Страниц: « Предыдущая 1 [2]
  Печать  
Автор Тема: Бездомная кошка  (Прочитано 2381 раз)
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #15 : 03 Июня 2021, 22:09:38 »

Часть 15 - Убийцы

Петер всё больше и больше замечал перемены, которые произошли с Дженни Боулдрен. Она уже не была такой веселой и разговорчивой, как раньше, а часто предавалась переменчивым настроениям и долго молчала, а несколько раз он заметил, что она смотрит куда-то в пустоту, занимаясь размышлениями внутри себя. Однажды, когда он предложил ей обычную монету за эти мысли, она ему не ответила, а внезапное размахивание и дерганье хвоста предупреждало, чтобы он не занимался этим делом. Петер приписал это последствиям неприятного случая, когда она упала за борт "Графини" и чуть не захлебнулась.
Ее отношение к Петеру совсем не изменилось, только стало более любящим, нежным и преданным, так как он уже выучил очень много вещей, которые нужны, чтобы быть свободным котом без хозяина, и меньше зависел от воспоминаний, когда был мальчиком. Несомненно, она смотрела на него с уважением с тех пор, как он ее спасал, и ей это очень нравилось. В свою очередь, Петер тоже испытал на собственном опыте некоторые опасности преждевременного выхода в эту новую волнительную жизнь и всегда был готов охотно слушать и извлекать пользу из советов умной маленькой подруги, которая очень хорошо знала, как ухаживать за собой без помощи людей.
Если Петер был разочарован их жизнью в Глазго, ожидая неизвестно чего от города, которому расстояние придавало прелесть, то Дженни уже узнала, что для бедных и неимущих трущобы, пруды и районы пристаней одного города ничем не отличаются от другого, а Петеру еще предстояло это узнать из собственного опыта.
Одно дело - поехать в другой город, местность или страну, если родители потом нанимают легковую машину, экипаж, коляску или такси и разъезжают по интересным местам - паркам с красивыми статуями, построенными в память о знаменитых героях и ученых, большим улицам с блестящими витринами магазинов, жилым районам, наполненным красивыми домами и большими раскрашенными гостиницами, музеям, картинным галереям, выставкам и развалинам, а также на берег, в торговый центр или на аллею, где играет оркестр. И совсем другое - одиночество без гроша в кармане, без еды, без убежища, без друзей в чужом городе, кое-как сохраняя себе жизнь и живя побежденными, как Дженни, не особенно желая платить потерей свободы в обмен на еду, убежище и дом.
В таких обстоятельствах нужно держаться подальше от привлекательного центра города, где бродяга, скорее всего, может получить ругань, удары и пинки, или даже попасть в клетку и погибнуть от удушья, а вместо этого лучше ограничиться менее благоприятными районами города, где жители достаточно хорошо знают о собственной жизни, чтобы не гонять и не беспокоить товарищей по несчастью из животного мира.
Для Петера пристани на берегу реки Клайд, запахи, шум, здания, лебедки, вышки, подъемные краны, кучи веревок и проводов, мили железной дороги были похожи на Темзу в Лондоне, так же, как трущобы, склады и строгие окрестности по соседству.
Дженни научила его снимать крышки с мусорных ящиков, чтобы добираться до остатков еды среди ненужных отбросов. Для этого нужно встать на задние ноги и толкать носом под край ящика. Эта хитрость, как вычислила Дженни, не должна огорчать, если с первой попытки невозможно его сдвинуть с места, а нужно пройтись вокруг ящика и попробовать в разных местах, тогда, рано или поздно, ты найдешь слабое место, где крышка прикреплена свободно, и получишь некоторые плоды этого первого толчка. А как начнет идти, это только вопрос терпения и энергии, пока она не уберется совсем.
Петер скоро стал специалистом в этом деле, так как у мальчика было сильное здоровое тело, да и котом он был крепкого сложения, длинным и стройным, с тяжелыми крупными плечами. Также со временем он мог сразу же отличать подобных бродяг по облезлому носу, так как железные края крышек из-за постоянного толкания выдирали оттуда шерсть.
Сняв крышку, достаточно было несколько раз понюхать, чтобы узнать содержимое меню и степень его сохранности, а потом они доставали его лапами, или, если такой манящий корм лежал слишком далеко, Дженни выработала усовершенствование, которое открывалось для двух кошек, работающих в такой дружбе, взаимодействии и сотрудничестве, как у нее с Петером. Они оба прыгали и цеплялись с одной стороны ящика как можно ближе друг к другу, и обычно их общего веса было достаточно, чтобы опрокинуть его с ужасным грохотом, треском, стуком и звоном, выбрасывая содержимое на землю.
Они также научились посещать мясные лавки, торговцев рыбой и зеленщиков, а также аллеи за ресторанами и гостиницами, когда большие фургоны приезжали с оптовых фирм производить доставку, чтобы получить возможность отхватить объедки, которые падали или сбрасывались между грузовиком и складом, и сделать из них обед, который они всегда делили поровну. Ведь они ели не только куски мяса и рыбы, которые можно было найти, или жевали старые кости, но также и фрукты, овощи, печенье, черствый хлеб, овсяную кашу и, короче говоря, всё остальное, что только можно жевать, глотать да переваривать.
Тут снова Петер узнал, что одно дело - привередничать в еде и жаловаться, что няня не срезает жир с бараньей отбивной, отказываться есть шпинат, если он плохо отмыт от песка, или тратить много времени, чтобы тонко нарезать банан в кашу с переизбытком сахара и молока, и совсем другое - ничего не иметь в желудке и не знать, когда и где взять следующую еду. Конечно, когда он стал котом, его вкусы очень изменились по сравнению с теми, которые были у человека, но, как сказала Дженни, обычная избалованная домашняя кошка, выпущенная на свободу в город, чтобы заботиться о себе, может умереть от голода, если не научится поедать абсолютно всё.
Они ели морковку, лук, куски дынной кожуры, сырую цветную капусту, черствые хлебные корки, вареную репу, капустные кочаны, непонятные остатки закусок для коктейля, крошки от пирога, размокшего в чае, куски рыбьей шкуры, головы и хвосты копченой селедки, мясные хрящи и кости, сваренные добела; облизывали внутри железные банки от мясных консервов, чтобы достать оттуда жир, учились спускаться к пристани, где иностранные корабли из Швеции, Норвегии, Финляндии, Испании и Португалии выбрасывали за борт свой интересный мусор, боролись с сердито кричащими чайками за те куски, которые плавали рядом с черными от смолы каменными ступеньками пристани, и ловили их лапами из воды, как рыбу.
Так же, как и в Лондоне, это была тяжелая грубая рискованная жизнь, полная приключений с редкими примесями мягкости и роскоши. По сравнению с ней, как они бродили вверх и вниз по Клайду, на улицах Брумело и Андерсон, у таможенного причала, а потом через большой железный мост в южную часть города, жизнь на борту "Графини Гринок" казалась роскошным дворцом. Глазго - город промышленный, поэтому дым, грязь и сажа спускались по течению, попадая на их шерсть и кожу, так что трудно было оставаться чистыми, а когда шел дождь, им приходилось искать сухие места.
Но, несмотря ни на что, Дженни считала такой образ жизни нормальным и как будто не жаловалась, если не считать переменчивого молчаливого настроения, которому она предавалась, и еще чего-то, занимающего ее ум.
Поиски ее семьи, казалось, тоже не увенчались успехом, пока, наконец, они не натолкнулись на темную мальтийскую кошку в шрамах, которая оказалась дальней родственницей.
Был туман и холодный дождь, как это часто бывает в шотландских городах, а Петер и Дженни искали сухое место под арками моста через Клайд, когда их предупредил хриплый гортанный рев, и сердитый недовольный голос сказал: "Осторожно! Вы заняли мое место".
"Извини", - вежливо сказала Дженни, - "мы не хотели".
Петер всегда при общении с другими кошками держал язык за зубами, чтобы не сказать что-нибудь не то, как он обещал Дженни. Он увидел, что говорила обветренная и потрепанная темная мальтийка с ярко-желтыми глазами, боевыми шрамами на ушах и носу, и, конечно, знаменитым символом мусорного ящика. Она не была слишком большая и страшная, так что они вдвоем с Дженни вполне могли бы ее победить, но Дженни всегда требовала вежливости и любезности от кошек, даже если это казалось лишним. Под мостом было достаточно места для сотни кошек, а может, и в десять раз больше, но, так как она пришла туда первой, принцип требовал, чтобы территория принадлежала ей, особенно если она собиралась извлечь из этого выгоду. Петеру всё это казалось очень глупым, но он знал, что Дженни потребует того же самого принципа, если она придет куда-нибудь первая, и это часть практических знаний, которые нужны, чтобы быть котом.
"Конечно, мы можем сразу уйти", - сказала Дженни. - "Но я просто ищу своих родственников. Меня зовут Дженни Боулдрен, а это мой друг Петер. Боулдреном зовут моего отца, он чистокровный шотландский горец. А мать на сто процентов кафрской породы. Ну, конечно, ты это знаешь. Обычная дорога, понятно? Центральная Африка, Египет, Марокко, Испания, а потом работа в армаде".
Темная как будто не очень заинтересовалась. "Хорошо", - сказала она, - "а мы первоначально добрались через Босфор, но еще до осады турок. Мы уже были на Мальте, когда появились рыцари святого Иоанна. Наша семья попала в Шотландию с капитаном Нельсоном после того, как он захватил остров. Между нами, возможно, есть далекое родство со стороны Боулдрена. Откуда ты родом?"
"Да", - ответила Дженни, - "мы приехали из Лондона с визитом, но моя мать из Мэлла. Конечно, ты знаешь, что все кошки из рода Боулдрена жили в Глазго".
Мальтийка явно стала жесткой: "Как из Лондона? Всё, что есть в Лондоне, у нас тут вдвое лучше".
Петер не выдержал и вступил в разговор: "Например, он всегда был намного больше".
"Размер - это не главное", - коротко сказала мальтийка и добавила: "Клянусь, что ваши судостроительные заводы не ровня нашим. Мы не хотим, чтобы лондонские кошки приезжали сюда и повелевали нами".
"А я и не собираюсь повелевать", - возразил Петер, но Дженни его перебила: "Конечно, Глазго очень красивый город, и я рада, что родилась здесь. Ты знаешь, где остальная семья?"
Мальтийка посмотрела вниз на свой нос. "Не могу сказать, что я беспокоюсь об этом. Они разбросаны по миру, и многим из них не лучше, чем следовало бы. Возможно, есть ветка, которая перебралась в Эдинбург, но, конечно, мы не имеем ничего общего с провинциалами восточного побережья. Зачем ты уехала отсюда? Я думаю, что тебе тут было недостаточно хорошо".
"Нет", - ответила Дженни. - "Меня увезли в корзине. А потом, конечно, я воспитывалась там и привыкла к совершенно другому. Но так хотелось вернуться".
"И важничать?" - неприятно продолжала мальтийка. - "Но говорят, что семья доходит до такого. Наши всегда считали Глазго достаточно хорошим городом".
"Я думаю, что нам лучше уйти", - сказала Дженни.
"Ничего", - ответила мальтийка не совсем любезно, - "можете немного задержаться. Лучше я уйду сама. По крайней мере, ты не потеряла в Лондоне свои манеры, а это что-нибудь да значит, но про твоего друга я ничего сказать не могу. До свидания". Она встала и ушла.
В это время хвост Дженни начал хлестать и сильно раскачиваться.
"Ох!" - закричала она. - "Какая неприятная личность. Если все мои родственники такие, они мне больше не нужны. А ты слышал ее "всё, что есть в Лондоне, у нас тут вдвое лучше"? И она еще осмеливается называть кого-то провинциалами. Конечно, она совсем не шотландка, в ней скорее чувствуется итальянская кровь. Шотландцы обычно добрые и гостеприимные, всегда хотят тебя понять".
От слов "добрые и гостеприимные" Петеру вдруг стало очень грустно. На самом деле он соскучился по дружной компании странной команды "Графини Гринок" и, даже хотя он научился ухаживать за собой, а рядом постоянно была Дженни, он знал, чего ему не хватает, поскольку кошки не должны жить так, как живут они.
Кроме того, было холодно и мокро, но, несмотря на то, что под аркой огромного моста дождь не мог их достать, дул влажный ветер со стороны воды, и им было неприятно, тем более что последние двенадцать часов они совсем ничего не ели. Как ни странно, Петер начал думать не о доме, не о матери, не об отце и не о няне, а как было бы хорошо принадлежать кому-то, иметь хорошее уютное место, чтобы кто-то гладил его по голове, хлопал по спине и чесал подбородок, постоянно кормил его и укладывал спать на подушку, чтобы любить и быть любимым.
"Дженни! Я хочу, чтобы мы кому-то принадлежали".
Слова появились независимо от него, хоть он и знал, что Дженни думает о людях, не желая иметь с ними дела. Но, как ни странно, она не рассердилась, а только посмотрела на него долгим испытывающим взглядом. Она сначала открыла рот, как будто хотела что-то сказать, а потом, очевидно, хорошо подумав, закрыла его и не произнесла ни звука.
Ободренный Петер успел сказать только: "Дженни, подумай, может, мы еще раз попробуем", - как вдруг без предупреждения, лая, рычания и подлизывания из темноты вокруг каменно-железных опор подвесного моста выскочили три собаки и бросились на них раньше, чем они успели уйти.
Послышалось щелканье зубов и резкий крик Дженни: "Петер, беги! Это убийцы", - он увидел, как она бежала вверх, огромный бульдог гнался за ней, а потом, охваченный ужасом и тревогой, он увидел, что двое остальных давят на него. Через некоторое время он вспомнил только их ужасно толстую тяжелую массивную грудь и маленькие длинные, как у змей, головы с подрезанными ушами и раскосыми глазами, горящими от гнева при виде жертвы. Их челюсти были открыты, языки высунуты, белые саблевидные зубы блестели, а звук их ног и когтей, царапающих и колотящих камни, был противным. Потом он побежал, спасая свою жизнь, вокруг каменной опоры, к которой была прикреплена большая стальная южная башня подвесного моста.
Что стало с Дженни, он не знал, так как из-за своей тревоги не мог даже подумать о ней, но считал, что предупреждение было большим усилием с ее стороны, чтобы спасать его. Ведь, если бы собаки их поймали, возможно, растерзали бы их так же быстро, как они с Дженни убивали крыс и мышей. Укусят, вывихнут, подбросят, и всё кончится.
Никогда еще не было такого ужасного звука, как этот хриплый гортанный рев, жестокий крик, какой только мог быть, и он приближался с каждым шагом, пока эти длинноногие сильные животные догоняли Петера. Там был надрез, и что-то коснулось его задних ног, но все-таки промахнулось и не удержало. Он почувствовал ужасное дыхание, когда они приблизились.
После этого Петер ничего не помнил, только лез вверх да вверх, прямо в воздух. Его ноги, подгоняемые тревогой, касались камня и стали, сначала грубой, потом скользкой и бугристой, косо перекрещенной и заклепанной, как железная сетка, поднимающаяся до облаков, и, когда его лапы крепко касались, они были далеко наверху, давая новый толчок, всё выше да выше, как будто он не взбирался, а летел вверх.
Туман и дождь покрывали его, так что он не видел, откуда пришел, и на несколько ярдов выше, но всё продолжал, преследуемый страхом, который не давал ему останавливаться, пока он постепенно не понял, что ни ужасный рев и лай, ни звук преследующих ног, ни вообще какой-нибудь звук больше не доходит до его ушей, кроме только корабельных гудков да шума дорожного движения где-то на большом расстоянии.
Только тогда он позволил себе замедлиться и послушать. Для большей безопасности он еще пару раз подпрыгнул вверх, а потом, наконец, остановился отдохнуть, весь дрожа с головы до ног. Погони и собак больше не было, и вообще не было ничего.
Казалось, что он заклинился в каком-то углу из нескольких коротких отрезков клепаной стали, которые выходили зигзагами из вьющейся мглы и пропадали в густом тумане наверху. Также вокруг был сильный ветер, который как будто дергал его. Петер понял, что не имеет ни малейшего понятия, где он - на земле, в небе или, возможно, между ними - и, как туда попал. Он еще сильнее заклинился в стальной угол и там крепко держался всеми четырьмя ногами.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #16 : 03 Июня 2021, 22:11:41 »

