавать себе соответствующий вид в зависимости от этого". И вдруг я зевнул, как выродок. Это было грубо - но я никак не мог удержаться. А мистер Антолини только засмеялся. "Давай", - сказал он и встал, - "готовь себе постель". Я последовал за ним. Он подошел к шкафу и хотел вытащить с верхней полки простыню, одеяло и так далее - но он не мог этого сделать, так как у него в руке была бутылка. Тогда он налил из нее в стакан, выпил, поставил стакан на пол, а потом уже вытащил вещи из шкафа. Я помогал ему раскладывать их на постели. Мы оба стелили вместе - он не очень круто относится к этому делу. Например, у него никак не получалось расправить постель. Но мне было всё равно - если я устал, то могу спать даже стоя. "Ну, как поживают женщины?" "Очень хорошо". Я вообще плохой оратор, да мне и не хотелось говорить об этом. "А как Салли?" Он знал Салли Хейс - это я их познакомил. "Очень хорошо. У меня сегодня с ней было свидание". А мне показалось, что это было 20 лет назад. "И вообще, у нас не так уж много общего". "Да, это красивая девочка. А что ты скажешь о другой? Ты мне рассказывал про нее в Мэне". "Джейн Галлахер? У нее тоже всё хорошо. Наверно, я ей завтра позвоню". Вот так мы и закончили расстеливать постель. "Это всё тебе", - сказал мистер Антолини. - "Я не знаю, что ты собираешься делать с такими ногами". "Ничего страшного. Я привык к короткой кровати", - сказал я. - "Благодарю вас, сэр. Вы и миссис Антолини буквально спасли меня сегодня". "Ты знаешь, где ванная. Если тебе что-нибудь понадобится - кричи. А я ненадолго пойду в кухню. Тебе свет мешает?" "Конечно, нет. Еще раз благодарю". "Ну, вот и хорошо. Спокойной ночи, красавчик". "Спокойной ночи, сэр. Благодарю еще раз". Он ушел в кухню, а я разделся в ванной. Так как у меня не было зубной щетки, я не мог почистить зубы. Кроме того, у меня не было с собой пижамы, а мистер Антолини просто забыл мне ее дать. Поэтому я вернулся в гостиную и просто выключил маленькую лампочку, которая находилась возле кровати, а потом лег спать в одних трусах. Конечно, постель была слишком короткая для меня - но если мне хочется спать, то я могу делать это стоя и даже глазом не моргну. Я буквально пару секунд не спал, а просто лежал и думал о том, что мне сказал мистер Антолини - как определять размер своего собственного ума. Это действительно был хороший, умный человек. Но мои глаза скоро начали закрываться, и я уснул.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
Модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #26 : 25 Июня 2011, 22:10:49 »

А потом произошло что-то необычное - мне даже говорить об этом не хочется. Вдруг я проснулся. Я не знаю, сколько тогда было времени, но я почувствовал, как чья-то рука коснулась моей головы, и проснулся. Меня это дело сильно напугало. Да, это действительно была рука мистера Антолини. Он сидел на полу рядом с кроватью - прямо так, в темноте - и гладил меня по голове. Клянусь, что я чуть не подпрыгнул до потолка и хотел броситься бежать со всех ног. "Что здесь происходит?" - спросил я. "Да ничего особенного. Я просто сижу здесь и наслаждаюсь..." "Ну, и что же вы здесь делаете?" - повторил я. Я даже не знал, что говорить - так я был растерян и смущен. "Давай, говори как можно тише. Я просто сижу здесь..." "Ну, тогда мне пора уходить", - ответил я. В темноте я начал искать свои брюки, но с трудом нашел их и никак не мог надеть их на себя - вот как сильно я нервничал. Наверно, я знал гораздо больше невоспитанных в разных школах, чем все остальные, вместе взятые, кого я только встречал - и в моем присутствии они всегда вели себя плохо. "Куда тебе пора уходить?" - спросил мистер Антолини. Он старался быть спокойным и равнодушным, но у него это не получалось - даю слово. "Все мои чемоданы остались на вокзале. Я думаю, что лучше мне спуститься и забрать их. У меня там много вещей". "Они пробудут там до утра. А теперь ложись в кровать и спи. Я и сам тоже спать хочу. Но все-таки, что с тобой случилось?" "Да ничего со мной не случилось - просто у меня все деньги и вещи в одном из чемоданов. Я быстро вернусь. Вызову такси и сразу же приеду", - ответил я. В темноте я постоянно спотыкался и падал. "Дело в том, что эти деньги не мои. Они принадлежат матери, и я..." "Не надо меня смешить, Холден. Ложись в кровать и спи. Я и сам тоже спать хочу. А деньги до утра будут там в целости и сохранности". "А я не шучу. Мне нужно идти. И это правда". Я уже почти оделся - вот только никак не мог найти галстук. Я забыл, куда положил его. Ну, я тогда просто надел пиджак и всё остальное. Мистер Антолини теперь сидел в большом кресле, довольно далеко от меня, и наблюдал за мной. Было так темно, что я его даже и не видел - но знал, что он за мной действительно наблюдает. Кроме того, он продолжал пить - у него в руках были стакан и бутылка. "Ты очень странный мальчик". "И я это знаю", - ответил я. Мне даже не хотелось оглядываться, чтобы найти галстук, поэтому я пошел без него. "До свидания, сэр", - сказал я. - "Искренне благодарю. Я не шучу". Он шел за мной до самой передней двери - и только когда я позвонил сторожу, он остался стоять. Он всё время повторял одни и те же слова - что я очень странный мальчик. А впрочем - какая разница, странный я или нет? Потом он ждал у двери, пока не пришел сторож. Клянусь, что я никогда в жизни так долго не ждал. Я не знаю, рассказывать вам или нет о том, что я думал, пока ждал сторожа, а мистер Антолини продолжал стоять. Но я сказал: "Я буду читать много хороших книг. Это действительно так". Надо же было что-нибудь сказать, чтобы не было так скучно. "Ну, так ты возьми свои чемоданы и поскорее спеши обратно. Я оставляю дверь незапертой". "Еще раз благодарю", - сказал я. - "До свидания!" Наконец, пришел этот самый сторож. Он и проводил меня вниз. Я безумно дрожал - но в то же время и вспотел. Когда со мной происходит что-нибудь необычное, я начинаю потеть, как выродок. Когда я был еще маленьким ребенком, нечто подобное случалось со мной примерно 20 раз. И мне трудно это терпеть.

Глава 25

Когда я вышел из дома, уже начало светать. Кроме того, было холодно, но после того, как я вспотел, мне стало приятно. Я даже не знал, куда идти. Мне не хотелось идти ни в одну гостиницу, чтобы тратить весь капитал Фивы. И вот, наконец, я пошел на Лексингтон, чтобы там спуститься в метро и доехать до главного центрального вокзала. Там и были мои чемоданы. Я решил спать в комнате ожидания - там же везде были скамейки. Ну, так я и сделал. И это было совсем даже неплохо, поскольку там было мало народа, и я мог спокойно улечься. Но мне очень не хочется это обсуждать. Было не совсем хорошо. Я имею в виду, чтобы вы даже не пробовали так делать - это вас огорчит. Я проспал примерно до 9 часов - а потом миллионы людей ввалились в комнату ожидания, и мне волей-неволей пришлось встать. А ведь стоя ногами на полу, мне гораздо труднее спать. Поэтому я сел. Голова у меня стала болеть еще сильнее. И это огорчало меня больше, чем всё остальное, что я только испытал за свою жизнь. Я начал думать о мистере Антолини, несмотря на то, что мне этого не хотелось - а что он скажет миссис Антолини, когда она увидит, что я там не спал? Но это меня не очень-то беспокоило, так как я знал, что мистер Антолини настолько умный, что найдет ответ на любой ее вопрос. Например, он может ей сказать, что я ушел домой. Так что эта часть меня не беспокоила. Меня больше беспокоило другое - как он разбудил меня, и я увидел, что он гладит меня по голове. Я думал - может быть, я ошибся, считая, что он влюблен в меня, как мужчина в мужчину. Я думал, что, скорее всего, он просто любит гладить по голове спящих мальчиков. Я хочу сказать - откуда мне знать точно, что у него было на уме? Неоткуда. Поэтому я даже решил забрать свои чемоданы и вернуться в его дом, как и обещал. То есть я начал думать, что, влюблен он в меня или нет, он всё равно хорошо ко мне относится. Он ведь не обратил внимания даже на то, что я позвонил ему так поздно, и даже наоборот - сказал, чтобы я могу приходить когда угодно, если мне этого хочется. А как он подошел к этой проблеме, давая мне совет по определению размера собственного ума! Кроме того, он был единственным человеком, который, как я уже рассказывал, подошел к мертвому телу Джеймса Кесля. Вот о чем я всё время думал. И чем больше я думал об этом, тем больше огорчался. Я имею в виду, что, может быть, мне следовало вернуться в его дом. Наверно, он гладил меня по голове просто так, без всяких задних мыслей. Но чем больше я думал об этом, тем более подавленно, обиженно и взволнованно себя чувствовал. А еще хуже было то, что от постоянного недосыпания у меня начали болеть и глаза. Они горели, как будто бы в них насыпали песок. У меня текло не только из глаз, но и из носа - а вытереться было нечем. Носовой платок лежал в чемодане, но я не хотел его открывать, вытаскивать платок и так далее при всех. Рядом со мной на скамейке валялся журнал, который, наверно, кто-то оставил - и я начал его читать, чтобы, по крайней мере, на какое-то время забыть о мистере Антолини и множестве других вещей, о которых я думал. Как бы не так! От той статьи, которую я начал читать, мне стало еще хуже. Там речь шла о гормонах. В этой статье описывалось, как надо выглядеть, какие должны быть глаза, лицо и так далее, когда гормоны в хорошей форме - а у меня ничего подобного не было. Я выглядел так, как будто, если верить статье, у меня плохие гормоны. Вот я и стал беспокоиться о своих гормонах. А потом я прочитал другую статью - как определить, есть рак или нет. Там было сказано, что, если во рту есть долго не заживающие раны, то вероятность рака увеличивается. На внутренней части губы у меня уже целых 2 недели была большая рана - возможно, от курения. Поэтому я решил, что когда-нибудь умру от рака. И вообще, в этом журнале веселого было мало. Наконец, я прекратил читать и вышел на улицу. Я считал, что, если у меня рак, то я умру через пару месяцев. И это даже будет лучше, как мне казалось. Тогда уж точно я не буду чувствовать себя самым лучшим. Было похоже на то, что начинался дождь, вот я и вышел прогуляться. Прежде всего, я считал, что мне нужно позавтракать. Голода я не чувствовал, но все-таки считал, что мне надо хотя бы немного поесть. По крайней мере, в пище должны быть витамины. Ну, я и пошел на восток, где было много дешевых ресторанов - я же не собирался тратить весь свой капитал. Так я прошел мимо 2 парней, которые вынимали из грузовика большую новогоднюю елку. И один парень постоянно говорил другому: "Давай, сукин сын, поднимай!" Превосходно говорят, не правда ли - особенно когда имеют дело с новогодней елкой. Но это было настолько ужасно и странно, что я даже начал смеяться. И это было худшее из того, что я сделал - так как после этого смеха мне стало тошно - и это действительно так. Мне сначала даже хотелось вырвать, но потом это прошло. Не знаю, что со мной могло случиться. Я ведь ничего плохого не ел, да и вообще у меня обычно желудок крепкий. Но когда это прошло, я решил, что во всем виноват голод - а это значит, что я буду чувствовать себя лучше после того, как что-нибудь поем. Тогда я пошел в один очень дешевый ресторан и попросил пирожные и кофе. Но эти пирожные я так и не съел. Мне трудно было глотать. Дело в том, что, когда я чем-нибудь очень огорчен, мне всегда трудно глотать. Но официант был очень хороший. Он забрал эти пирожные и даже не заставил меня платить за них. Я только выпил кофе. А потом я вышел и направился в сторону 5 авеню. Был понедельник, приближалось рождество - поэтому все магазины были открыты. И вообще, ходить по 5 авеню не так уж плохо. Всё вокруг выглядело празднично. Множество разных Санта-Клаусов стояли по углам и звенели в свои колокольчики, а девушки из армии спасения - это у которых на губах никогда не бывает помады - тоже звенели в колокольчики. Я всё время искал тех 2 монашек, которых встретил вчера, когда завтракал - но так и не нашел их. Конечно, я знал, что не найду, так как они же сами говорили мне, что приехали в Нью-Йорк, чтобы быть учительницами в школе - но я все-таки продолжал их искать. А вокруг действительно всё выглядело празднично. Миллионы детей вместе с родителями появились в центре города, приезжая и уезжая автобусами, входя в магазины и выходя из них. Я хотел, чтобы