Часть 16 - Блуждание в облаках

Прошло так много времени, что Петер не мог сказать, сколько. Наконец, он услышал на расстоянии, что часы пробили шесть, потом еще и еще, как будто, по неизвестной причине, он вдруг услышал все часы мира, которые объявляют время. Но было это утро или вечер, он никак не мог определить, поскольку ужас от внезапного нападения и бегство так его напугали, что он практически полностью сошел с ума.
А теперь ум начал мало-помалу возвращаться к нему. Независимо от времени, было темно и мрачно, а туман и дождь казались неприятными, и он знал, что ничего не нужно делать, только оставаться сидеть на месте, пока он не сможет определить, куда попал из-за этого безумного ощущения тревоги.
В это время он услышал слабый звук дорогого и хорошо знакомого голоса, доносящийся из темноты, возможно, откуда-то снизу. Он закричал: "Дженни, Дженни! Где ты? С тобой всё в порядке?"
Она сразу ответила, и, хотя Петер ее не видел, в ее дрожащем голосе он мог услышать облегчение: "Петер! Я так рада, что даже плакать хочется. Я смертельно боялась, что они поймали тебя. Ты уверен, что не покалечился?"
"Ничуть", - ответил он, - "только ужасно испугался. А ты где? Да и я где? Мне хочется прийти к тебе".
Некоторое время было тихо, а потом в тумане послышался довольно напряженный голос Дженни: "Не волнуйся, Петер. Мы на башнях подвесного моста. Думаю, что на самом верху".
"На башнях", - удивленно повторил Петер. - "А я ничего не помню, кроме того, что бежал, и, кажется, некоторое время даже летел. Я хочу сказать, как это волнительно".
"Петер..." - голос Дженни стал немного жалобным. - "Прости, что я убежала таким образом. Я не могла выдержать. В это время кошки ни о чем не могут думать". И, прежде чем он смог ответить, она продолжала: "Это моя вина - я так расстроилась из-за этой глупой мальтийки с ее разговорами о турках, рыцарях святого Иоанна и лорде Нельсоне. Конечно, она произошла совсем не с острова Мальты. Старается пускать пыль в глаза этими своими большими дорогами. Все темные короткошерстные мальтийскими называются. А как она говорила про тебя. Но даже в этом случае мне следовало учуять собак раньше, чем они подошли слишком близко, удивив нас, и мы приняли бы надлежащие меры, если не считать того, что в последние дни я была вообще сама не своя. Да, Петер, извини за все проблемы, которые я тебе принесла".
"Проблемы?" - удивленно повторил Петер. - "Не надо так, Дженни".
"Петер!" - кричала она полным отчаяния голосом. - "Ты же не знаешь, что я наделала. Это всё моя вина".
Петер не знал и, более того, даже не мог понять, что она имела в виду, кроме того, что она о чем-то беспокоилась, но пока не хотела ему говорить. А когда она больше с ним не разговаривала, он решил, что лучше всего успокоиться, и уселся на узком наклонном куске стали, крепко держась за него, сжавшись и дрожа от холода.
Через час или где-то около этого дождь прекратился, подул ветер, туман вокруг Петера начал кружиться и редеть, собираясь клочьями и расползаясь, так что он мог видеть, потом опять приближаясь, пронизанный желтыми лучами восходящего солнца. Над головой появилось синее небо, последние клочья тумана растворились, и теперь он увидел. У Дженни всё было в порядке. Они были наверху башен подвесного моста на улице Кларка.
Да, они были очень высоко, у самой вершины, Дженни на несколько ярдов ниже его растянулась на одной из верхних наклонных перекладин соседней башни, параллельной той, где был он. Под ними, как на карте, располагался город Глазго, разрезанный лентой реки Клайд и отмеченный некрасивыми участками станций Центральной и святого Еноха с линиями железнодорожных путей, торчащими из них, как лапша из пакета.
Это, думал Петер, был превосходный вид на большой город с высоты птичьего или, по-современному, самолетного полета. На востоке находился прекрасный изумруд зеленого парка, а на западе широкая река, пристани и корабли, среди которых он мог различить даже потрепанные, но любимые очертания "Графини Гринок" и увидел, что из ее тонкой трубы снова выходил черный дым, а это значило, что, возможно, она уже готовится к отплытию. Его глаза двигались всё дальше и дальше, как будто перелистывали страницы географической книги. На туманном севере находились синие горы и озера, и он был уверен, что видит возвышающуюся среди них знаменитую гору Бен Ломонд.
Он с удивлением заметил, что не боится высоты и чувствует себя хорошо, поэтому наслаждался окружающим видом, стараясь не двигаться. Но, когда он захотел спуститься, чтобы быть хотя бы на одном уровне с Дженни, тут же столкнулся с трудностями. Он понял, что не может идти ни вверх, ни вниз.
Петер позвал свою подругу: "Дженни, у меня всё в порядке. Но как мы спустимся отсюда? Я уверен, что собаки давно ушли. Если ты пойдешь первой, я последую за тобой". Возможно, он думал, что, если увидит, как она это делает, то сможет собраться с духом и подражать ей, как во многих других вещах.
Прошло время, прежде чем она ответила, и в последовавшей тишине он увидел, что она смотрит на него с каким-то странным отчаянием в глазах. Наконец, она позвала его: "Петер, извини, но я не могу. С кошками такое часто бывает. Мы поднимаемся на высоту, теряем дорогу и не можем спуститься. Конечно, деревья и телеграфные столбы проще - за них мы хотя бы цепляемся когтями. Но эта ужасная скользкая сталь - ох! Я просто не могу думать о таком. Боюсь. Не беспокойся обо мне, Петер. Попробуй спуститься".
"Я не хочу тебя оставлять, даже если смогу, Дженни", - сказал Петер, - "но вряд ли смогу. Я понимаю тебя. У меня то же самое. Не сдвинусь ни на дюйм. Что с нами будет?"
Дженни мрачно посмотрела на него и отвернулась. "Держись, Петер. Мы останемся здесь наверху, пока не умрем от голода или упадем и разобьемся. Мне уже хочется умереть, такая я несчастная. О себе я не беспокоюсь, но, когда подумаю о том, что я с тобой сделала, мой бедный Петер..."
Петер понял, что его непосредственное отношение к этой ситуации, в которой они оказались, было менее опасным, чем у Дженни. Ведь, несомненно, это уже не была прежняя смелая и выдержанная подруга, о которой он знал, что она может найти решение для любой трудности и ответ на любой вопрос. Очевидно, что-то ее тревожило, лишало смелости и способности думать и действовать в непредвиденных обстоятельствах. Он даже не мог себе представить, что это, но, раз так, теперь его работой было взять на себя всю тяжесть руководства и поддерживать ее, как она раньше часто поддерживала его.
Он сказал: "Значит, так. По крайней мере, мы живые, всё еще вместе, а это что-нибудь да значит".
Наградой для него немедленно стала слабая улыбка и небольшое мягкое мурлыканье. Дженни вяло сказала: "Я люблю тебя, Петер".
"Кроме того", - отважно продолжал Петер, - "рано или поздно кто-нибудь увидит наше безвыходное положение и поможет спуститься".
Дженни издала небольшой горловой звук отчаяния: "Ох, эти люди! Петер, ты еще не знаешь их так, как я".
"Нет, я знаю", - настоял Петер. - "По крайней мере, в газетах часто можно увидеть фотографии, как люди собираются, и пожарные поднимаются по лестнице, чтобы спустить кошек с деревьев".
"Да, именно с деревьев", - сказала Дженни, - "а так высоко они даже и не подумают".
"Хорошо", - сказал Петер, хоть и не был достаточно уверен в том, что кто-нибудь поможет им, даже если увидит. - "По крайней мере, я попробую обратить на себя внимание". И, наполнив легкие воздухом, он издал длинный печальный вой, похожий на сирену, к которому через некоторое время присоединилась и Дженни, даже хотя она не очень верила, что это поможет.
И действительно, весь ее пессимизм как будто подтвердился. Далеко внизу оживал деловой город. По дорогам начал двигаться транспорт, из которого раздавался какой-то приглушенный и отдаленный шум, поднимающийся к нашей паре, устроившейся на непрочных насестах, и заглушающий крики, которыми они старались обратить на себя внимание. Пешеходы ровным потоком пересекали подвесной мост между улицей Портленда и святым Енохом. Люди шли по набережной и деловым переулкам. Но нигде не было видно глаз, устремленных вверх к небу или на вершины башен. И так продолжалось весь этот длинный день.
Так что всю следующую ночь Петер говорил Дженни, сидящей внизу, ободряющие слова и успокаивал ее, чтобы настроение улучшилось. На следующее утро они с Дженни стали несколько слабее. Их голоса уже были далеки от крика, и Петер чувствовал, что его хватка перекладины не такая сильная и надежная, как раньше. Но, несмотря ни на что, он отказался сдаваться и говорил Дженни: "Послушай, мы должны сделать какую-нибудь попытку. Я пойду первый, а ты наблюдай, что я делаю, и следуй за мной".
Но Дженни стонала: "Нет, нет! Я не могу. Пусть меня собаки поймают. Я не люблю спускаться с высоты. Даже пробовать не хочу".
Петер знал, что делать было нечего, только оставаться на месте до конца. Он закрыл глаза и решил отдохнуть, чтобы сохранить как можно больше сил.
Возможно, он спал, так как через несколько часов его вдруг разбудил беспорядочный шум и крики снизу, звук моторов и сирен, звон колокольчиков. На южном берегу реки, в сквере, ведущем на мост, собралась толпа, люди, как муравьи, лезли в грузовики, телеги и вагоны, блестящие медью приборов и механизмов, приближался новый агрегат, а по площади Портленда разъезжали пожарные автомобили, полицейские машины и грузовики с оборудованием для компаний, ремонтирующих свет, телефон и мосты.
"Дженни, Дженни!" - позвал Петер. - "Посмотри вниз, и ты увидишь, что происходит".
Она это сделала, и тут же приплыл обратно слабый ответ: "Что это такое? Возможно, произошла авария на мосту. А впрочем, какая нам разница?"
Потом она посмотрела внимательнее и действительно увидела, что все бледные лица в огромной черной толпе собравшихся были устремлены вверх, пальцы показывали на них, люди бегали взад-вперед, полицейские старались освободить место вокруг опор моста, от которых возвышались одинаковые стальные башни, поднимались лестницы, и агрегат еле тащился в указанное место.
"Смотри сюда!" - кричал Петер. - "Это всё ради нас. Я говорю, что мы такие важные! Смотри, они все вышли, хотят нас спасать".
Дженни пошевелилась на своей перекладине, и взгляд, который она устремила на него, был очень уважительный. "Да, Петер", - сказала она, - "ты просто прелесть. Это всё твоя работа. Если бы не ты, мы оба могли бы пропАсть, и всё из-за меня".
Петер радовался, что Дженни восхищается им, хоть и чувствовал, что она слишком много ему позволяет, так как он ничего не делал, только говорил и надеялся, что, возможно, их будут спасать. Тем не менее, прежде чем он ответил, началось движение, шум, с неба вынырнул небольшой самолет, как будто хотел врезаться в них, снова кругами поднялся, показав молодого человека, выглядывающего из фюзеляжа и показывающего им коробку. Через некоторое время он исчез.
Дженни слегка завизжала: "Ой, что это было?"
"Я не сомневаюсь, что нас фотографировали для газет", - объяснил взволнованный Петер.
"Да, мой дорогой", - сказала Дженни, - "а я боюсь, когда тебе нужно выглядеть как можно лучше. Как ты думаешь, он вернется?" И, по мере возможности, не нарушая равновесия, она начала умываться.
Но Петер был слишком напряжен и очарован этими спасательными работами, чтобы тратить время на подобное в такой момент.
Сначала попробовали вагоны для электрического освещения и телефона, но они не были такие высокие, как башни, чтобы добраться до Петера и Дженни, даже когда вытянулись во весь рост.
Ремонтные вагоны уехали с сильным шумом и криком, а следующими приступили к делу пожарные. Они подняли спасательную лестницу, которая была высотой с водонапорную башню, и послали вверх двух парней, пока солнце освещало их красивые медные шлемы, пряжки поясов и большого краснолицего полицейского в синей форме.
Но и пожарные, и полицейский остановились на целых двадцать футов (примерно 6 метров) ниже Петера и Дженни, так как оборудование не могло их достать, и Дженни уже собиралась отчаяться, когда Петер, который хорошо проводил время, показал ей, что посреди толпы еще продолжалась дальнейшая подготовка.
На этот раз два человека, ремонтирующих мосты, вооружились альпинистской обувью, якорями, сетками безопасности, скользящими ремнями, рукавицами, шлемами, мешками и веревками, Наконец, подготовившись, они одновременно поставили ноги на одну из перекладин одинаковых стальных колонн и, как будто по сигналу, вместе начали подъем, сопровождаемый веселыми возгласами.
Сначала один побеждал в этом явном соревновании по подъему, потом другой. Вскоре спортивно настроенная толпа начала ободрительно кричать и одновременно спорить: "Иди, Билл! Бери его, Том! Побольше работай ногами, парень Томас! Побеждает Билл, который достает белого раньше, чем Том поднимается к маленькой кошечке. Три-два, Том спустится первым. Браво, Том! Хорошо поднимаешься, Билл! Ура!"
"Мы спасены!" - весело крикнул Петер, обращаясь к Дженни. - "На этот раз они всё сделают".
"Ох, мой дорогой", - причитала Дженни. - "Я знаю, что буду кусаться и царапаться, когда он придет, но не хочу этого. Такие вещи приносят кошкам дурную славу, и мы ничего не можем с этим поделать. Сейчас у меня ничего нет, кроме кучи нервов да истерии, и я думаю, что этот дурацкий самолет появится, чтобы сфотографировать, как раз когда мои когти запутаются в волосах Тома. Нет, нет, нет! Пустите! Я не хочу идти! Ой!"
Это был какой-то подавленный протест и приглушенный крик, когда на перекладине рядом с ней появился Томас, застегнул ремень безопасности, чтобы освободить руки, пока она дергалась, плевалась, ревела, царапалась и боролась, снял ее с насеста и посадил в мешок.
Петер собирался крикнуть ей: "Смелее, Дженни!" - когда Билл взял его за шиворот, посадил в мешок, и они начали спускаться.
Это было противное ощущение, в мешке темно и душно, вместе с ужасным движением вниз, но Петер больше беспокоился о том, как перенесет это бедная Дженни, чем о любых неудобствах, которые испытывал он сам. Тем не менее, всё скоро кончилось, и, судя по громким веселым голосам, они, очевидно, приближались к земле, а потом, наконец, посреди шума и криков поздравления, он был выпущен из мешка и увидел, что Дженни дрожит в руках Тома, а его самого держит Билл. Полицейские, пожарные и местные жители толпились вокруг, мужчины улыбались, а женщины говорили воркующими голосами: "Ах, какие они милые. А маленькая просто прелесть, не так ли? Бедняги провели всю ночь наверху. Знать бы, чьи они..."
Петер был бы доволен, оказавшись в центре такого внимания, если бы не беспокоился о Дженни, которая теперь, целая и невредимая, продолжала показывать жалкое и несчастное выражение лица, даже когда фотографы пришли, чтобы сделать больше портретов, а журналист взял интервью у Тома и Билла, спрашивая, как они себя чувствовали на высоте сто футов (примерно 30 метров) над головами остальных, рискуя жизнью ради двух бродячих кошек. Том сказал: "Я ничего не чувствовал, если не считать того, что она впилась когтями мне в кожу", - а Билл скромно утверждал: "Это не страшно".
Но приключение подошло к концу. Пожарные спустили и упаковали лестницы, чтобы они были ниже водонапорной башни, вагоны для ремонтных услуг уменьшили свои платформы, и со скрежетом, ревом, шумом моторов, звоном колокольчиков, ворчанием сирен агрегат, фургоны, грузовики и полицейские машины начали разъезжаться, двигаясь задним ходом, разворачиваясь и подскакивая со множеством советов от наблюдателей.
Том и Билл, когда фотографии уже были сделаны, спустили Дженни и Петера на землю, где они прижались к каменной опоре, чтобы на них не наступили, а сами влезли на свой грузовик с оборудованием и уехали. Так же быстро, как толпа собралась, теперь она начала таять. Когда всё волнение кончилось, люди вернулись к своим делам. Время от времени кто-нибудь останавливался, наклонялся и гладил Петера по голове или трогал подбородок Дженни и говорил: "Теперь вы лучше себя чувствуете, кошечки", - или: "Какое счастье, что они сняли вас оттуда, приятели", - а потом шли дальше. Но теперь, когда беспокойство прекратилось, и они были спущены в целости и сохранности, никто даже не подумал предложить им еду, питье или убежище, через несколько минут все тысячи людей исчезли, и, если не считать случайных прохожих, обязанных идти по мосту, которые опоздали и, даже не зная, что произошло, не обращали внимания на двух кошек, сидящих на дороге под укрытием арки, Петер и Дженни остались совсем одни.
"Это хорошо", - сказал Петер, - "а там было волнительно".
Но Дженни только издала длинный вздох. Она еще совсем не была похожа на веселый маленький пучок шерсти, прижавшись к большой каменной опоре, где две ночи назад начались эти ужасные события. Петер странно посмотрел на нее. "Дженни", - сказал он, - "ты разве не рада, что всё обернулось так хорошо, мы спасены и так далее?"
Дженни опустила на него свои большие влажные глаза, и Петер увидел, что они опять как будто почти на грани плача, и что она редко выглядела такой отчаянно-трогательной.
"Ох, Петер", - стонала она. - "Я никогда в жизни не была такой жалкой и несчастной. Я ужасно запуталась..."
"Дорогая моя Дженни!" - Петер подошел к ней и сел рядом с ней, так близко, что утешительно коснулся ее. - "Что случилось? Расскажи мне. Слишком долго это огорчает и тревожит тебя".
Она два раза быстро вылизалась, чтобы взять себя в руки, и приблизилась к нему. "Не знаю, что бы я делала без тебя, Петер. Ты ведь утешаешь и успокаиваешь меня. И это действительно так. Я скажу тебе кое-что очень важное, так как передумала, но чувствую себя глупо. Вот поэтому раньше тебе не говорила. А теперь целыми днями думаю об этом и после всего, что произошло, больше не хочу ничего скрывать".
"Да, Дженни", - сочувственно уговаривал ее Петер, удивляясь, что бы это могло быть. - "О чем ты?"
"Обещаешь, что не будешь сердиться на меня?"
"Обещаю, Дженни".
"Петер", - сказала Дженни. - "Я хочу вернуться и жить у мистера Граймса", - и, прижавшись к нему, она начала тихо плакать.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #17 : 03 Июня 2021, 22:16:57 »