Фива тоже была здесь. Она, конечно, уже не маленькая, чтобы сходить с ума в отделе игрушек - но ей нравится играть и рассматривать людей. На прошлое рождество я брал ее с собой в центр города, когда ходил за покупками. Мы там хорошо провели время. В магазине "Цветущая долина" мы пошли в обувный отдел и притворились, что Фиве нужны большие шнурованные сапоги, в которых почти что целый миллион дырочек. Бедный продавец чуть с ума не сошел. Фива перемерила примерно 20 пар - и каждый раз бедняга должен был зашнуровывать эти сапоги доверху. Конечно, это была грубая шутка, но Фиву она буквально добила. Наконец, мы купили обычные кожаные тапки и заплатили за них. Продавец вел себя очень хорошо. Я думаю, он сразу понял, что это у нас просто такая игра - поскольку Фива всё время посмеивалась. Вот так я и ходил по этой самой 5 авеню - причем без галстука. И вдруг со мной произошло что-то очень страшное. Каждый раз, подходя к концу квартала и спускаясь с бордюра, я чувствовал, что никак не смогу перейти на другую сторону улицы. Я думал, что вот так буду падать, падать, падать - и никто больше меня не увидит. Вы даже не можете себе представить, как я испугался. Я вспотел, как выродок - так что вся моя нижняя рубашка была мокрая. Ну, я и начал заниматься другим делом. Каждый раз, подходя к концу квартала, я притворялся, что разговариваю со своим младшим братом Алли. И вот что я говорил ему: "Давай, Алли, не отпускай меня! Давай, Алли, не отпускай меня! Давай, Алли, не отпускай меня! Не позволяй мне исчезнуть!" А когда я переходил на другую сторону улицы и не исчезал, то сразу же благодарил его. На следующем углу вся эта история повторялась с самого начала. Но я всё равно шел - боялся остановиться. Говоря по правде, я вообще ничего этого не помню. Но я помню, что не останавливался, пока не пришел в район 60-х улиц - это где-то возле зоопарка. Вот там-то я и присел на скамейку - отдохнуть. А то мне тяжело было дышать, да и вспотел я - действительно как выродок. Так я просидел там примерно целый час. Угадайте, что я, наконец, решил? Не угадаете! А я решил совсем уехать отсюда - чтобы никогда не возвращаться домой и ни в какие школы не ходить. Я решил только встретиться с Фивой, попрощаться с ней и вернуть ей весь рождественский капитал - а потом уже можно будет идти пешком прямо по направлению к западу. Я считал, что спущусь в Голландский тоннель и буду там бродить, потом перейду в следующий, потом еще в следующий, а потом еще в следующий - вот так через несколько дней я и попаду куда-нибудь на запад, где всё хорошо, где никто меня не знает, и где я смогу устроиться на работу. Я считал, что буду работать на заправочной станции - качать нефть и газ для машин. Но мне было всё равно, что это за работа. Главное - что люди не знают меня, а я не знаю их. Я подумал, что мне лучше всего притвориться одним из глухонемых. Тогда мне не придется заводить глупую бесполезную болтовню с окружающими людьми. То есть чтобы сообщить мне что-нибудь, им нужно будет писать это на бумаге и показывать мне - вроде разговорной тетради у Бетховена. Но через некоторое время им это так надоест, что я буду избавлен от болтовни практически до конца жизни. Всем будет ясно, что я бедный глухонемой выродок, и они, наконец, оставят меня в покое. Я буду качать нефть и газ для их глупых машин, а они будут за это платить мне жалованье. Потом я накоплю достаточно капитала, и на этот капитал построю себе где-нибудь хижину, чтобы жить там весь остаток своей жизни. Я построю ее возле леса, но не в самом лесу - мне больше нравится, когда вокруг открытое пространство. Я буду сам готовить себе пищу. А если мне вдруг захочется жениться, я поищу себе какую-нибудь глухонемую красавицу, и мы с ней поженимся. Она придет в мою хижину и будет жить со мной - а если ей захочется что-нибудь мне сказать, пусть пишет на бумаге и показывает мне, как и все остальные. А если у нас будут дети, мы их где-нибудь спрячем. Мы купим им множество разнообразных книг - пусть учатся читать и писать сами. Я очень волновался, думая обо всем - и это действительно так. Конечно, я знал, что притворяться глухонемым - это просто безумно, но мне всё равно нравилось думать об этом. Но я и на самом деле решил уйти куда-нибудь на запад. А прежде всего мне хотелось попрощаться с Фивой. Поэтому я вдруг побежал через дорогу, как сумасшедший - говоря по правде, я чуть не умер от этого. Я пошел в какой-то магазин канцелярских товаров и купил там ручку и блокнот - я считал, что напишу ей записку, чтобы она знала, где встретить меня. Тогда я смогу с ней попрощаться и вернуть ей весь рождественский капитал. Я отнесу записку в ее школу и попрошу у кого-нибудь из начальства, чтобы передали ей эту записку. Ну, положил я ручку и блокнот в карман и быстренько пошел в ее школу - уж очень я был взволнован, чтобы писать эту записку прямо в магазине канцелярских товаров. Я спешил, чтобы она получила эту записку раньше, чем пойдет домой обедать - тогда я потеряю зря не так много времени. Нетрудно догадаться, что я прекрасно знал, где находится ее школа - когда я был еще маленьким ребенком, я и сам туда ходил. Когда я вошел, мне стало смешно. Я не уверен, что помню, какая она была, но мне показалось, что она точно такая же, как тогда, когда я в нее ходил. Там был тот же самый большой двор, в котором всегда было темно - он освещался лампами в железных клетках, чтобы невозможно было разбить их мячом. На полу, как и раньше, были нарисованы белые круги для разных игр, а на стенах висели старые баскетбольные корзины без сеток - только доска и кольцо. Вокруг никого не было, так как прогулка еще не началась, а до обеда было далеко. Я увидел только одного маленького негритенка, который шел в ванную. У него из набедренного кармана торчал какой-то деревянный пропуск, вроде того, какой использовали мы, когда получали разрешение идти в ванную. Я всё еще продолжал потеть - но уже не так сильно, как раньше. Я подошел к лестнице, сел на первую ступеньку и вытащил из кармана ручку и блокнот, которые недавно купил. На лестнице пахло точно так же, как тогда, когда я туда ходил. Как будто в школе недавно сделали ремонт, и кто-то случайно пролил там краску. Школьные лестницы всегда так пахнут. Но все-таки я сел там и написал вот такое:

ДОРОГАЯ ФИВА,

Я не собираюсь больше ждать среды, поэтому я сегодня, наверно, уйду на запад. Давай встретимся в художественном музее у дверей в четверть 12-го, если ты сможешь. Я верну тебе весь твой рождественский капитал, так как я ничего не тратил.

С любовью, ХОЛДЕН.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
Модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #27 : 25 Июня 2011, 22:13:56 »

Ее школа была недалеко от музея, и в любом случае она должна была пройти мимо, когда шла домой обедать - поэтому я знал, что она обязательно встретит меня. Тогда я поднялся по лестнице к начальству, чтобы передать им записку - а они уже отнесут ей в классную комнату. Я сложил ее примерно 10 раз - так, чтобы никто не смог открыть. В школе ведь нельзя доверять даже начальству. Но я знал, что, раз я ее старший брат, они обязательно ей передадут. Но пока я поднимался по лестнице, мне вдруг опять затошнило. Но я так и не вырвал. Я просто ненадолго сел - пока не почувствовал себя лучше. Но когда я сидел, мне бросилось в глаза то, что чуть не свело меня с ума. На стене было написано какое-то непонятное слово - возможно, что ругательство. И я подумал, как Фива и другие маленькие дети увидят его, прочитают, начнут думать, что это значит, а потом какой-нибудь ребенок - скорее всего, ненормальный - расскажет им, что обозначает это слово, а они все будут думать об этом и даже волноваться в течение нескольких дней. Мне так хотелось убить того, кто это написал. Я считал, что какой-нибудь невоспитанный болван украдкой забрался в школу поздно ночью, пролил там краску, а потом написал это слово на стене. Я представил себе, что ловлю его за этим делом и бью головой об каменные ступеньки, пока он не исправится - или не истечет кровью и умрет. Но я также знал, что у меня не хватит смелости на это - и огорчился еще больше. Говоря по правде, у меня бы не хватило смелости даже на то, чтобы собственноручно стереть это слово со стены. Я боялся, что какой-нибудь учитель увидит, как я стираю его, и подумает, что это я и написал. Но все-таки, наконец, я его стер, а тогда уже поднялся к начальству. Но начальства нигде не было - только одна старушка, которой было примерно 100 лет, сидела и печатала на машинке. Я сказал ей, что я брат Фивы Коулфилд из 4 класса, и попросил ее передать Фиве эту записку. Я сказал, что это очень важно, так как мать заболела и не может приготовить для Фивы обед - поэтому она должна обязательно прийти ко мне, и мы пообедаем в каком-нибудь ресторане. Эта старушка была очень хорошая. Она взяла у меня записку и позвала какую-то другую женщину. А уже эта другая женщина пошла передать записку Фиве. Потом мы с этой старушкой, которой было примерно 100 лет, немного поболтали. Она была очень хорошая, и я рассказал ей, что я ходил в эту школу, а также о своих братьях. Потом она спросила у меня, в какую школу я хожу теперь - и я сказал ей, что в Пенси. Она ответила, что Пенси - это очень хорошая школа. Но даже если бы я хотел, то всё равно не смог бы ее переубедить. Кроме того, если она думает, что Пенси - очень хорошая школа, пусть думает. Мне вообще не нравится давать новую информацию тем, которым уже примерно 100 лет. Они не захотят этого слушать. Через некоторое время я ушел - и это было смешно. Она крикнула мне "Желаю удачи!" - как старый мистер Спенсер, когда я покидал Пенси. А мне не нравится, когда я ухожу, и кто-то кричит "Желаю удачи!" - это огорчает меня. Я спустился по другой лестнице - но и там на стене было написано какое-то ругательство. Я хотел стереть его руками, но на этот раз оно было вырезано ножом. Так оно и не стерлось. И вообще, мне кажется, что это бесполезно. Даже за целый миллион лет я бы не смог уничтожить и половины ругательств во всем мире. Да, это действительно невозможно. Я посмотрел на часы во дворе для прогулок - было только без 20 12, и у меня оставалось еще достаточно свободного времени до встречи с Фивой. Но я все-таки сразу пошел в музей - больше мне идти было некуда. Я подумал, что можно остановиться у телефонной будки и позвонить Джейн Галлахер перед тем, как я уйду на запад - но у меня было неподходящее настроение. Прежде всего, я даже не был уверен, приехала ли уже она домой на каникулы. Поэтому я просто пошел в музей и остался там. Пока я ждал Фиву в музее возле самых дверей, ко мне подошли двое маленьких детей и спросили, знаю ли я, где находятся мумии. У того маленького ребенка, который спросил меня, штанишки были расстегнуты. Я сказал ему об этом. Тогда он застегнул их, стоя прямо передо мной и продолжая разговаривать - он даже не удосужился спрятаться за каким-нибудь столбом. И этим он буквально добил меня. Мне хотелось смеяться - но я испугался, что мне опять будет тошно, и сдержался. "Где мумии, дружок?" - снова спросил ребенок. - "Ты знаешь?" Тогда я решил немного разыграть обоих. "А что такое мумии?" - спросил я у ребенка. "А ты разве не знаешь? Мумии - это мертвецы. Их закапывают, а на могилу ставят кабин". [Сравните с тем, как это написано у Куприна в рассказе "Сапсан"] Этот "кабин" добил меня. Он имел в виду камень. "Ребята, отчего вы не в школе?" - спросил я. "А сегодня школа не работает", - сказал болтливый ребенок. Клянусь жизнью, что этот маленький выродок соврал. Но мне делать было нечего, пока не появилась Фива, так что я помог им найти место, где были эти мумии. Когда-то я действительно знал, где они находятся - но я уже несколько лет не был в этом музее. "Ребята, вы интересуетесь мумиями?" - спросил я. "Да". "А твой друг может говорить?" - спросил я. "Он мне не друг, а брат". "Так может он говорить?" Я посмотрел на молчаливого ребенка. "Ну, можешь ты говорить или нет?" - спросил я. "Да, могу", - ответил он, - "но не хочу". И вот, наконец, мы нашли, где были эти мумии, и пошли туда. "А ты знаешь, как египтяне хоронили мертвецов?" - спросил я одного ребенка. "Нет". "А тебе не помешало бы. Это очень интересно. Они заворачивали их лицом вверх в какую-то тряпку, обработанную секретными химикатами. Так они и лежат под могильными камнями в течение тысяч лет - и даже их лица не испортились. Никто, кроме египтян, не знал, как это делать - даже современная наука". Чтобы попасть туда, где находились мумии, нам пришлось спуститься по очень узкому коридору, выложенному камнями, будто бы взятыми прямо с могил каких-то фараонов. Это было очень страшно, и я могу сказать, что двое красавцев, которых я привел туда, были совершенно недовольны. Они околачивались недалеко от меня, а молчаливый вообще ухватился за мой рукав. "Пошли отсюда", - сказал он брату. - "Я уже видел нечто подобное. Давай уйдем. Согласен?" Он повернулся и ушел, оставив нас одних. "Да у него просто трусливая черта шириной в милю", - сказал второй. - "Прощай!" И тоже ушел, оставив меня в одиночестве среди могильных камней. Мне там понравилось - так тихо и спокойно.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
Модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #28 : 25 Июня 2011, 22:16:53 »