Часть 17 - Дженни делает признание

Петер смотрел на Дженни, с трудом веря своим ушам.
"Дженни! Ты действительно думаешь об этом? Мы можем поехать к мистеру Граймсу и жить у него? Да, мне такое нравится".
Дженни перестала плакать и прижалась головой к Петеру, будто бы прячась от него, чтобы он не мог видеть, как ей горько и стыдно.
"Да, Петер", - сказала Дженни тихим мягким голосом, - "так ты не сердишься на меня?"
"Сердиться на тебя, Дженни? Конечно, нет. Мне очень нравится мистер Граймс, он такой веселый, жизнерадостный и добрый, в его маленьком домике много цветов, чайник поет на печи, а сам он предпочитает всегда делиться с нами. Кроме того, мне кажется, что он ужасно одинокий".
"Петер, не надо", - выла Дженни, прерывая его. - "Я не выдержу. С тех пор, как мы покинули его, это всё на моей совести. Я сделала ужасную вещь. К старости все люди в мире становятся более одинокими, чем остальные. Я никогда не забуду, как он смотрел, стоя у двери, такой покинутый и согнувшийся, звал нас и требовал вернуться. Мое сердце было почти разбито..."
"Но, Дженни", - сказал Петер, - "ты сердилась на меня, когда я сказал то же самое после того, как мы убежали. Ты помнишь, что я чувствовал себя подлым?"
"Да, Петер, конечно, помню", - сказала Дженни, всё еще пряча голову, - "и я знала, что ты это говорил искренно. Я была противная, неприятная, жестокая и отвратительная, не по-кошачьи. А ты был милый, приятный, естественный, хотел, чтобы всё было честно, и, конечно, из-за этого я выглядела и чувствовала себя еще страшнее. Вот я и заставила тебя уехать со мной в Глазго".
Петер почувствовал себя смущенным и сказал: "Я думал, что ты хотела посмотреть, где ты родилась, и увидеть родственников".
Дженни отрывисто подняла голову и сказала: "Хватит уже о моих родственниках. Ты же видел, какая та, которую мы случайно встретили. Я думаю, что их у меня тысячи, и все думают обо мне не больше, чем я о них. А еще мне казалось, что, если мы уедем путешествовать вместе, ты перестанешь думать про мистера Граймса, и я тоже. Да, мой дорогой, так мы и сделали. Я считала, что мы действительно перестанем о нем думать. И вот я убежала от него, как грубая бестия".
Она наклонилась поближе к Петеру и продолжала свое признание: "Конечно, у меня так и не получилось убежать. Где бы я ни была, куда бы я ни шла - внизу в кладовой вместе с тобой или наверху в темном кубрике, охотясь на крыс - я снова видела выражение его лица, когда он требовал, чтобы мы вернулись, и даже в сильном шуме всё продолжала слышать его голос и вспоминать, как я вела себя в обмен на его гостеприимность. А потом убедилсь, что причина того, как я себя вела, в том, что Буфф поступила со мной точно так же. А когда я услышала от тебя, что вряд ли она могла со мной так поступить, наверно, тут произошло что-то другое, и она ни в чем не виновата, у меня было очень ужасное ощущение того, что я, в отличие от тебя, всё время ошибалась, и, скорее всего, она давно уже туда вернулась, возможно, даже на следующий день, везде ищет меня и постоянно плачет, что до сих пор не может найти..."
Петер пожалел Дженни, но одновременно почувствовал некоторое облегчение, так как она опять начала становиться прежней, любила разговаривать и всё объяснять, а кроме того, он был очень рад, что она хочет вернуться к мистеру Граймсу.
"А потом", - продолжала Дженни, тяжело вздыхая и беспорядочно облизавшись один раз, - "когда я упала за борт, то думала, что это ко мне пришло наказание за грехи, что я так заслужила, и этому надо положить конец, так что, оказавшись в воде, я больше ни о чем не думала и даже не очень старалась держаться, поскольку считала, что вряд ли корабль развернется и придет, чтобы подобрать меня. Но тут появился ты, и это было уж слишком, так как я знала, что из-за меня и ты можешь пропАсть. А потом я больше ничего не помню, кроме того, что я оказалась в каюте мистера Стрекана, а ты меня мыл. Именно тогда и там я решила вернуться, и жить у мистера Граймса, чтобы он был счастлив в нашей компании, ведь я знала, что, пока не сделаю этого, в моей жизни больше ничего хорошего не произойдет".
"Я знаю", - ответил Петер. - "Сам часто думал о нем".
"Мне было так стыдно перед тобой, Петер", - сказала Дженни, - "что я не знала, когда, где и как начать тебе рассказывать о том, что я хочу вернуться. Когда мы застряли в безвыходном положении, я продолжала думать, что, если мы спустимся живыми, я сразу же тебе всё расскажу и, возможно, перестану вводить тебя в ужасные тревоги да опасности".
Петер прервал ее: "Да, это так, но мы всегда находили выход из них".
"Далеко не всегда", - мрачно ответила Дженни. - "Люди придумали смешную поговорку, что у кошки девять жизней, но это, конечно, полный абсурд. Тебе в жизни дается очень много узких ходов для бегства, а в следующий раз ты можешь получить нагоняй. Я больше не хочу тут оставаться ни на минуту. Давай поищем способ, как поскорее вернуться в Лондон".
"Дженни!" - взволнованно закричал Петер. - "Давай сделаем это немедленно, ведь еще не поздно?"
"Что ты имеешь в виду, Петер?"
"Я говорю про "Графиню Гринок". Ее можно было увидеть, когда мы были на вершине башни. Утром она была там, и из трубы выходило много черного дыма, так же, как в тот день, когда мы поднялись на борт в Лондоне. Она собирается возвращаться. Если поторопимся, то не опоздаем и можем застать ее еще до отплытия".
Дженни вздохнула и через некоторое время прижалась поближе к Петеру. "Да, мой дорогой", - сказала она, - "ты парень хороший, знаешь, что нужно делать". Потом она вскочила на ноги. "Давай бежать, Петер. Корабль может отчалить когда угодно".
И они снова побежали, теперь уже забыв все принципы и обычные кошачьи ограничения, не прячась от ветра, не применяя систему точек и тире, а прыгали, скакали, перелетали через препятствия не только со всей скоростью и ловкостью, на какую способны кошки, но и еще с чем-то, что придавало их ногам большую силу, когда дух повелевает телом.
Они бросились под железнодорожный мост имени короля Георга, мимо пароходного причала, где стояла очередь пассажиров, собирающихся в Гринок, Гурок, Инверарей и Ардришейг, вниз по деловой улице Брумело с кораблями, полными груза для разнообразных интересных мест, но ни разу не остановились, ведь они знали, что, если из трубы выходит столб черного дыма, "Графиня" в любой момент может уехать.
Они летели по набережной вдоль Клайда, по улицам Чипсайд и Пикадилли, и действительно в сотне ярдов (примерно 90 метров) впереди них была "Графиня Гринок", выпускающая облака черного угольного битума, который через некоторое время пропадал и заменялся струей белого пара, окружающего трубу, как перья, и они услышали гудок к отходу.
"Ой", - кричал Петер, - "корабль сейчас уйдет. Быстрее, Дженни, быстрее! Изо всех сил!" Они оба прижали уши к спине, вытянули хвосты назад прямой линией и буквально поглощали целые ярды, как белое и темно-коричневое пятно. Вот так они бежали!
Но при этом они могли бы опоздать, если бы у команды "Графини" в последний момент не застрял трап, который они собирались открепить от борта своего маленького грузового корабля, готовясь спустить его обратно на пристань.
Плотник мистер Фокс, которого пришлось вызвать со всеми его инструментами - молотками, резцами, полозьями, пилами, ключами, дрелями, сверлами, трещотками и рычагами - весь покраснел, пока бил, тянул да толкал, постоянно произнося "чёрт побери", "класс" и "ого", но так ничего и не смог с этим поделать. Некоторое время казалось, будто бы "Графиня" вынуждена будет или навсегда привязаться к пирсу этим трапом, или плыть, чтобы он остался торчать из борта.
Тут у мистера Фокса полностью лопнуло терпение, и, поднявшись с колен, где толкал, пилил, резал да ломал, он сильно, страстно и сердито ударил по упрямому трапу, который тут же приземлился прямо на его ноги и очень легко отделился, показывая, что именно этого всё время и хотел, но ботинки и пальцы мистера Фокса, как выяснилось впоследствии, были серьезно повреждены.
"Вот вам, парни!" - кричал он рабочим, который ждали внизу, на пристани. - "Тащите!"
И они начали тащить, как раз когда Петер и Дженни вбежали на пирс, а потом вверх по трапу. Между концом трапа и бортом корабля уже образовалось отверстие в несколько ярдов, но при такой скорости, с какой путешествовали Петер и Дженни, это было всего ничего, так что они перелетели через пространство, как пара шерстистых птиц, и с громким шумом приземлились прямо на грудь мистера Фокса, отчего он потерял равновесие, кое-как перепрыгивая с одной ноги на другую, упал и ударил спину.
"Ага!" - закричал мистер Фокс. - "Они вернулись!"
И действительно они снова оказались на железной палубе грязной вонючей "Графини". Всё было то же самое, что и тогда, когда они ее покинули, как будто оказались дома. Из кабины капитана Сурли слышался звон, треск и стук разбитой стеклянной, глиняной и фаянсовой посуды. Мистер Стрекан стоял на мостике и дежурил, его синяя шапка была отодвинута назад на кирпично-рыжих кудрях, так что нетрудно было заметить сохранившиеся до сих пор остатки фонарей под глазами. Из галереи в кормовой части доносились плавные и печальные напевы, которыми голос Милле выражал в жалобной песне-плаче горечь отъезда. Мистер Карлук появился из каюты, вытянув и задрав пальцы одной руки в виде пистолета, в то время как другая раскачивалась и работала с воображаемой веревкой.
А команда под руководством мистера Ангуса, который на носу ревел паровой лебедкой, превратила отплытие в красивый беспорядок, бросая не те канаты и провода; закрепляя другие, тоже не те; выключая то, что должно было быть включено, и наоборот; спотыкаясь о цепи, приближающиеся к якорю, чтобы его опустить; позволяя "Графине" поймать кормой течение, так что она чуть не задела экскурсионную лодку, идущую к острову Мэн, капитан которой вынужден был сказать несколько слов; так, с гудящим гудком, черным дымом, который выходил из трубы, и полным хаосом, который царил на борту, корабль кое-как поплыл обратно в Клайд, а потом держал курс вниз по реке и снова в сторону открытого моря.
Петер и Дженни не остановились, а пошли прямо назад, чтобы встретить Милле, который приветствовал их криком, после чего проделал дырку в железной банке со свежим молоком, в кладовой отрезал сустав холодной баранины, пригласил их пообедать со словами: "Клянусь, что вы просто догнали, а? Клянусь, что вы проголодались, некоторым образом. Вы принесли оплату за проезд, а?" - и ревел от смеха. - "Сколько крыс и мышей за один билет? Я думаю, что с вами всё в порядке. Клянусь, что вам хочется еще баранины. Сколько вы можете выдержать? Я дам вам всё, что нужно", - и он продолжал нарезать им еще, а потом, всё смеясь, вывернул кость, которую Петер и Дженни с удовольствием обглодали с разных концов в качестве первой хорошей еды с тех пор, как покинули корабль.
Поездка обратно в Лондон прошла без приключений и в основном была посвящена еде, сну и отдыху, так как работы для них теперь было мало. В Глазго распространился слух о царстве ужаса, которое действительно было на борту "Графини", несомненно, разнесенный какими-то выжившими одиночками, и всё крысино-мышиное население единодушно покинуло ее, а те, которые еще на берегу собирались на борт, теперь забыли об этом и обходили ее десятыми дорогами.
Мистер Стрекан, который, очевидно, чувствовал себя виноватым по отношению к Петеру и Дженни, в том, что с ними произошло, теперь относился к ним довольно недоверчиво и, кажется, почти избегал их, как будто боялся, что кто-нибудь может узнать у нашей пары, где, как и зачем он получил фонарь под глазом, а мистер Карлук очень подружился с обоими, чесал им подбородки, гладил их по голове, и Петер с Дженни обычно проводили целые часы в его каюте, наблюдая, как он готовит новую работу - рассказы о всадниках дикого запада, предназначенные для представления, которые назывались "Роджер Рутинг-Тутинг в кроличьем ущелье". Роджер стрелял своих врагов пистолетом через плечо, глядя в зеркало и этим очень удивляя их. Петер как следует объяснил Дженни, когда мистер Карлук сам поставил всё перед зеркалом для бритья, и на нее это произвело такое же впечатление, как и на Петера.
Прошло не так уж много времени, когда они свернули за северный мыс с широкими лестницами и городом Маргитом, который отчетливо виднелся у одного борта, добрались до мышиного маяка у другого - судя по названию, он был особенно очаровательным для Петера и Дженни, которые всё смотрели, как его мигалка включалась да выключалась - и вскоре они уже приплыли в устье Темзы, а потом вверх по широкой реке. Только на этот раз Петер и Дженни не использовали никаких возможностей, а за три часа до места назначения ушли и спрятались внизу, под угольной ямой, недалеко от винта, где никто не мог их найти.
Они оставались там еще долго после того, как "Графиня" причалила в Лондон, а в пять часов дня, когда на корме никого не было, проскользнули на берег через проход, где, как обычно, не было вахты, и снова оказались на твердой земле. Дрожа от волнения и предчувствия, они решили вернуться по той дороге, по которой когда-то ушли от одинокой, пахнущей геранью хижины мистера Граймса.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #18 : 03 Июня 2021, 22:19:01 »