И вдруг я увидел на стене что-то страшное. Это было еще одно ругательство. Оно было написано каким-то красным мелом на стеклянной части стены - прямо под камнями. Вот в этом-то и состоит вся проблема. Я не могу найти себе тихого и спокойного места, если его нигде нет. Конечно, я могу думать, что оно где-то есть - но если я туда попаду, то обязательно кто-то подкрадется, когда я не смотрю, и прямо перед моим носом напишет очередное ругательство. Пусть только попробуют! Даже когда я умру, и меня отнесут на кладбище, положат под могильный камень и так далее, там будет написано "Холден Коулфилд", мои даты рождения и смерти - ну, и под этим всем опять-таки ругательство. Мне даже смешно стало от этого. После того, как я вышел оттуда, где были мумии, мне пришлось бежать в ванную - говоря по правде, у меня начался понос. На этот понос я даже не обратил внимания - но случилось что-то другое, похуже. Когда я отошел от умывальника, мне стало так плохо, что я упал у самой двери. Но мне повезло. Я имею в виду, что вообще мог убиться, если бы ударился головой об пол. Но меня повело в сторону, и я мягко приземлился. Это было странно - но все-таки после падения я почувствовал себя лучше. И это действительно так. Правда, при этом падении я повредил руку, но голова уже больше не кружилась. Было уже 12.10 или где-то около того, поэтому я вернулся к двери и стал ждать Фиву. Я думал, как это может быть, что я увижу ее в последний раз. Ну, и разумеется, остальных родственников тоже. То есть я считал, что снова увижу их через несколько лет. Я смогу вернуться домой, когда мне будет примерно 35. Я считал, что единственная причина, по которой я покину свою хижину и вернусь - это если кто-нибудь заболеет и захочет перед смертью увидеть меня. Я даже представил себе, как я вернусь. Я знаю, что мать будет нервничать, заревет и начнет просить меня остаться дома, а не возвращаться в хижину - но я всё равно уеду. Я буду вести себя равнодушно. Я постараюсь успокоить ее, а потом перейду в другой конец гостиной, вытащу сигарету из коробки и начну курить - как всегда, тихо и спокойно. Я попрошу, чтобы они приезжали ко мне когда угодно, если им этого хочется - но настаивать не буду. Разве что только Фиве я разрешу приезжать ко мне на каникулы каждое лето, каждое рождество и так далее. Кроме того, я разрешу ДБ приезжать ко мне, чтобы он нашел в моей хижине хорошее и спокойное место, где можно писать - причем не столько сценарии для кинокартин, сколько рассказы для книг. Я установлю там такое правило - приезжая ко мне, никто не имеет права притворяться. А кто будет притворяться - немедленно вылетит. Вдруг я посмотрел на часы в гардеробной - они показывали 25 минут 1-го. И я испугался, что старушка в школе могла сказать другой женщине - не отдавать Фиве мое сообщение. Я испугался, что она могла, скажем, просто сжечь его. Я действительно испугался - мне ведь так хотелось увидеть Фиву прежде, чем я потопаю. У меня же был весь ее рождественский капитал. И вот, наконец, я увидел ее через стеклянную дверь. На ней была моя знаменитая охотничья шапка, которую я сам выкрасил в красный цвет в знак симпатии к Советской России - так что эту шапку даже за 10 миль видно. Я вышел за дверь и спустился по каменным ступенькам, чтобы встретить ее. Но я так и не понял, зачем она принесла с собой большой чемодан. Она как раз переходила 5 авеню и тащила за собой этот большой чемодан. Я сразу понял, как ей трудно его тащить. Когда я подошел поближе, я увидел, что это мой старый чемодан, которым я пользовался, когда еще ходил в Вултон. Но я никак не мог понять, что она собирается с ним делать. "Привет!" - сказала она, подойдя ближе. Она чуть ли не задыхалась из-за этого глупого чемодана. "А я уж думал, что ты не сможешь прийти", - сказал я. - "И что в этом чемодане? Мне ничего не нужно. Я просто собираюсь идти своей дорогой. Даже свои чемоданы, которые на вокзале, не беру. А что у тебя там?" Она поставила чемодан на землю. "Это вся моя одежда", - ответила она. - "Я пойду с тобой. Можно? Хорошо?" "Что?" - переспросил я, чуть не потеряв равновесие, когда она это сказала. Клянусь, что у меня снова закружилась голова, и я чуть не упал. "Я взяла их и пошла через черный ход, чтобы Шарлена меня не видела. Да и легкие они. Там всего лишь 2 платья, тапки, нижнее белье и еще кое-какие вещички. Попробуй - они легкие. Ну, хотя бы один раз попробуй... Можно мне пойти с тобой, Холден? Или нельзя?" "Нельзя. Помолчи". Мне показалось, что я снова упаду. Это в том смысле, что я совсем не имел в виду говорить ей, чтобы она помолчала - но мне действительно показалось, что я падаю. "А разве мне нельзя, Холден? Я же не сделала ничего... Я просто хочу идти с тобой, вот и все дела. Если ты не хочешь, то я могу не брать с собой одежду - разве что только..." "А тебе и не надо ничего брать - ты не пойдешь. Я иду один, так что помолчи". "Давай, Холден, возьми меня! Я буду очень... Тебе даже не придется..." "Нет, ты не пойдешь. А теперь помолчи и дай мне чемодан", - сказал я и забрал чемодан у нее. Мне хотелось побить ее, я даже собирался ее стукнуть один раз - и это правда. Вот тут-то она и заревела. "Я думаю, что тебе надо играть в школьном спектакле. Ты ведь должна там изображать Бенедикта Арнольда. Это правда?" - спросил я очень сердито. "Или ты уже не хочешь участвовать в этом спектакле?" Она заревела еще сильнее. Я даже обрадовался - вдруг мне захотелось, чтобы она выплакала все свои слезы, пока ее глаза не вытекут. Я почти что возненавидел