Часть 18 - Мистер Граймс спит

Всю дорогу домой на "Графине Гринок" Петер и Дженни разговаривали о том, как мистер Граймс будет удивлен и обрадован, когда увидит, что они вернулись, и поймет, как будет хорошо, если они пришли, чтобы остаться с ним навсегда.
Наша пара обсуждала, как это может произойти, и Дженни сказала, что было бы хорошо, если бы они вернулись к чаю, так же, как в первый визит, и, конечно, он опять пригласит их в дом, только на этот раз, если дверь будет открыта, или он захочет уйти, они останутся, возможно, будут тереться об него или усядутся в углу, сжавшись, чтобы показать, что теперь стали его кошками.
Петер думал, что можно сделать еще смешнее - если мистер Граймс уйдет из хижины на обход пристаней и складов с товарами, они смогут попасть внутрь через незапертую дверь или, возможно, даже через окно. Во всяком случае, как он представил это себе и расписал для Дженни, они уже будут там, сидя каждый на своем окне, возле горшков с геранями, когда он откроет дверь.
И он рассказал Дженни, что, когда мистер Граймс придет с улицы, его глаза еще не привыкнут к изменению освещенности, и сначала он вряд ли сможет их заметить, если они будут сидеть очень тихо, а потом вместе начнут мяукать, и он будет кричать: "Сюрприз! Сюрприз!" - как однажды было с Петером, когда в его день рождения устроили необычный праздник.
Дженни это тоже очень понравилось, особенно как Петер постарался описать довольное и счастливое выражение лица мистера Граймса, когда он, наконец, поймет, что произошло. Потом они начали разговаривать и составлять планы, какая будет жизнь, когда они устроятся и полностью будут принадлежать мистеру Граймсу.
Петер, как мужчина, больше останавливался на удивительной радости, которая у них будет при обследовании владений мистера Граймса, которыми он, бесспорно, повелевал по ночам - сотни разнообразных тюков, ящиков, мешков, пакетов, корзин и других грузов, таких, как восточные товары, упакованные в мешки из плетеной соломы, с сильным и непонятным запахом востока, огромные кучи орехов из Бразилии, которыми можно играть, катая их, и мешки с кофе и чаем, заставляющие чихать и пьянеть.
Дженни, как женщина, интересовалась приведением в порядок домашних дел, чтобы у мистера Граймса было уютно, и как привыкнуть к его образу жизни. Ведь Дженни выяснила, что быть чьей-то кошкой - это больше, чем просто принимать еду и часто быть дома или приходить с парой-тройкой мышей, если тебе повезет. Дженни объяснила, что они должны привыкнуть, когда он встает и ложится, работает и отдыхает, подгонять свои внутренние часы к его, чтобы всегда быть под рукой, если он этого хочет; они должны выучить, как ему больше нравится - чтобы они были на кровати, у него на коленях, возле его ног, сжались у печи или, возможно, на окнах; и что он предпочитал - ласкать и гладить их по голове; когда они подходили и терлись об его ноги; или прыгали на его колени и прижимались к нему. Дженни сказала, что надо было выучить много разных вещей и сделать усовершенствования, чтобы они все могли жить в мире и согласии.
Теперь выполнение этих приятных планов и грез будто предстояло в их ближайшем будущем, они поспешили вдоль пристаней через переулки, и Петер уже был почти такой же опытный, как Дженни, пересекая шумные деловые улицы, переполненные тяжелым транспортом.
И тут, видя, как страстно Дженни желает достигнуть места назначения, Петер вдруг почувствовал, что на него нашел страх чего-то недоброго. Что, если мистера Граймса там уже нет? Возможно, он потерял работу и уехал, а они больше никогда не смогут его найти? Или еще хуже, предположим, с ним что-то произошло, и его забрали в больницу? Петер вспомнил, что он был старый больной человек, и в любой момент мог упасть, удариться - много ли для этого нужно? В своих разговорах и планах на борту корабля они с Дженни не думали и не обсуждали подобных случайностей, так как Петер знал, что для Дженни будет ужасным потрясением и разочарованием, если что-нибудь пойдет не так, как им хочется.
Казалось, что подобное чувство передалось и Дженни, так как, хотя ее ноги болели и уставали от тяжелой ходьбы по грубым булыжникам да каменным дорогам, она теперь спешила вперед, даже с большей скоростью, пока, наконец, уже почти ночью они не пришли к железным воротам пристаней, которые были закрыты, указывая, что сейчас спокойное время, когда ни товары, ни грузы не приходят, чтобы разгружать их для внутреннего распределения.
Запертые ворота не представляли проблемы для Петера и Дженни, так как они смогли протиснуться в отверстие под декоративной сеткой и через некоторое время оказались с другой стороны, прямо в огромном районе пристаней. Если не считать полудюжины товарных вагонов, стоЯщих цепочкой на запасном пути, там было пусто, и длинные арочные гаражи виднелись вдали, как горная цепь, при слабом свете неполной луны и кучки ранних звезд, рассыпанных по небу.
Дженни уже увидела что-то, это заставило ее остановиться и тяжело вздохнуть от волнения. "Посмотри туда, Петер!" - закричала она. - "Внизу, в конце".
Петер посмотрел, куда показала Дженни. Очень далеко, в самом конце забора, темноту пронизывал единственный тонкий луч желтого света.
"Вот так", - сказала Дженни, тяжело дыша. - "Это из хижины. Может быть, он там. Ах, Петер, какое облегчение для меня!"
Но теперь, когда цель, к которой они так стремились, была уже видна, они не спешили вперед, очертя голову и беспорядочно, а по какой-то причине, которую до поры до времени сами еще не могли понять, медленно и спокойно шли в сторону манящего желтого света.
Это освещение действительно было в хижине, как они увидели, когда почти достигли двери, на потолке висела одна электрическая лампа без абажура. А когда они совсем приблизились, то услышали и громкие голоса, доносящиеся оттуда, как будто происходил какой-то спор, но они никого не видели, а во всем остальном хижина не изменилась с тех пор, как они ее покинули. С каждой стороны двери были два длинных ящика с красными геранями, а в окно даже можно было увидеть горшки с розовыми, белыми, цвета лососины и оранжевыми цветами. Но, кроме непонятных голосов, ни один из которых не напоминал мистера Граймса, поблизости не было никаких признаков жизни.
Но тайна того, кто разговаривал внутри, раскрылась сразу же, как только они приблизились к порогу, когда голоса вдруг сменились музыкой веселой походной песни из какой-то небольшой оперетты.
Петер сказал: "Это беспроводное радио. Возможно, он ушел, а свет и радио оставил включенными, так как собирался сразу же вернуться. Все-таки мы можем его удивить, Дженни. Я надеюсь, что дверь открыта".
Но Дженни в ответ издала тихое горловое ворчание, и Петер, повернувшись к ней, увидел, что ее хвост раздулся, а шерсть в задней части шеи поднялась дыбом.
"Дженни!" - закричал он. - "Что случилось?"
"Я не знаю..." - ответила она. - "Ой, Петер, я просто боюсь..."
Петер сказал мужественно: "А я нет", - хоть и сам не был уверен в этом. - "Чего тут бояться? Я войду первый", - он подошел к двери и облокотился на нее плечами. Задвижка была недостаточно закрыта и под давлением поддалась, громко щелкнув, а скрипучая дверь качнулась и слегка открылась, что было достаточно для Петера, чтобы заглянуть внутрь.
Комната была чистой и аккуратной, а на столе пусто, как будто ночью мистер Граймс ничего не ел. Герани во всех горшках росли обильно, богато, цвели сочно, их листья были плотные и бархатистые, а каждый цветок издавал такой запах, что вся комната была наполнена сладким, приятным и немного острым, как перец, ароматом герани.
Когда его глаза привыкли к яркой лампе, висящей над головой, Петер увидел мистера Граймса. Он лежал на кровати спокойно, держа свои грубые старческие руки поверх одеяла, и, очевидно, крепко спал. Когда Петер увидел это, его сердце было чем-то тронуто. Слезы навернулись на его глаза, так как он подумал, что никогда еще не видел никого более красивого.
Сначала в его голову пришла мысль: "Он похож на короля", - но потом она сменилась гораздо более смелой: "Нет, он похож на святого". Белоснежные волосы были убраны со лба, и необыкновенная прелесть была вокруг его рта и в нежности, с которой веки закрывали его глаза, а Петер знал, что в них так много доброты. Белые усы спускались вокруг губ двумя нежными линиями, а тонкий изогнутый нос и положение головы на подушке придавали его лицу серьезное и нежное выражение старого мудреца, в то же время наполненное непреодолимым чувством спокойствия и величия. От чистого, ничем не потревоженного лба до расслабленных отдыхающих рук - нигде не было видно горечи или возмущения против своей судьбы. Пришло что-то благородное и коснулось мистера Граймса.
Петер не знал, сколько времени смотрел, как будто не мог отвести от него глаз. Потом радио, которое всё еще продолжало играть, временно затихло и вернуло его к действительности. Петер повернулся к Дженни, которая была сзади, и заговорил тихим голосом, как ты всегда делаешь, когда ребенок спит:
"Тише. Он спит. Но мы всё равно его удивим. Когда проснется, мы будем здесь, и он нас увидит".
Но Петер ошибся. Мистер Граймс не спал.
Всю ночь со включенной электрической лампой наверху Дженни сидела в углу, печально сжавшись, и плакала, что добрый старик, который дружил с ней, теперь не узнает, как она вернулась. Петер сидел рядом и старался успокоить ее словами, иногда сочувственно умывая ее парой-тройкой облизываний или просто молча прижимаясь к ней всем телом. Он чувствовал, что она дрожит от горя, и хотел сделать для нее как можно больше. По крайней мере, ему показалось странным, что мистер Граймс может быть таким довольным и спокойным, когда Дженни вся дрожит и страдает.
Радио продолжало неизменно играть до полуночи, а потом прекратило и снова заработало только рано утром, разбудив Петера, который спал, несмотря ни на что. На рассвете за дверью послышались голоса и шаги, а через некоторое время кто-то позвал:
"Где ты, Билл? Что ты делаешь со включенным светом и работающим радио в это время? Мы пришли за ключами".
Это был бригадир в компании двух портовых рабочих, и, увидев, что дверь открыта, они начали заходить, а бригадир сказал: "Алло! Алло! Постойте там, парни. Мне это не нравится. Послушай меня, Билл! Билл Граймс! Ты что, заболел?"
Один из рабочих сказал: "По-моему, болезнь бедного старика оказалась смертельной".
"Да, кажется, это действительно так".
Все трое сняли шапки и вошли внутрь с неловким колебанием, как будто теперь, когда уже не осталось ни малейших сомнений, они всё еще боялись, что могут потревожить мистера Граймса. Бригадир с мрачным выражением сочувствия и беспокойства на лице, покрытом морщинистой кожей, изучал эту странную сцену - спокойную фигуру в кровати, веселые и милые разноцветные растения, пеструю, как тигр, кошку с маленькой головой, блестящими влажными глазами и белоснежной шеей, и белого, как сметана, кота с широкой головой и плечами, без единого пятнышка или метки.
Потом он выключил радио и одновременно погасил свет, чтобы только блеск раннего восхода виднелся в окнах. "Да", - сказал он, - "всё так. Никого, кроме этих двух верных кошек, не было здесь, чтобы облегчить его одиночество в последние часы и быть рядом с ним, когда пришел конец".
Слова бригадира поселили тоску в сердце Петера. Он утешал себя только тем, что Дженни ничего не поняла из того, что говорил бригадир, а также радовался, что тот не знал, что даже такого утешения у мистера Граймса не было, и, когда пришел конец, он лежал на кровати в одиночестве.
Бригадир осторожно натянул одеяло на плечи и голову мистера Граймса, а потом стал ходить по комнате, делая небольшую уборку и отдавая последние почести. Один из рабочих наклонился перед тем, как уйти, и погладил Петеру уши. "Да, кошечки, вы знаете, не так ли?" - спросил он. - "Теперь вам нужен новый дом и кто-нибудь, чтобы кормить и ухаживать. Вот так... Сначала надо посмотреть то, о чем он как следует заботился, а потом мы подумаем, что делать с вами. Старый Билл хотел, чтобы о его друзьях помнили..."
Он и оба портовых рабочих спокойно вышли, оставив дверь открытой.
Петер сказал Дженни: "За ним надо ухаживать. Я слышал, что сказал бригадир. Не надо так огорчаться. Мы пришли как можно быстрее".
Но Дженни не хотела успокаиваться. Она ответила: "Он поделился с нами едой, был гостеприимным. Он говорил с нами очень мило, добродушно и требовал, чтобы мы остались с ним. А я и сама над ним посмеялась, и тебя заставила убежать. Петер, Петер! Как меня можно простить? Разве ты не видишь, что, если бы я так не поступила, мы бы остались, и всё было бы по-другому? Возможно, у него даже было бы на что жить, вместо того чтобы лежать больным и ждать смерти. Даже если так, мы были бы здесь, рядом с ним, а возможно, побежали бы за помощью для него. Ох, как я хочу умереть..."
Она снова замолчала, и Петер, сидя рядом с ней, сам обдумывал, что нужно делать. Он чувствовал, что, если не найдет какого-нибудь способа отвлечь ее от этих мыслей, она может сидеть тут, плакать и размышлять, хотя уже больше невозможно помочь этому, или даже сама будет горевать и умирать от голода. Он знал, что они никогда не забудут той бездумной жестокости, в которой слишком поздно раскаялись; что жизнь не судит за то, как ты себя чувствуешь и что хочешь делать, чтобы возмещать старые ошибки, а просто продолжается; и чаще бывает тяжело из-за того, что слишком поздно, чем из-за того, что слишком рано... Выполнять хорошее дело или проявлять милосердие нужно немедленно. И он знал, что должен помочь Дженни сразу же.
Наконец, он сказал: "Дженни, нам тут больше делать нечего. У меня есть желание... Я хочу домой".
"Домой?" - переспросила она, как будто это слово было чужим и незнакомым для ее ушей.
"В Кавендиш-мяу", - сказал Петер, а потом добавил: "Это будет простой визит. Я увижу мать, отца, няню, возможно, снаружи, временно. Мы просто можем пройти мимо и заглянуть".
"Да", - сказала Дженни мрачным обиженным голосом, - "можешь идти".
"Я не хочу идти один, Дженни... Боюсь. Ты должна идти со мной. Я люблю тебя, понимаешь? Как ты заставила меня ехать в Глазго, так я заставляю тебя помогать мне. Я еще не такой кот, чтобы ходить по Лондону самостоятельно. Я потеряюсь, даже не уверен, что смогу найти дорогу, еду или безопасное место для ночлега. Дженни, помоги мне. Я так хочу еще раз их увидеть".
Дженни тут же изменилась. Ее маленькое гибкое тело перестало болезненно, слабо, тяжело наклоняться и снова встряхнулось. Как обычно, когда много двигалась, она села и несколько раз облизала спину, а потом сказала: "Если ты действительно любишь меня, Петер..."
"Да, Дженни, конечно, люблю!"
"Тогда я пойду с тобой, если ты попросишь".
Петер подпрыгнул и выглянул в окно. На расстоянии, внизу у товарных вагонов, стоЯщих на запасном пути, он увидел бригадира, двух портовых рабочих, человека с черной сумкой и еще целую группу приближающихся людей.
"Я думаю, что нам лучше уйти сейчас", - сказал он, - "пока они еще не пришли".
Больше не говоря ни слова, Дженни встала, и они выскользнули из двери, но на этот раз было заметно, что прокладывал дорогу Петер, а Дженни следовала за ним. Они быстро свернули за хижину, потом попеременно бежали и шли вниз, к береговой линии пристаней и гаражей, скоро добрались до железных ворот пирса, которые теперь были открыты, и вышли через них обратно на улицу.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #19 : 03 Июня 2021, 22:21:03 »

Часть 19 - Снова Лондон

Петер только наполовину хотел домой. Ведь мальчик и кот так в нем смешались, что Петер больше совсем не был уверен в том, кто он на самом деле.
В течение всего путешествия на борту "Графини Гринок" и последующих приключений Петер не раз думал о матери, отце и шотландской няне, удивляясь, как они могут жить, когда его нет, и есть ли у них какое-нибудь объяснение его загадочного исчезновения. Конечно, никто, даже няня, которая тогда была совсем рядом, не мог и подумать, что он практически на ее глазах вдруг превратится из мальчика в белоснежного кота, тут же будет выброшен ею на улицу и станет бродягой.
Он думал, что, возможно, они сообщат в полицию или, считая, что он убежал, поместят объявление в частном разделе газеты "Таймс" примерно такого содержания: "Петер! Возвращайся, мы всё простим. Мать, отец и няня", - или оно будет написано официальными словами: "Если кто может дать информацию о местонахождении мистера Петера Брауна, пропавшего из дома № 1а, сквер Кавендиш-мяу, Лондон, просим сообщить полковнику Алистеру Брауну и миссис Браун по указанному адресу за вознаграждение".
Но в основном, когда он думал о тех, кто остались дома, не верил, что они будут скучать, конечно, кроме няни, которая занималась им практически с утра до вечера, не считая тех часов, когда он был в школе, а теперь исчез, и ей нечего делать. Отец так много времени не был дома, что, кроме редкой и случайной вечерней возни, он вряд ли заметит разницу. Что же насчет матери, у Петера всегда было грустно и тяжело на сердце, когда он думал о ней, так как мать была красивая, и он очень любил ее. Но эту печаль он обычно связывал с воспоминаниями о далеком прошлом, которое было давно. Оглядываясь назад, на жизнь, которая была в те с трудом вспоминаемые дни, он чувствовал себя уверенным, что мать сначала будет немного несчастной, когда увидит, что его нет, но, кажется, у нее никогда не бывает достаточно времени, и, возможно, теперь она быстро к этому привыкнет.
На самом деле его семьей давно уже стала Дженни, к которой он всё больше и больше обращался за советами, помощью, общением, доверием и любовью. Да, она любила поболтать и была далеко не самой красивой кошкой в мире, но в ней было такое привлекательное и располагающее изящество, что Петер чувствовал себя довольным и счастливым, когда они спали, прижавшись друг к другу, или даже когда он только смотрел на нее, и видел милые позы, добрые глаза, умудренное опытом лицо и мягкую белую шею.
В мире было полно разнообразных красивых кошек, экземпляров с наградами, изображения которых он видел в иллюстрированных журналах, когда были выставки кошек. По сравнению с ними Дженни казалась простоватой, но эту ее обаятельную простоту он бы не обменял на всю красоту мира.
Его новоприобретенная кошачья личность тоже не стремилась к возвращению в Кавендиш-мяу в поисках дома, хотя, будучи котом, он, в некотором смысле, теперь стал жертвой любопытства, что произошло без него, и чем все занимаются. Но он совершенно точно знал, что отец и мать - такие люди, которые практически не интересуются животными и вряд ли нуждаются в них, поэтому им трудно будет предложить приют нашей паре бродячих кошек, пришедших откуда-то с улицы, то есть ему и Дженни.
Предложение Петера, чтобы Дженни была вместе с ним в путешествии домой в Кавендиш-мяу, больше всего было порождено воспоминанием, что, когда он был недоволен и огорчен их отношением к мистеру Граймсу при первой встрече с ним, она смогла заинтересовать и отвлечь его, предложив путешествие в Шотландию. А когда он увидел, в какое затруднительное положение она попала от горя и вины из-за судьбы этого бедного старика, Петер вырвал этот лист из книги ее опыта, надеясь, что она перестанет думать о трагедии, особенно о том, что сама принимала в ней участие. Казалось, он инстинктивно узнал, что на самом деле ничего не могло бы сдвинуть ее с этого места, кроме его признания в любви.
Во всяком случае, после того, как они пошли искать Кавендиш-мяу, стало ясно, что теперь она в более веселом настроении, и хочет помочь ему достигнуть цели.
Кошкам нелегко двигаться в большом городе, особенно при длинных путешествиях, и Дженни не смогла бы помогать Петеру искать обратную дорогу в Кавендиш-мяу, так как она там не жила и даже никогда не была, поэтому не могла использовать свой домашний рефлекс, что-то типа автоматического искателя, который проявляется через чувствительные усы и дает ей возможность точно путешествовать в любые места, где она когда-то проводила время.
По крайней мере, у Петера была уникальная для кошек способность понимать всё, что говорят люди, окружающие его, и возможность читать вывески, такие, как, например, появлялись на автобусах и общими фразами объясняли, куда они едут. Если ты будешь идти в эту сторону, обязательно попадешь в то же самое место назначения или его окрестности. При первой тревоге, оказавшись котом, выброшенным на улицу, Петер убежал далеко от дома, совершенно не обращая внимания на вращения и повороты, которые делал. Несмотря на это, он прекрасно знал свои окрестности, так что, когда доберется до улиц Оксфорда и Риджента, свободно найдет дорогу.
Тем не менее, когда дошло до практического знания города, и как спасать свою шкуру, есть, пить, спать, Дженни всегда оказывалась бесценной.
В дороге он узнал от нее важные вещи, которые нужно знать о собаках, как с ними обращаться и, что, например, надо опасаться любых терьеров, а простых уличных дворняжек следует презирать. Собаками на поводках лучше всего пренебрегать, даже если они поднимают ужасный шум, ревут, угрожают, рычат и напрягаются. Они, конечно, делают так только из-за того, что поводок унижает их достоинство, поэтому они вынуждены изображать из себя то, чем бы они были, если бы стали свободными. Они точно так же себя вели, увидев другую собаку, и всё это, как сказала Дженни, только множество лжи и обмана, поэтому она не обращала на них ни малейшего внимания.
"Никогда не убегай от собак, если можешь сдержаться", - посоветовала она Петеру, - "так как большинство из них полуслепые, но, несмотря на это, склонны быть истеричными и гоняться за всем, что движется. Но, если ты не убежишь, а будешь твердо стоять на месте, возможно, они пройдут мимо и притворятся, что не видят и не чуют тебя, особенно если уже сталкивались с нами раньше. У собак хорошая память.
Маленьких собак ты можешь удержать на месте, ударяя их, как будто дерешься, только беги, выпустив когти, бей быстро и сильно, так как большинство из них боятся, что им выцарапают глаза, и не любят, когда их хватают за нос, ведь он у них очень чувствительный. Например, вот этот ищет неприятности, и я сейчас покажу тебе, что я имею в виду".
Они шли по улице Сетл возле Уайтчепеля и искали еду, когда жирный откормленный шотландский терьер с лаем выбежал из двери и стал очень сильно атаковать их, визжа, тявкая, прыгая, бросаясь короткими перебежками, постоянно щелкая зубами, хвастаясь, пугая и напуская на себя храбрость.
Дженни спокойно сидела на дороге, глядя на врага с унизительным равнодушием, которое он принял за страх, унижение и раболепство, что придало ему достаточно смелости, чтобы приблизиться до пределов досягаемости, рискуя на самом деле схватить Дженни зубами. Как вспышка молнии, ее лапа выскочила три раза, пока она отклонялась от нападения настолько далеко, чтобы шотландский терьер промахнулся. Через некоторое время он с порезами на носу и под глазом убежал в безопасное прикрытие двери, крича: "Помогите, убивают! Караул!"
"Идем", - сказала Дженни Петеру. - "Теперь мы можем выходить. Через минуту увидишь". Петер давно уже научился не отвечать ей, особенно когда что-нибудь требовало времени в долях секунды, и быстро побежал за ней, чтобы быть вне досягаемости, когда хозяйка пса, не очень аккуратная женщина, очевидно, владелица старой фруктовой или овощной лавки, вышла и бросила в них лоханку, полную воды, но промахнулась благодаря мудрости и быстрым действиям Дженни.
"Я давно не тренировалась", - сказала Дженни, как раньше, хвастаясь Петеру. - "С третьим ударом промахнулась. Но все-таки они убегают с криком о помощи, и, если ты останешься на месте, обязательно получишь, хотя, как ты видел, и не от них. А тебе не всегда нужно это делать. Часто они воспитываются вместе с кошками или привыкают к ним, и просто любопытные, или хотят поиграть, поэтому подходят, тяжело дышат, сопят, обнюхивают, размахивая хвостами - это, если ты знаешь, обозначает, что они довольны и дружелюбны, а не сердиты, взволнованы или нервничают о чем-нибудь, как бывает у нас. Тогда ты можешь устоять перед ними и притвориться, что не замечаешь; попробовать уйти или подняться на такую высоту, что они тебя не достанут. Например, я обычно не обращаю внимания, когда их мокрый холодный нос возится в моей шерсти, а просто даю им небольшой легкий удар лапой как напоминание, что мы совершенно разные виды, и их игры полностью отличаются от наших".
"А если предположить, что это большая собака", - сказал Петер. - "Вроде тех, что в Глазго?"
Дженни немного вздрогнула. "Ох!" - сказала она. - "Не напоминай мне о них. Как я уже говорила, каждый раз, когда увидишь бультерьера, беги, а лучше начинай подниматься. Множество других ты можешь обмануть и напугать, раздувшись и притворяясь, что ты больше, чем на самом деле. Дай, я тебе покажу. Ты мог бы научиться этому намного раньше, так как нельзя сказать, когда тебе это понадобится".
Они шли по улице Патерностер с ее широкими открытыми пространствами из-за бомб, и Дженни перебралась по низкой плите в сорняки и огненные цветы, которые росли там. "Теперь", - сказала она, - "делай то же самое, что и я. Вдохни воздух, вот так. Теперь надувайся, одновременно задерживая дыхание. Это трудно. Давай, попробуй сам".
Когда она это сказала, Петер действительно раздулся почти вдвое больше своего размера, как и Дженни, превратившись во что-то типа кривого шерстяного шара. Он был уверен, что выглядит очень огромным, совсем неровным, и чувствовал себя как дурак. Об этом он сказал Дженни, добавив: "Я думаю, что это глупо".
Она ответила: "Совсем нет. Ты не понимаешь этого, но действительно выглядишь угрожающе. Наоборот, предупреждающая борьба имеет очень большой смысл. Если ты можешь победить без борьбы, или враг так боится тебя, что даже не может ее начать и уходит, борьбы вообще нет, а это самое лучшее. Такое дело совсем безвредно, и всегда можно его попробовать, даже с другими кошками. Ведь, несмотря на то, что там только воздух да шерсть, это всё равно заставляет тебя испуганно уползать, когда кто-то делает такое с тобой".
Вдруг Петер вспомнил Демпси, как ужасающе выглядел этот искалеченный ветеран множества битв, когда раздувался, полностью изгибался и начинал угрожать.
"Во всяком случае", - закончила Дженни урок, - "если может не сработать, наполняться воздухом полезно, так как ты готов издать превосходный пугающий боевой клич, и чаще всего сработает, если твой организм успеет издать его раньше, чем любой другой. Собаки обычно пятятся назад и помнят его до следующей битвы".
Проходя по этой части Лондона, Петер выяснил, что кошки в основном очень похожи на людей. Некоторые из них жалкие, маленькие, придирчивые, и всегда стоЯт на своем, даже если их вежливо просят поделиться; другие терпеливые и гостеприимные, весело говорят: "Конечно, можно войти. Тут полно свободного места", - даже раньше, чем Дженни успеет закончить свою тихую просьбу о разрешении остаться. Некоторые снобы отказываются общаться с тобой, если ты бродяга, другие сами когда-то были бродягами, вспоминают свои трудности и сочувствуют тебе; бывают сварливые кошки, настолько испорченные, что им всегда хочется драться, другие дерутся только в шутку, чтобы доказать собственное превосходство; а многие добродушные кошки, принадлежащие мясникам, ресторанам, столовым или зеленщикам, приведут тебя к еде, поделятся с тобой всем, что у них есть, или дадут тебе совет, где можно перекусить.
Петер также научился не только у Дженни, но и на своем горьком опыте остерегаться детей, особенно самых маленьких, которые еще не понимают кошек, или даже больших с жестоким характером. А так как ты заранее не можешь сказать, какие они, будут ласкать тебя или дразнить, у тебя нет выбора, если ты лондонский бродяга, кроме как действовать в интересах собственной безопасности.
Этот горький опыт Петер приобрел не очень приятным образом, когда они проходили через переулок Петтикот в Уайтчепеле, где маленький неаккуратный мальчик играл в канаве возле магазина рыбы с картошкой. Он был такого же возраста, как Петер, или, точнее, как Петер был до удивительного превращения, которое с ним произошло, такого же роста, и позвал его, когда они быстро проходили мимо: "А вот и кошечки. Иди сюда, белый".
Прежде чем Дженни предупредила его или тихо сказала: "Петер, будь осторожнее!" - он доверчиво подошел, так как этот мальчик напоминал его самого, и вспомнил, что он любил всех кошек, которых видел на улице, особенно заблудившихся бродяг. Он подошел и поднял голову и лицо, чтобы его погладили. Через некоторое время его телу от головы до ног стало очень больно, и он даже подумал, что скоро может умереть. Он закричал не то от боли, не то от страха, так как пока еще не знал, что с ним произошло.
Потом он понял, что этот мальчик сильно сжал пальцы и тянул его за хвост. Никогда он еще так сильно не страдал от боли, как сейчас.
"А теперь", - противно смеялся мальчик, - "посмотрим, как ты сможешь уйти".
С криком ужаса и обиды, вонзая когти в трещины на дороге, Петер приложил большое усилие, чтобы кое-как вырваться и убежать, предполагая, что хвост остался в руках у мальчика, и только потом, когда пробежал половину квартала, смог определить, что он всё еще торчит сзади в целости и сохранности.
Тут Петер открыл еще одну вещь о кошках, которой раньше не знал. Если тебя тянут за хвост, это включает в себя не только боль, но и унижение. Он никогда не чувствовал себя таким маленьким, обиженным и опозоренным, да еще и перед Дженни. Он боялся, что теперь больше не может смотреть на нее. Это гораздо хуже, чем, когда он был мальчиком, его ставили в угол, грубо разговаривали с ним, щипали за уши или ломали суставы при всей компании.
Помогло выдержать то, что Дженни как будто всё поняла. Она не говорила с ним сочувственно, что Петер в это время вряд ли смог бы перенести, и даже не очень смотрела на него, а просто шла рядом, занимаясь своими делами и немного притворяясь, что его тут нет. Это помогло - постепенно боль и воспоминание начали исчезать, и, наконец, когда прошло много времени, Дженни посмотрела сначала в ясное небо, потом на него и сказала: "Ты знаешь, я думаю, что ночью может быть дождь. Что говорят твои усы?" - а он вытянул усы вперед, сморщил кожу на спине, как будто предсказывая погоду, и ответил:
"Пара-тройка дождей, возможно, будет. Нам лучше добраться до сквера Кавендиш побыстрее, пока он не начался. Смотри сюда! Вот наш автобус, который сейчас уходит. Мы не ошибемся, если пойдем в ту же сторону".
Это была "семерка", и на вывеске впереди написано: "Улица Оксфорд - мраморная арка".
"Улица Оксфорд пересекает улицу Риджент, потом идет улица Принца, и, если мы повернем вверх по улице Принца, обязательно придем в сквер", - объяснил Петер, - "а оттуда уже рукой подать до Кавендиш-мяу и домой".
Дженни, как эхо, повторила слово "домой" таким печальным и тоскливым голосом, что Петер резко посмотрел на нее, но она больше ничего не сказала, и, быстро продвигаясь мелкими шагами от магазинной двери до магазинной двери, наша пара вскоре прошла из Холборна по улице Новый Оксфорд на улицу Оксфорд, и потом через улицу Риджент на улицу Принца, где они повернули вверх, прямо в сквер Кавендиш.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #20 : 03 Июня 2021, 22:25:41 »