ее. Мне больше всего не нравилось, что, если она уйдет со мной, то не сможет участвовать в этом спектакле. "Давай", - сказал я и снова поднялся по ступенькам музея. Я считал, что мне лучше всего отнести ее чемодан в гардеробную, чтобы в 3 часа, вернувшись из школы, она могла забрать его обратно. Я же знал, что в школу она его с собой не возьмет. "Давай", - повторил я. Но она даже не поднялась вместе со мной по ступенькам. Она не хотела идти со мной. Но я все-таки поднялся, отнес ее чемодан в гардеробную и оставил там, а потом снова спустился. Она всё еще стояла на тротуаре, повернувшись ко мне спиной - даже когда я подошел к ней. Она всегда так делает, когда ей хочется повернуться ко мне спиной. "А я никуда и не собираюсь уходить. Я уже передумал. Так что перестань реветь, а просто помолчи", - сказал я. Самое смешное в этом было то, что она даже не ревела, когда я сказал это - но я все-таки сказал: "Давай, я провожу тебя обратно в школу - а то ты опоздаешь". Она мне так и не ответила. Я хотел взять ее за руку, но она мне не дала. Она только того и делала, что поворачивалась ко мне спиной. "А ты уже обедала? Или еще нет?" - спросил я ее. Но она так и не ответила - а только сняла подаренную мной охотничью шапку, выкрашенную в красный цвет в знак симпатии к Советской России, и бросила мне прямо в лицо. А потом она снова повернулась ко мне спиной. Этим она буквально добила меня, но я ничего не сказал - а только поднял шапку и положил в карман пальто. "Давай, я провожу тебя в школу", - повторил я. "А я не хочу в школу". Я не знал, что ей ответить на такое, а просто пару минут стоял неподвижно. "Нет, ты все-таки должна быть в школе. Ты ведь хочешь играть в спектакле? Ты ведь хочешь изображать Бенедикта Арнольда? Или я ошибаюсь?" "Нет, не хочу". "А я уверен, что хочешь. Ну, конечно, хочешь. Давай, пойдем", - сказал я. - "Прежде всего, я уже тебе сказал, что никуда не ухожу. Давай сделаем так: ты пойдешь в школу, а я домой. Только сначала я спущусь на вокзал и заберу свои чемоданы. А потом я уже пойду прямо..." "Но ведь я уже сказала, что не хочу в школу. Иди, куда тебе хочется - но и я в школу не пойду", - сказала она. - "А теперь помолчи". Первый раз в жизни она сказала, чтобы я помолчал - и это было ужасно. Да, очень ужасно. Это звучало даже хуже, чем ругань. Она всё еще продолжала отворачиваться от меня, и каждый раз, когда я клал ей руку на плечо, она не разрешала мне. "Послушай - а ты хочешь пойти куда- нибудь и прогуляться?" - спросил я ее. - "Например, ты хочешь спуститься в зоопарк? Если я разрешу тебе сегодня не идти в школу, а прогуляться со мной - ты прекратишь эту ерунду?" Она так и не ответила, поэтому мне пришлось повторить свой вопрос: "Если я разрешу тебе сегодня пропустить школу и прогуляться со мной, ты прекратишь эту ерунду? А завтра ты пойдешь в школу, как хорошая девочка". "Может быть, да, а может быть, и нет", - ответила она и побежала через дорогу, даже не оглядываясь на машины. Она часто ведет себя, как безумная. Но я за ней так и не пошел. Я знал, что она последует за мной, и поэтому пошел в центр города, в сторону зоопарка - а она тоже пошла в центр города, но уже по другой стороне улицы. Она даже не оглядывалась на меня, но я сразу же понял, что она исподтишка наблюдает за мной краем глаза - чтобы точно знать, куда я собираюсь идти. Но все-таки мы шли таким образом до самого зоопарка. И единственное, что мне помешало - это когда проезжал двухэтажный автобус, я не мог смотреть через дорогу и следить за ней. А когда мы добрались до зоопарка, я крикнул ей: "Фива, я собираюсь идти в зоопарк! Давай, иди сюда!" Она даже не посмотрела на меня, но я сразу понял, что она меня услышала - так как, когда я начал спускаться по ступенькам в зоопарк, то оглянулся и увидел, как она переходит улицу, следует за мной и так далее. Людей в зоопарке было очень немного, так как день был довольно-таки плохой, но возле бассейна с морскими львами собралась целая толпа. Я решил пройти мимо, но Фива остановилась и дала мне понять, что она хочет понаблюдать, как кормят морских львов - один парень подбрасывал им рыбу - и мне пришлось вернуться. Я считал, что это будет самая лучшая возможность помириться с ней. Я подошел, стал сзади нее и положил руки ей на плечи, но она встала на колени и ускользнула от меня - когда ей этого хочется, она, разумеется, бывает очень хитрой. Вот так она стояла и наблюдала, как кормят морских львов - а я стоял сзади нее. Но я уже больше не клал ей руки на плечи, так как я знал, что, если я сделаю это, она обязательно прорвется через толпу и оставит меня в одиночестве. Дети всегда ведут себя смешно. А мне надо следить за тем, что я делаю. Когда мы отошли от морских львов, она не шла рядом со мной, но и не уходила далеко. Просто она шла по одной стороне тротуара, а я - по другой. Конечно, это было не очень-то хорошо - но гораздо лучше, чем если бы она шла за целую милю от меня, как раньше. Потом мы поднялись на маленький холм, чтобы понаблюдать за медведями - но там не на что было смотреть. Один только белый полярный медведь был снаружи. А вот другой, бурый, всё сидел в своей пещере и выходить не собирался. Так что его можно было видеть только сзади. Рядом со мной стоял маленький ребенок в ковбойской шляпе, которая доходила до самых ушей, и постоянно говорил отцу: "Выведи его наружу! Выведи его наружу!" Я посмотрел на Фиву - но она даже не рассмеялась. Я знаю, что, когда дети обижены на меня, им не хочется смеяться вообще. Отойдя