Часть 20 - Элита сквера Кавендиш

Теперь, когда, наконец, они оказались в сквере, Петер страстно желал поторопиться в Кавендиш-мяу. Ведь близко к дому опять были все виды, которые он хорошо знал - маленький овальный парк, окруженный высокими зелеными кустами, посаженными так близко друг к другу, что эта живая изгородь не пропускала никого, кроме кошек, и давала проход только через железные ворота на севере.
Здесь, как и во всех маленьких садах, часто бывали няни, которые вязали у колясок, а дети играли в безопасности от транспорта, проходящего по внешним улицам. Вокруг этого овала он узнал спящие домА с трех сторон от сквера, они все были величественного вида и изящные, даже несмотря на то, что один, разбитый и разрушенный бомбами, прятал свои раны да пустоты за нетронутыми внешними стенами, дверями и заколоченными досками окнами, производя впечатление, как будто он закрыл глаза и не хочет, чтобы его тревожили.
Там впереди всё так же стоял высокий полицейский мистер Вигго, радующий глаз круглым голубым шлемом, синим плащом и чистыми белыми перчатками; почтальон мистер Легг выходил из дома № 29; товарный вагон поворачивал за угол от кооператива; и Петеру казалось, что в любой момент он увидит шотландскую няню в жестком от крахмала бело-голубом чепце "гленгарри" с развевающимися синими лентами, идущую строевым шагом из Кавендиш-мяу в сквер, а может, даже самого себя, которого она держит за руку и немного тянет, ведь он не любил, когда с ним обращались, как с маленьким ребенком.
Вот так всё и было. Еще немного дальше он мог бы увидеть свой дом, который, кажется, покинул очень давно. И он сказал: "Скорее, Дженни! Давай поспешим. Мы уже почти пришли".
Но ей это не очень понравилось, и Дженни вынуждена была предупредить его, сдерживая нетерпение, так как, прежде всего, это была новая территория, на которую они пришли чужими, и им следовало шагать мягко, соблюдать манеры, знакомиться, кроме того, вежливо отвечать на вопросы и слушать, что могут говорить местные жители. Только потом они будут свободно идти, куда им хочется, если важные члены общества согласятся их принять. А бросаться, очертя голову, через район, который, очевидно, населен множеством кошек [возможные прототипы - звезды английской и американской эстрады], не останавливаясь, чтобы развлечься - это только может привести их к неприятностям.
"Это займет немного больше времени, Петер", - сказала Дженни, - "но все будут очень огорчены, если мы не остановимся и не объявим о себе. Помни, что мы тут чужие. Спокойно иди вместе со мной вокруг сквера, и мы посмотрим, что они говорят. Надо настроиться на их волну".
Петер не очень понимал, что Дженни имела в виду, пока они не добрались до прохода возле дома № 2а, где жил сторож, который одновременно был дворником и владельцем ключей в маленькие садики. Тут он впервые встретился с чудесами кошачьего общения посредством усов-антенн. Это похоже на радио. Они что-то обдумывают, и через некоторое время ты знаешь, что они говорят, или, по крайней мере, думают, что говорят, так как это проходит через твои усы или вибриссы - чувствительные волосы, растущие у тебя над глазами. Потом ты обдумываешь ответ, и он приходит к ним. Это работает только на небольших расстояниях, и тебе на самом деле надо быть как можно ближе к кошке, с которой ты общаешься, но все-таки работает.
В то время, как дворник ушел, его кот остался дома, сидеть возле окна, и Петер с удовольствием узнал большого черного кота с белым пятном на груди и огромными зелеными глазами, которого очень часто видел, когда жил возле сквера. Потом догадался, что кот за окном передает им, как будто по радио, ведь окно было закрыто, и он не мог ничего услышать, но ясно, как день, понял, что говорил кот: "Меня зовут мистер Блэк. Можно просто Блэкки. Я веду здесь все свои дела. А вы бродяги или домашние кошки из других окрестностей с простым визитом?"
Петер почувствовал, что Дженни вежливо ответила: "Бродяги".
"Ага!" - большие круглые глаза внимательно смотрели на них через оконное стекло, когда мистер Блэк передавал по радио следующий вопрос: "А вы просто идете мимо или думаете остановиться здесь?"
Петер больше не мог сдерживаться и, совершенно забыв все предупреждения Дженни, передал сообщение на своей волне: "Я здесь живу. То есть несколько севернее, в Кавендиш-мяу. Ты помнишь меня? Я Петер Браун из дома № 1а. Мой отец - полковник Браун..."
Мистер Блэк прервал. У него было очень подозрительное выражение лица. "Петер Браун, говоришь? Вряд ли когда-нибудь в своей жизни я видел тебя раньше, а ведь я знаю практически всех в округе. Брауны никогда не держали кошек. У них есть маленький мальчик, но теперь он ушел из дома. Послушай, умный приятель, если ты хочешь разбить окрестности ложью и притворством, дай, я тебе скажу..."
Но тут удачно вмешалась сообразительная Дженни: "Это мой друг просто воображает. У него такая игра воображения. Он всегда играет в нее".
"Хорошо", - сказал мистер Блэк, - "если это так. У нас в окрестностях снобов практически нет, но в настоящее время тут полно бродяг".
"Мы недавно вернулись из Глазго", - сообщила Дженни не совсем к месту, как показалось Петеру, который еще должен был понять, что она хорошо знала, о чем говорить, чтобы как можно больше заинтересовать кошек.
Мистер Блэк заинтересовался: "Глазго? Не может такого быть. Я когда-то знал там много кошек. Как вы приехали?"
Петер уже пришел в себя после ошибки и понял, что может ответить на это. Он гордо передал: "Мы плавали по морю", - используя фразу, которую выучил, слушая матросов на борту "Графини". - "На корабле "Графиня Гринок", Глазго-Лондон".
Мистер Блэк выглядел увлеченным. "Хорошо, хорошо", - сказал он. - "Тогда, возможно, вы оба знаете эту дорогу. Однажды я принадлежал моряку - точнее говоря, кажется, матросу палубного типа. Он работал на пароме, который ходит между деревнями Девонпорт и Торкросс. А знаете ли вы, что это работает с помощью подводного кабеля, который проложен с одного берега на другой?"
Дженни вежливо заметила, что не знает, и вообще она никогда не слышала о такой удивительной вещи!
"Да, так и работает", - настоял мистер Блэк. - "Я не думаю, что это можно назвать плаванием, но, так как у нас, некоторым образом, много общего, я предполагаю, что будет хорошо, если вы останетесь. Разбомбленное здание № 38, где живут многие. Скажите им, что я говорю: будет хорошо, если вы останетесь там. И запомните, что вы должны подчиняться принципам соседних окрестностей, иначе вылетите отсюда оба. Первый принцип, который нужно запомнить - не опрокидывать мусорных ящиков по ночам. Жители этого не любят и жалуются мистеру Клеггу. Этот человек ухаживает за мной. Он хозяин парка, сквера и так далее. Кроме того, нельзя драться. Это тоже мешает жителям. Если вам хочется драться, перейдите на улицу Вигмор или в Манчестерский сквер. Там всё время идет борьба. А мы стараемся сделать окрестности спокойными и приличными. Две девушки, которые живут внизу, в доме № 52, очень чувствительные, и, если вы достаточно жалобно попросите, иногда могут дать молоко. Скажите, как вас зовут?"
"Дженни Боулдрен", - ответила Дженни. - "Знай, что я наполовину шотландка, а моего друга зовут Петер".
"Это действительно так", - прервал мистер Блэк. - "Тогда продолжайте..." И он начал решительно умываться.
"Ну, вот", - сказала Дженни со спокойным удовольствием, когда они медленно шли дальше. - "Видишь? Теперь мы знаем место, куда можно идти, как раз подходящий случай. Привет, дорогие мои! Желаю вам обеим долгой жизни и хорошего здоровья".
Два последних высказывания были обращены к двум кошкам с кольцеобразными хвостами и метками в виде лиры на голове, которые сидели на окне нижнего этажа дома № 5, как всегда, еще с тех пор, когда Петер жил по соседству, умывались, подмигивали, мурлыкали и следили глазами за людьми, которые приходили и уходили.
Их ответ на вежливое приветствие Дженни мягко и сонно доносился через окно, и часто было трудно понять, кто из них говорит.
"Я Шин".
"Я Шилла".
"Мы близнецы".
"На самом деле мы с Украины".
"Нам никогда не разрешают выходить из дома. А вы говорили с мистером Блэком?"
Так как это был первый вопрос, обращенный к ним и как будто заданный обеими, Петер взял ответ на себя и сказал: "Да, говорили. Он очень добрый, и сказал, чтобы мы остались".
Если бы вздохи можно было передавать по радио, кажется, именно это потом дошло до усов Петера и Дженни: "Ах, хорошо! Мы всегда говорим, что не знаем, во что превращаются окрестности. Всё было иначе, когда мы приехали. Исключительно".
"Запомните - не опрокидывайте мусорных ящиков. Бродяги!"
"Желаю вам обеим долгой жизни и хорошего здоровья!" - еще раз вежливо пробормотала Дженни, когда они скрылись из виду, а потом добавила: "Глупые снобы!" Из дома № 5 послышалось тихое сердитое ворчание.
"Настоящая порода", - сказала Дженни. - "Мне бы хотелось знать, давно ли она появилась, и как выглядели их предки, когда мои были египетскими святыми. Кстати, где находится Украина?"
"По-моему", - не очень уверенно ответил Петер, - "где-то между Россией и Турцией".
"Россией?" - удивленно переспросила Дженни. - "И они еще говорят о том, во что превращаются окрестности".
"Желаю тебе долгой жизни, хорошего здоровья и всех удобств", - сказал Петер, как его научили, имбирного цвета кошке со светло-зелеными глазами, сидящей за железной решеткой перед домом № 11, аккуратно закрутив хвост. Он знал, что это кошка уборщицы миссис Боббит. Он часто видел ее там и даже пробовал гладить. А теперь подошел и коснулся ее носом.
Имбирного цвета кошка сказала: "Хорошо говоришь, малый. Очень приятно в наши дни найти кого-нибудь с хорошими манерами. Тебя учили как следует. Запомни, что манеры лучше всего помогают преуспевать в жизни. Я очень рассердилась этим утром и вполне могла бы избить тебя от ушей до хвоста, если бы ты не говорил так мягко. Меня зовут Вуззи. Я думаю, что ты видел мистера Блэка?"
Дженни назвала их имена. Она почти лопалась от гордости, что Петер заслужил похвалу от имбирного цвета кошки.
Вуззи сказала Дженни: "Дженни Боулдрен, да? Это по-шотландски. Но для тебя еще важнее твой внешний вид. Хорошее воспитание. По ушам видно, что ты из Египта. А я такая смесь, что никто не может сказать, откуда всё началось. Возвращайся и расскажи мне о себе после того, как найдешь жилище".
"Вот это", - твердо сказала Дженни Боулдрен, - "одна из лучших кошек, каких я только встречала. Мне нужно поговорить с ней, и побольше". Она выглядела такой довольной, веселой и счастливой, что Петер действительно обрадовался, когда смог хоть немного отвлечь ее от бедного мистера Граймса.
Когда они шли дальше, услышали чей-то тихий голос откуда-то сверху, приветствующий их пожеланием долгой жизни и молока на обед. Они посмотрели вверх и увидели черепахового цвета кошку, прячущуюся на фонарном окне дома № 18.
"Остановитесь на минуту", - потребовала она. - "Мне так скучно. А вы оба выглядите, как будто побывали в разных местах". "Мы и так побывали", - подумал Петер про себя. "Меня зовут Хедвиг. Я имею практически весь мир, но я очень несчастная. Я принадлежу бездетной паре" [возможный прототип - героиня песни She's leaving home].
"Ах, моя дорогая", - посочувствовала Дженни. - "Наверно, это очень плохо".
"Да", - сказала Хедвиг, - "поверьте мне. Носятся со мной весь день. Держат меня руками за спину, как ребенка. Кудахчут, воркуют и шумят, так что я не могу понять, где начало, где конец. У меня есть корзина с синей лентой, подушки, ножницы для когтей и полные ящики игрушек. А я так устала от этого всего. Когда-то я была очень ловкой и умелой, жила одна на аллее до того, как меня подобрали. Если бы я могла выйти на несколько минут, пошла бы в разбомбленный дом. Я страдаю, когда не слышу, что делается на улице".
"Вот видишь", - заметила Дженни Петеру, когда они пошли к верхней части сквера, - "это не всегда сметана и рубленая печенка".
Они продолжали идти и встретили великолепную породистую Персидскую розу, которая ни о чем не говорила, кроме развлечений да синих лент; длинношерстного мистера Сильвера, который убедил их, что, если принадлежать холостому парню, жизнь будет самой лучшей; а три разных кошки, которые жили у двух девушек, сказали, что, если не слишком обращаешь внимание на то, что не разрешается наступать на вещи, лучше всего на самом деле жить у незамужних сестер, так как ничего не меняется и не происходит, чтобы пугать или волновать тебя.
Таким образом Петер в компании Дженни Боулдрен прошел вокруг всего сквера Кавендиш, познакомился со всеми друзьями и соседями, которые там жили, и был принят ими, как этого хотела Дженни, а будучи одним из них, он, наконец, пришел на улицу, которая вела в Кавендиш-мяу.
Теперь, как ни странно, он больше не торопился, как раньше, а остановился на время у входа в узкий маленький карман или тупик, который назывался Кавендиш-мяу. Хотя он стал котом и понимал их гораздо лучше, чем раньше, мысль о том, что скоро он сможет увидеть мать и отца, сделала его очень счастливым. И он сказал Дженни Боулдрен: "Мы всё сделали, Дженни. Это здесь. А совсем рядом, внизу, наш дом".
К Дженни вернулась печаль, так как она очень полюбила Петера. "Да, Петер", - сказала она. - "Боюсь, что совсем рядом, внизу, на этой маленькой дорожке нам придется расстаться".
"Ах, моя дорогая Дженни!" - сказал Петер. - "Разве ты не знаешь, что бы ни случилось, я не покину тебя? Никогда, никогда, никогда!"
Но Дженни предвидела будущее лучше, чем ей казалось. Кроме того, всё обернулось не так, как она думала, что их ждет в маленьком узком сквере Кавендиш-мяу.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #21 : 03 Июня 2021, 22:27:09 »