от медведей, мы вышли из зоопарка и перешли через маленькую улицу - там был парк. Мы прошли через множество маленьких тоннелей, в которых пахло так, как будто кто-то случайно пролил краску. На нашем пути встретилась карусель. Фива пока еще не хотела со мной разговаривать, но теперь уже шла рядом со мной. Я хотел взять ее сзади за пояс, которым было подвязано ее пальто - просто так, без всякой причины - но она мне не дала. Она только сказала: "Убери от меня руки и держи их при себе". Она всё еще обижалась на меня - но уже не так, как раньше. Но все-таки мы приближались и приближались к карусели - и я уже начал слышать музыку, напоминающую щелканье орехов, которая там всегда играет. Мелодию "Аве Мария" начали играть примерно 50 лет назад и продолжали, когда я был маленьким ребенком. Вот это и хорошо, что карусель всегда играет те же самые мелодии. "А я-то думала, что зимой карусель закрыта", - сказала Фива. И это было первое, что она мне сказала. Она уже совсем забыла, что когда-то была обижена на меня. "Наверно, всё дело в том, что сейчас рождество", - ответил я. Но она мне так ничего и не сказала - снова вспомнила, что она обижена на меня. "А ты хочешь на ней покататься?" - спросил я. Мне же было хорошо известно, что она хочет. Ведь когда она была еще совсем маленьким ребенком, мы с Алли и ДБ часто брали ее с собой в парк - и она была без ума от карусели. Даже не хотела уходить оттуда. "Но я ведь уже большая", - ответила она. Я думал, что она не ответит мне, но она ответила. "Это неправда. Давай! А я тебя подожду здесь". Мы подошли совсем близко. На карусели катались несколько детей, в основном очень маленьких - а родители сидели вокруг на скамейках и ждали их. А я подошел к окну, где продавались билеты, и купил один билет. Потом я отдал его Фиве. Она стояла совсем рядом со мной. "Вот тебе, возьми", - сказал я. - "И подожди немного - не забудь также забрать остаток своего капитала". Я хотел отдать ей остаток капитала, который она когда-то дала мне. "Оставь его себе - ну, хотя бы для меня", - ответила она и добавила "пожалуйста". А когда кто-то говорит "пожалуйста" - это огорчает меня. Я имею в виду не только Фиву, но и всех остальных. Вот это меня и огорчило. Но я снова положил капитал себе в карман. "А ты не собираешься кататься вместе со мной?" - спросила она и насмешливо посмотрела на меня. Я сразу понял, что она больше не обижается. "Наверно, это будет в следующий раз. А сейчас я хочу посмотреть на тебя", - сказал я. - "Где твой билет?" "Вот он". "Ну, тогда иди, а я посижу здесь на скамейке и посмотрю на тебя". Я сел на скамейку, а она пошла к карусели. Она прошла целый круг - то есть 1 раз обошла вокруг карусели, а потом села на большую коричневую побитую старую лошадь. Карусель пришла в движение, и я смотрел, как она вращается. [Это явный анахронизм - тем более что песня "Вращающиеся колеса" Игорем Полуяхтовым не переведена] Там катались примерно 5 или 6 детей, и на этот раз карусель играла мелодию "Дым отечества нам сладок и приятен". Это очень смешная джазовая мелодия. Все дети хотели схватить какое-то золотое кольцо - и Фива тоже. Я даже испугался, что она свалится со своей лошади, но ничего не говорил и не делал. А объяснить это можно довольно просто. Если детям хочется схватить это золотое кольцо - пусть они это делают, и никто не должен им ничего говорить. Упадут - так упадут, но плохо, если кто-нибудь что-нибудь им скажет. Когда карусель остановилась, она слезла с лошади и подошла ко мне. "А теперь и ты покатайся хотя бы 1 раз", - сказала она. "Нет, я лучше буду смотреть на тебя", - ответил я и дал ей часть ее капитала. "Вот тебе - купи еще билеты". Она взяла у меня весь капитал. "А я больше не обижаюсь на тебя", - сказала она. "Я знаю. А ты поспеши - карусель уже начинает вращаться". Вдруг она поцеловала меня, а потом протянула руку и сказала: "Кажется, сейчас начнется дождь". "Я знаю". Потом она сделала такое, что буквально добило меня - она вытащила из кармана моего пальто охотничью шапку, выкрашенную мной в красный цвет в знак симпатии к Советской России, и надела мне на голову. "Так тебе она не нравится?" - спросил я. "Лучше ты ее носи". "Хорошо. А теперь поспеши, чтобы не пропустить очередь. Ты же не сможешь сесть на лошадь". Но она продолжала стоять рядом. "Ты говоришь правду? Ты никуда не уйдешь? Ты собираешься домой?" - спросила она. "Да", - ответил я. И я говорил то, что думал - не мог же я ей соврать. Я действительно собирался домой. "А теперь поспеши", - сказал я. - "Карусель уже начинает вращаться". Она побежала, купила себе билет и вернулась на карусель. Потом она обошла вокруг и снова села на свою лошадь. Она помахала мне, а я тоже помахал в ответ. Дождь лил, как из ведра - и я могу в этом поклясться. Все отцы, матери и так далее отошли и теперь стояли под крышей карусели, чтобы не промокнуть до самой кожи. Но я так остался сидеть на своей скамейке. Я весь промок - особенно мокрыми были шея и брюки. Правда, охотничья шапка, которую я сам выкрасил в красный цвет в знак симпатии к Советской России, разумеется, немного защищала меня - но я всё равно промок. И все-таки я даже не обращал на это внимания. Вдруг я так обрадовался, когда увидел, как Фива вращается на карусели. Говоря по правде, я даже начал кричать от счастья. Причина этого так и осталась неизвестна мне. Но Фива такая красавица, да и катается на карусели просто замечательно - а это синее пальто ей очень хорошо идет. Мне бы хотелось, чтобы и вы тоже побывали там.

Глава 26

Вот и всё, о чем мне хотелось рассказать. Может быть, я бы и рассказал вам, что я делал, когда вернулся домой, как я заболел, в какую школу я собираюсь идти следующей осенью, когда выйду отсюда, и так далее - но мне этого не хочется. И я говорю правду. Сейчас это меня мало интересует. Многие люди - в том числе и психолог, который здесь имеется - спрашивают меня, чем я буду заниматься, когда вернусь в школу в сентябре. Но я считаю, что это довольно-таки глупый вопрос. Ну, откуда мне знать, что я буду делать, если я пока еще этого не делаю? Отвечаю - неоткуда. Конечно, подумать можно, но я не могу точно знать. Так что это действительно глупый вопрос. ДБ не такой плохой, как другие - но и он тоже задает много вопросов. В прошлую субботу он приезжал с одной англичанкой, которая играет в новой кинокартине по его сценарию. Она впечатлительная, но очень красивая. И все-таки однажды, когда она ушла в женскую уборную, которая находится внизу в другом крыле, ДБ спросил, что я думаю о той истории, которую я вам только что рассказал. Я даже не знал, что ответить. Говоря по правде, я не знаю, что и думать об этом. Мне жаль, что я рассказал эту историю большому количеству людей. Но единственное, что я знаю - это то, что я жалею всех, о ком я рассказывал. Например, даже Стрэдлейтера и Экли. Мне кажется, что я жалею даже Мориса. И это смешно. Незачем рассказывать другим о себе, а то и вы начнете жалеть всех подряд.

Эпилог

На этом записки Холдена Коулфилда обрываются. По свидетельствам очевидцев мы можем предположить, что Холден и Фива придумали хитрый дипломатический ход - они сообщили родителям, что Холден больше не хочет учиться, так как он уже не маленький. А это значит - уже пора начинать работать. Холден и Фива не сказали о том, что это за работа - но родители были рады и этому. Известно также, что Холден действительно осуществил мечту всей своей жизни - открыл детский сад, где никого из взрослых, кроме него, не было. Окончив школу, Фива тоже пошла работать в этот детский сад. А в перерывах между работой Холден написал свое первое крупное произведение. Это был научный труд, в котором он подробно изложил свои взгляды на современную молодежь и на воспитание детей. Холден издал этот труд ограниченным тиражом. И вдруг - через несколько лет он узнал, что его книга стала бестселлером, но... именно из-за этой книги какой-то ненормальный убил его любимого певца Джона Леннона. Вот как отреагировал на это событие сам Холден: "Конечно, в этом отчасти есть и моя вина - не надо было издавать книгу ограниченным тиражом. Но кто в тот момент знал, что книга - пусть даже и моя - может быть дороже человеческой жизни?"
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Langedoc
Ветеран
*****
Сообщений: 1465


Willpower vincit problema


Email
« Ответ #29 : 26 Июня 2011, 03:02:35 »

Боже мой, какой чудовищной длины простыни вы понаписали (точнее, скопировали)
Просто ужасть... Целый Талмуд писанины получился
Записан

Желаю левшам здоровья, счастья, удачи и самого главного - твёрдого душевного равновесия
Форум для левшей и про левшей
   

 Записан
Страниц: « Предыдущая 1 [2] 3 Следующая »
  Печать  
 
Перейти в:  

2: include(../counters.php): failed to open stream: No such file or directory
Файл: /home/l/levsha/levshei.net/public_html/forumsmf/Themes/default/Display.template.php (main_below sub template - eval?)
Строка: 498