Часть 21 - Возвращение в Кавендиш-мяу

Теперь, когда они уже, наконец, были тут, Петер понял, что совершенно не знает, что делать, точнее, у него не было настоящего плана.
Ведь это был не простой визит, когда ты подходишь к парадному входу, нажимаешь на кнопку звонка, и, когда кто-нибудь выходит в ответ, показываешь свою карточку с надписью: "Мистер Петер Браун, недавно проживавший в Кавендиш-мяу, дом № 1а, имеет честь встретиться с матерью миссис Браун и отцом полковником Брауном". Или даже ты врываешься в парадный вход, если, конечно, дверь не заперта, и кричишь: "Мама, мама! Я дома. Я опять вернулся. Ты скучала по мне?"
Он не мог дотянуться до дверной ручки, а тем более до звонка. Ведь он приобрел форму и внешний вид большого белого кота, потеряв возможность говорить с людьми, хотя и понимал их, но, даже если бы мог разговаривать с матерью, отцом или няней, которая с самого начала боялась кошек, попробовать убедить их, что он на самом деле Петер, с которым произошло очень странное, казалось ему не совсем разумным. Он без всякого труда мог бы объяснить детям своего возраста, а взрослые, скорее всего, сказали бы примерно так: "Ерунда и бессмыслица. Маленькие мальчики в котов не превращаются", - и на этом бы всё кончилось.
Но теперь, когда пришло время, он подумал, что, возможно, будет хорошо, если они просто подойдут, сядут перед домом и будут наблюдать. Наверно, отец дома, и увидит его в окно нижнего этажа, если занавески не закрыты, а мать или няня может войти в дом или выйти из него, тогда он с удовольствием убедится, что у них всё хорошо, они живы и здоровы, а кроме того, он сможет познакомить мать и Дженни Боулдрен. Он очень хотел, чтобы Дженни увидела, какая у него красивая мать. И он решился это сделать.
"Вот здесь", - сказал он, - "маленький домик в дальнем конце Кавендиш-мяу". Дженни легко узнала его, так как домик был маленький, высотой всего в два этажа, почти прижатый к соседнему, очень большому дому из белого гранита, который недавно отремонтировали, и куда собирались переселяться новые люди, как раз когда с ним произошло что-то, заставившее его превратиться в кота.
Это был очень милый домик с красивой черной дверью, окруженной кремовым деревом, на которой отец прикрепил блестящую медную табличку со своим именем: "Полковник Браун", - так как люди всегда с трудом находили Кавендиш-мяу, даже те, которые жили рядом.
Но теперь, еще до того, как они перешли улицу, Петер заметил, что с дверью произошло странное, точнее говоря, что-то изменилось, и в окне гостиной, выходящем на улицу, которое всегда гордилось своими жесткими от крахмала кружевными занавесками, через которые ты можешь увидеть круглый, как пирог, стол с маленькой бронзовой статуей Меркурия, тоже творилось не то.
Петер увидел эту разницу. На двери больше не было медной таблички, на окне занавесок, а в комнате - никакой мебели, так что, если ты заглянешь внутрь, увидишь, что там пусто. Но в углу окна была маленькая белая карточка с черной надписью, говорящей о том, что здание свободно, сдается в аренду, и заинтересованные стороны сами должны обращаться к Треджмору и Силкину на улице Саквилл или спрашивать начальника. Совершенно ясно, что Брауны переехали, больше не жили в Кавендиш-мяу, дом № 1а, и не было ни единого ключа к решению загадки, где они находятся теперь.
Первой реакцией Петера было то, что он совсем не удивился. Кажется, они часто переезжали с места на место. Он знал, что это связано с тем, что отец служил в армии, которая постоянно меняла свое расположение.
Второй его эмоцией были скука и разочарование. Оказалось, что котом быть не так уж плохо, особенно после того, как Дженни нашла его и взяла под свою защиту, поэтому он был очень рад, что они путешествовали вместе. Но вдруг понял, что на заднем плане его мыслей было утешение, что, независимо от того, где бы он ни был, родители продолжали жить в маленькой квартире в Кавендиш-мяу, и, когда он думал о них, всегда мог представить себе, что они делают. Кроме того, это давало надежду, что он снова когда-нибудь их увидит, и он хотел вернуться домой, даже если они не узнают его.
И вот теперь они уехали.
Петер сидел перед черной дверью и пустым окном, тяжело моргая глазами, чтобы скрыть слезы. Даже умывание не могло бы утешить его в том горе, которое он чувствовал. Он страстно желал, чтобы его новые достижения могли проявиться в полной мере, так что он смог бы показать матери и отцу многое из того, что научился делать, и тогда бы они узнали, что он больше не тот Петер, которого шотландская няня вынуждена была держать за руку, переходя улицу. Теперь он и сам хорошо мог ходить практически через весь Лондон. Также он путешествовал в чужой город на корабле, взбирался на мост, когда за ним гнались собаки, умел ловить мышей и крыс, зарабатывал себе на жизнь и заслужил уважение такого человека, как первый помощник мистер Стрекан - в общем, стал очень интересной и полезной личностью.
Он бы вполне мог себя сдерживать, но сообразительная Дженни, даже несмотря на то, что она не умела читать, поняла, что произошло, и старалась его успокоить. "Да, Петер", - сказала она, приближаясь к нему, - "они уехали и бросили тебя. Это очень обидно. Похоже на то, как меня люди бросили и ушли... Такое может быть. Я понимаю".
Вспомнив о собственной трагедии, Дженни чуть и сама не заплакала, но усилием воли сдержалась и начала любовно мыть его лицо таким милым и приятным движением головы, что Петер посчитал это трогательным, и, конечно, сразу же залился слезами.
При этом ему тоже было обидно, что Дженни вспомнила о большой трагедии в своей жизни, и, чтобы попробовать частично восстановить собственное спокойствие, а также выразить свою любовь к ней, он в ответ начал мыть ее лицо, пока она мыла его, и, в результате, Дженни теперь тоже потеряла контроль над своими эмоциями. Через некоторое время они вдвоем сидели на дороге в Кавендиш-мяу и горько плакали, ища облегчение своего несчастья в громкой печальной песне, чем, конечно, нарушили один из принципов, о которых предупреждал их мистер Блэк, то есть шумели и мешали жителям, даже хотя дело происходило днем, и еще не пробило два часа.
На верхней лестнице второго этажа в большом белом гранитном доме по соседству поднялось окно, и кто-то сказал: "Тише, кошечки. Уходите. Мне так грустно".
После этого у окна появилась, выглядывая вниз на двух наших несчастных кошек, очень красивая голова, принадлежащая маленькой девочке, длинные волнистые каштановые волосы которой были подвязаны красными лентами с обеих сторон свежего милого лица, подчеркивая ее нежный рот и мягкие любящие карие глаза.
Всё это открылось Петеру, пока он смотрел вверх сквозь слезы, но Дженни увидела кое-что другое, и это заставило ее отскочить, как будто она встретилась с привидением. Она некоторое время смотрела на это явление, почти застыв в неподвижности с поднятой лапой и странным выражением лица.
В то же время круглые мягкие глаза девочки сияли любопытством, ее рот от удивления и кратковременного недоверия сложился в форме буквы О, а потом она закричала: "Дженни! Дженни Боулдрен! Ах, ты, моя дорогая, любимая! Подожди, подожди! Я иду к тебе".
Она отошла от окна, потом Петер и Дженни услышали изнутри звук быстрых шагов, бегущих вниз по лестнице, и, как только Петер успел сказать: "Дженни, она знает твое имя, она позвала тебя", - дверь на улицу распахнулась, через нее выбежала покрасневшая задыхающаяся девочка, взяла Дженни на руки, обнимала, целовала ее, держала, раскачивала в воздухе и кричала: "Дженни, моя дорогая, любимая Дженни! Это ты. Наконец-то, я тебя нашла. Или это ты меня нашла, ты ведь такая умная кошка. Моя дорогая, любимая Дженни, ты должна вспомнить меня, твою Буфф, не так ли, моя дорогая? Дай, я тебя еще раз поцелую".
Не было никакого сомнения, что Дженни вспомнила ее, так как с видом полного удовольствия и счастья на лице она тут же влезла к Буфф на плечи, как длинный живой мягкий воротник, и начала мурлыкать громче, чем мотор самолета в небе.
Теперь Буфф бросилась вверх по лестнице, а другие окна в Кавендиш-мяу начали открываться, и люди с любопытством высунули головы наружу от ее крика: "Мама, мама! Дженни вернулась ко мне. Она меня нашла. Мама, спустись и посмотри. Я уверена, что это Дженни".
Потом мать Буфф спустилась по лестнице, это была высокая красивая женщина, похожая на Буфф, но одновременно, думал Петер, чувствуя боль в сердце, и на его мать тоже, так что некоторое время он не был вполне уверен, кто из них кто, хотя, разумеется, она даже не смотрела в его сторону, как и Буфф, поскольку теперь обе они всё обнимали, гладили да ласкали Дженни, разговаривали с ней, между собой и с ближайшими головами, которые высунулись из окон, удивлялись, рассказывали, объясняли это чудо, а прежде всего, как произошло, что они три года назад потеряли Дженни.
Но дело в том, что Петер понял каждое слово, которое они говорили, и его сердце наполнилось радостью, так как это доказывало, что они не бросили Дженни.
Из этого разговора он выяснил, что, уехав из старого дома, они вынуждены были перебраться в гостиницу на несколько дней, так как краска на новом месте еще не полностью высохла. Утром, когда они собирались переезжать и хотели вернуться, чтобы позвать Дженни Боулдрен, Буфф заболела, и ей пришлось провести три дня и три ночи в больнице, чтобы быстрее выздоравливать. Врачи, медсестры, мать и отец постоянно находились возле ее кровати, наблюдали и волновались, а про Дженни совсем забыли.
Наконец, когда Буфф полностью выздоровела, и ее выписали из больницы, миссис Пенни тут же вспомнила про Дженни, но уже прошло больше пяти дней, и, когда она поспешила обратно в старый дом, Дженни там не было.
Петер подумал, что очень важно, чтобы Дженни узнала об этом сразу же, и, пока всё еще продолжались волнение, разговор да крики, он позвал Дженни, высоко и весело сидящую у Буфф на плечах: "Дженни! У меня для тебя хорошая новость. Я слышал, что они говорили. Они не такие жестокие, чтобы уехать и забыть про тебя. Дело в том, что Буфф заболела и некоторое время лежала в больнице". Он как можно быстрее рассказал ей всю эту историю и добавил в конце: "Я знаю, что люди, которые любят кошек, особенно тебя, никогда так не поступят. Ты рада этому?"
Как ни странно, хотя она весело и мечтательно улыбалась ему, Дженни будто бы не была заинтересована этой историей и не особенно ободрена, но, без сомнения, довольна, что всё так обернулось, и только сказала: "Теперь мне абсолютно всё равно, Петер, что там у них произошло, но она опять вернулась и любит меня. Как видишь, я могу ей простить всё что угодно".
Это была полностью женская точка зрения, так что Петеру через некоторое время стало тяжело, как будто он по-настоящему ужасно и остро предчувствовал боль одиночества, но быстро подавил это, ведь для него не было другого развлечения, кроме счастья, что для Дженни всё обернулось так хорошо. А потом Дженни сказала кое-что, характерное для нее и обнадеживающее. Она позвала его мягким певучим голосом, который сохраняла только для обмена любовными мыслями: "Да, Петер, мы все теперь будем счастливы. Ведь я знаю, что они тебя полюбят не меньше".
Но эта мечта вскоре исчезла. Как выяснилось, ни Буфф, ни ее мать даже не обратили внимания на присутствие Петера, и, когда, наконец, первое волнение приветственных криков, обращенных к Дженни, начало успокаиваться, а все головы, которые высунулись из окон в Кавендиш-мяу, снова отодвинулись обратно внутрь, Буфф, любовно держа на плечах Дженни, которая нежно гладила лапой ее гладкую щеку, развернулась и пошла внутрь большого гранитного дома № 2 в Кавендиш-мяу с богатым коридором, где все проблемы Дженни должны были подойти к концу, вполне естественно, что Петер последовал за ними. Но тут мать Буфф, увидев большого белого бродягу, который пытался пройти через дверь, наклонилась и спокойно вытолкнула его на улицу, говоря добродушным голосом: "Нет, нет, старина. Ты уж извини, приятель. Мы не можем держать внутри всех кошек. А теперь беги домой".
Послышалось хлопанье, щелканье, и второй раз дверь в Кавендиш-мяу закрылась перед самым носом у Петера, оставив его, одинокого и покинутого, стоять снаружи.
Всё произошло так быстро, что некоторое время он ничего не хотел делать, только стоял да смотрел на эту пустую дверь красного дерева, цепенея от того, что произошло.
Но в этот раз он был не совсем покинутый, так как сначала услышал дикий крик Дженни изнутри: "Петер, Петер!" - а потом уловил волны, переданные по радио ее мыслями, причем такие сильные, как будто она стояла рядом с ним:
"Петер, не уходи! Я сейчас прийти не могу, но мы как-нибудь всё устроим. Не беспокойся. Иди в разбомбленный дом № 38 и жди меня. Я приду быстро, как только смогу. Они нас не поняли. Пообещай мне".
Петер послал ответное обещание, после чего в Кавендиш-мяу стало тихо.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #22 : 03 Июня 2021, 22:29:16 »

Часть 22 - Дженни принимает решение

Петер был так потрясен всем тем, что произошло в Кавендиш-мяу - исчезновением родителей, а впоследствии потерей Дженни, ведь она снова нашла свою семью - что не пошел немедленно в общежитие разбомбленного дома № 38 в сквере Кавендиш, где собирались бродячие кошки со всех окрестностей, а вместо этого оцепенело бродил вокруг да около сквера.
Он наблюдал за детьми, которые играли на дорожках в парке, прыгая на одной ноге по меловым отметкам с одного квадрата на другой, и вспомнил, что совсем недавно и сам так же прыгал вместе с ними. Он знал многих и подумал: а что они скажут, если вдруг узнают, что он превратился в кота?
Он увидел полицейского мистера Вигго, аккуратно держащего пальцами пояс и разговаривающего с чьей-то няней, и вспомнил, что он всегда стоял таким образом, когда говорил с ним и няней, если они приходили в сад: "Хорошо. Доброе утро, мистер Браун. Как вы себя чувствуете в этот прекрасный день, миссис Мак-Иннис?" - так звали няню. Петер понимал, что, если мистер Вигго увидит его сейчас, погонится за ним, так как в это огороженное место не допускались ни собаки, ни кошки, а полицейский даже не подозревает, что большой белый кот, ворвавшийся сюда - Петер Браун, которому он привык весело желать доброго утра.
Чтобы избежать этой неприятности, Петер крался под кустом и прятался, пока мистер Вигго не прошел в обход по дорожке с колясками. Но то, что он должен был красться и прятаться от полицейского, еще больше заставило Петера почувствовать трудности одиночества.
Воробьи чирикали на кустах, прыгали и клевались по улице. Такси, приезжающие из-за угла, подавали сигналы гудками, когда водители нажимали на резиновую грушу сирены: с улицы Оксфорд доносился громкий шум дорожного движения. День подходил к концу, хотя солнце еще продолжало светить; деревья в сквере были свежие и зеленые, воздух потерял свою остроту. В Лондоне был май, но не для Петера.
Он думал, что Дженни, наконец, счастлива в надежных руках Буфф и семьи Пенни, которых она так любит, что теперь за ней ухаживают, у нее снова есть удобная корзина для сна, свежее молоко и хорошая еда, когда она этого хочет, не будет больше ни волнений, ни тревог, и Петер решил: а не лучше ли, если он просто исчезнет из жизни Дженни и вообще никогда не появится в общежитии? Тогда она больше не будет тревожиться и беспокоиться о нем.
Чем больше он об этом думал, тем больше хотел выполнить - ради счастья Дженни. Он мог бы развернуться и убежать из сквера Кавендиш, как уже однажды делал, и город поглотил бы его навсегда. Дженни сначала будет горевать, когда он не явится на свидание в общежитии, но в своем счастье с Буфф она через некоторое время преодолеет его отсутствие, так же, как и мать. А что будет с ним - не важно, ведь Дженни уже хорошо.
С этой своей новой самоуверенностью и всем, что узнал от Дженни, он как-нибудь проживет.
Несмотря на боль одиночества в сердце и страдание, вызванное тем, что он больше никогда не увидит Дженни, Петер буквально фантазировал о своей жертве, и его благородство казалось настолько привлекательным, что почти перекрывало здравый смысл.
Спасло его от глупого шага только то, что как раз в это время он вспомнил свое обещание встретиться с Дженни. Кроме того, когда он был мальчиком, узнал, что в целом мире вреднее всего не сдерживать слово. Однажды мать обещала, что проведет весь его день рождения с ним. Но в последний момент что-то помешало ей это выполнить. Воспоминание о вызванной этим боли оказалось таким острым, что, сжавшись под кустом, Петер должен был как следует встряхнуться, чтобы прогнать его. Потом, быстро собравшись с духом, чтобы не поддаваться соблазну, он пошел по скверу Кавендиш к дому № 38, отыскал место, где внизу двери была свободная доска, и проскользнул внутрь.
Когда он попал туда, оказалось, что Дженни давно уже его ждет.
Он был так рад, что хотел подбежать к ней и поцеловать. Фактически, он это и сделал, несмотря на множество бродяг всех размеров, видов и цветов, сидящих и лежащих вокруг в странных углах, щелях и выступах обгоревшего дома, то есть бросился к ней, коснулся носом и начал мыть ее лицо, а Дженни рассмеялась и сказала:
"Вот хорошо! А я думала, что ты никогда не придешь. Я здесь целые часы. Уже начала волноваться, что с тобой произошло".
"Но, Дженни", - сказал Петер, - "я не думал, что ты так быстро придешь сюда".
"Ха!" - хихикнула она. - "Ты знаешь, что меня держали в комнате. Но, если мне хочется, я могу убежать, да! А теперь, раз ты уже тут, иди, познакомься со всеми. Это действительно интересные кошки. Я уже успела поговорить с ними, пока ждала тебя. Давай начнем снизу, а потом пойдем по кругу. Вот Гектор - конечно, это имя ему совершенно не идет. Когда-то он принадлежал шахтеру-угольщику и действительно спускался в шахту. Возможно, тебе захочется, чтобы он всё рассказал об этом".
Гектор был желтый кот с едва заметными белыми полосками и довольно кислым выражением лица, которое, как заметил Петер, было не очень чистым. Но, очевидно, он был доволен, что Дженни его представила, и с приятной готовностью послал ему достаточно длинное приветствие, которое дало Петеру возможность оглянуться и увидеть, в какое место он пришел.
Дом был разрушен взрывом зажигательной бомбы, которая была сброшена в войну, и от него мало что осталось, кроме четырех стен да нескольких более крупных балок, проходящих с одной стороны на другую. Несмотря ни на что, каменная лестница, ведущая на второй этаж, сохранилась, так же, как и часть каменной лестничной площадки, до сих пор прочно прикрепленной к одной стене. На площадке были кошки, а некоторые удобно расселись на лестнице, и в этом удачном положении они могли смотреть вниз большими зелеными или желтыми глазами, обращая внимание на происходящее.
Но самые лучшие места были в развалинах фундамента. Некоторые стены и перегородки подвала до сих пор стояли, теперь заросшие сорняками да фиолетовыми огненными цветами, а некоторые углы были прикрыты, что было полезно, так как дом не имел крыши, и эти углы давали убежище. А поскольку их разрезали поперечные стены и части старого фундамента, это были почти как маленькие отдельные квартиры, и хорошо, что у тебя за спиной всегда оказывался небольшой кусок стены или угол, где можно прижаться, а для кошек, ведущих бродячий образ жизни, это вдвойне важно.
Гектор закончил свой рассказ, говоря, что приятно встретиться с таким путешествующим котом, как Петер. Дженни, очевидно, перестаралась в его отсутствие, а теперь продолжала:
"А вот это Микки Райли, которого выбросили на улицу, когда он был еще котенком, поэтому у него никогда не было дома. Если ты хочешь узнать что-нибудь о Лондоне, в какие места можно пойти, чтобы жить там, спроси у Микки. Нет такого, чего он бы не знал".
Микки, большой кот с темными полосками, как у тигра, и огромной квадратной головой, был польщен словами Дженни и буквально поклонился, говоря: "Этого вполне достаточно. Буду рад ответить на твои вопросы. Как говорит Дженни Боулдрен, есть мало мест, которых я не видел. Хотя, признаюсь, я никогда не был в Глазго и не падал за борт корабля. Мне хочется послушать об этом, малый".
Как удивительно, подумал Петер, что Дженни всегда говорит то, что нужно, чтобы все чувствовали себя хорошо и мурлыкали.
"Это Смолка", - сказала Дженни, познакомив Петера с худой кошкой, черной, как уголь. - "Какая красавица! У нее ни штриха белого, ни одного волоса. Знай, что это довольно необычно. Смолка раньше принадлежала старой вдове, которая жила у дороги Эджвар. Когда она умерла, никто кошку не взял. Так она была к ней привязана. Прошло восемь лет. Можно подумать, что эта женщина обеспечила ее едой на будущее. Смолка изучала улицы трудным способом, не так ли, дорогая?"
Смолка показала маленький розовый язык посреди своего черного дерева и быстро, самоуверенно облизалась пару раз. Она была так довольна, что не знала, стоять ей или лежать.
"А этот пестрый кот с белым лицом и усами, похожий на Деда Мороза - Принц Эндрю, которого на самом деле много раз преследовали неудачи. Началось всё с мясной лавки, которая закрылась; работал у портного, который прекратил свою деятельность; потом перешел в пансионат, который сгорел; а частный дом, где он оставался, был разбит бомбой - один во всем квартале. Ты хорошо знаешь, что говорят люди, и какие у них смешные суеверия, особенно по отношению к кошкам. О нем прошли слухи, и практически никто не хотел брать Принца себе, несмотря на то, что он ловил много мышей. С тех пор он сам себе хозяин. Но он заслуживает лучшего, так как ни в чем не виноват".
"Да, конечно", - продолжала Дженни. - "Не буду забывать. Это милая маленькая кошечка Хромка. Ей трудно живется. Сирота. Даже никогда не знала своей матери. Заблудилась в болоте еще до того, как открыла глаза. Знай, что эта кошка сельская. Как она вообще выжила, я не понимаю. А потом ее нога попала в капкан. Перебравшись в город, кое-как научилась ходить. Если говорить о настоящей, истинной смелости и отваге - вот она".
Хромка легла и начала интенсивно умываться. Петер заметил, что на ее задней ноге действительно нет пальцев. Но у него не было времени, чтобы обратить внимание на эту неприятность, так как Дженни весело кружилась рядом.
"А это наши дорогие две сестры Путси и Мутси. Говорят, они с материка, из Вены. Познали настоящее горе. Они приехали сюда в 1938 вместе с беженцами. А в 44 их дом разбит снарядом, выпущенным с самолета. Путси и Мутси повезло, что они были с визитом в другом квартале. Но, когда вернулись, там уже ничего не было, только яма. Даже хозяев найти не удалось. Возможно, они погибли. После этого никто кошек к себе не взял. Удивляюсь, как им удалось прижиться в Лондоне, я имею в виду, что они настоящие иностранки, и совсем не знают наших обычаев. Дорогие мои, я думаю, что вы такие удивительные".
Путси и Мутси оказались обычной парой короткошерстных кошек с одинаково выразительными взглядами, только у одной лицо было немного худее, чем у другой. Они скромно мурлыкали, и Путси сказала: "Ах, это еще ничего. Что тебе нужно делать? Делай всё как можно лучше, не так ли?"
Так, одного за другим, Петер узнал всех, включая черно-белого полуперса Тигру, который когда-то жил в доме, а теперь стал бродягой, так как предпочитал путешествовать, а не жить спокойно; и веселого пестрого кота Смехача, который до свадьбы принадлежал жениху, в то время как невеста недолюбливала кошек.
После такого множества ее представлений, перечисления достижений, переживаний, неприятностей и личных заслуг каждого обитателя общежития не было ни одной кошки в округе, которая бы не прониклась полным восхищением Дженни. А Петер узнал, что есть разные способы получить средства к существованию, ночлег и безопасное убежище на улицах Лондона, так как привлекательный характер и лестный язык не менее ценны, чем острый коготь и быстрая лапа.
Вскоре они нашли себе место жительства, как положено, по взаимному согласию и убеждению всех обитателей общежития, в комнатах нижнего этажа разбитого здания, отдельное маленькое убежище, состоящее из задней лестницы, ведущей в подвал, и угла кирпичной стены. Ступеньки уже заросли каким-то грибовидным мхом, который превратился в мягкую постель, и они были с трех сторон спрятаны за остатками кирпичной стены, а над головой полка. Раньше это место занимали две венских сестры, Смолка и Хромка, но они решили, что Петер и Дженни вполне могут взять его себе.
Что же насчет обеда, его пришлось выбирать из множества подарков, которые им принесли, и делить так, чтобы всем досталось поровну. Микки Райли принес косточку, Принц Эндрю - отложенную мышь, которая еще не успела испортиться, Хромка добавила рыбью голову, а Тигра достал из ближайшего мусорного ящика половину рачьего панциря с целыми лапами.
После того, как кончился ужин, вся компания умылась и устроила болтовню, а потом бродяги, которые предпочитали скитаться по ночам, ушли через то место, где была свободная доска. Другие остались, чтобы еще поболтать и обменяться опытом, а потом разбежались спать по своим разнообразным квартирам.
Над домом без крыши светилась луна в три четверти, ее серебристый диск наполнял здание изнутри мягким светом, который выделял углы развалин резкими тенями и отражался в холодных прудах изумрудно-топазовых глаз у тех кошек, которые еще не спали и держали их открытыми.
Петер, уютно устроившийся возле своей стены, услышал, что на ближайшей башне часы пробили одиннадцать. У него было тяжело на сердце, так как он знал, что в любой момент Дженни может уйти от него и вернуться к людям. Но, тем не менее, она была вполне довольна, оставаясь на своем месте, и, когда она не сделала ни одного движения, чтобы уйти, ни одного упоминания, что ей нужно это сделать, Петер, больше не в силах выдержать неопределенность, сам поднял эту тему.
"Дженни", - сказал он, - "я хочу спросить, не нужно ли тебе возвращаться к Буфф и семье Пенни? Возможно, Буфф скучает по тебе, когда идет спать".
Дженни некоторое время не отвечала. Но потом подняла гладкую голову, чтобы Петер увидел мягкий лунный свет на белой шее и блеск ее глаз. Она говорила каким-то странным голосом: "Петер, я так давно живу на улице, что не хочу возвращаться. Я сама себя хозяйка. Лучше останусь с тобой. Ну, как ты на это смотришь?"
Вести себя таким образом - это было очень похоже на Дженни. Как он смотрит на то, что она вернулась! И просто объявить, что она так давно свободная кошка, что не хочет опять становиться домашней, чтобы принести себя в жертву ради него.
Ведь Петер не сомневался, что, если бы Пенни поняли, что он и Дженни одно целое, они бы взяли его вместе с ней, и она была бы счастлива остаться с девочкой, своей первой и единственной настоящей любовью среди людей. А она говорила так просто и без всяких возражений, что всю свою любовь отдает только ему.
Он был тронут этим. Но, всё еще будучи внутри мальчиком, не мог не подумать, какое горе и разочарование должна испытать Буфф, девочка с длинными каштановыми локонами и приятным лицом.
А вслух он сказал: "Дорогая Дженни, мне без тебя было одиноко. Как будто всё изменилось, и я думал, что будет дальше, не знал, что делать. А теперь так же ужасно будет и бедной Буфф. Она была так счастлива, когда снова тебя нашла. Дженни, зачем кто-то всегда должен быть несчастным?"
Петер увидел блеск в глазах Дженни, прежде чем она отвернула голову, чтобы несколько раз умыться, проявляя эмоциональный смысл этого момента, и они блестели даже гораздо ярче, чем их могла осветить луна. После того, как выровняла шерсть, и стала контролировать себя и свой голос, заговорила:
"Буфф больше не ребенок, Петер, и я ей нужна меньше, чем когда-то. Ей уже пятнадцать лет. Люди меняются и взрослеют, Петер, а вещи приобретают для них совсем другой смысл. Она немного поплачет, если я не приду, а потом привыкнет, так как теперь ее интересует другое, и, кроме того, она знает, что я вернулась и понимаю, что она вынуждена была бросить меня не по своей воле. А на самом деле", - добавила она со странной, иногда пугающей мудростью, которой как будто владела, - "больше всего несчастья в течение трех лет Буфф приносила мысль, что я бросила ее, а не она меня. Конечно, я так и сделала, но это было глупо с моей стороны, а потом пришел ты и показал мне, какими должны быть настоящие люди".
Она долго потягивалась, потом согнулась буквой П и продолжала: "Во всяком случае, с этим делом всё улажено. А теперь мы здесь и снова вместе. Но, Петер, ты чуть не оказал мне плохую услугу. Я боялась, что ты можешь сделать какую-нибудь глупость ради меня и не сдержишь обещание прийти сюда, чтобы встретиться со мной. Петер, никогда не делай этого..."
Петер решил, что лучше не говорить, в чем он хотел убедить себя ради Дженни. Вместо этого он вздохнул. Теперь они были очень счастливы. Лежали рядом, свернувшись вместе, и вскоре уснули. А когда лунный диск выскользнул из отверстия в крыше, мягкий свет ушел изнутри разбомбленного дома, и его развалины вместе со спящими кошками скрылись в ночной темноте.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #23 : 03 Июня 2021, 22:37:16 »

Часть 23 - Рыбачка Лулу

На следующее утро Петер проснулся, когда уже был день. Дженни скрутилась тугим шаром, держа лапу над глазами, чтобы свет не мешал, и издавала только слабый храп. Теперь вместо крыши над головой было синее небо, в общежитие скоро собиралось заглянуть солнце, поэтому она до сих пор крепко спала. Но большинство остальных кошек встали и занимались своими делами. Одни ушли, а другие сидели вокруг, приводя себя в порядок, серьезно умываясь или давая себе обещание облизаться, в зависимости от состояния их личной гордости и от того, как низко они опустились в этом мире.
Петер решил, что нужно выйти за едой. Будет хорошо, когда Дженни проснется, и он принесет мышь, если сможет поймать, найдет косточку, выкопанную прошлой ночью в отходах у какого-нибудь из лучших домов сквера, или даже кусок дынной корки, которая очень нравилась Дженни.
Так, спокойно двигаясь, чтобы не разбудить, он незаметно ушел от нее, дружески пожелал доброго утра Путси и Мутси, которые приводили себя в порядок возле двери, проскользнул через узкое место внизу и оказался в сквере Кавендиш, как раз когда часы пробили девять.
Одновременно со звоном башенных часов Петер услышал неподалеку слабый крик, а потом самый необыкновенный голос, какой только мог себе представить: "Я говорю, ты меня напугал. Я никого не ждала. Ну, ладно, ты такой большой, белый и красивый. Ого! И как ты думаешь, куда мы все должны идти?"
Петер сам был удивлен, так как голос был громкий, хриплый, волнующий, и быстро обернулся, чтобы посмотреть, кто это говорит. Он увидел самое изумительное и прекрасное существо, на какое только мог бросить свой взгляд, будучи одновременно мальчиком и котом.
Это была маленькая кошечка [возможный прототип - Мэй Пэнг, любовница Джона], намного меньше, чем Дженни, но с таким удивительно крепким и стройным телом цвета дыма, жемчуга, теста или, возможно, сметаны и молока, а он еще никогда в жизни не видел кошек именно такого оттенка.
Но с этого только началось удивление Петера, так как ее лицо было коричневое, как у тюленя, треугольный нос черный, как уголь, голова как сметана, а уши темно-коричневые. У нее также были почти черные лапы и хвост. А самое чудесное и прекрасное, что посреди ее темного лица блестели два превосходных сияющих влажных синих глаза, какие только он мог видеть. На самом деле они не были ни фиолетовые, ни сапфировые, ни цвета моря, ни похожие на небо; ты не можешь точно описать, какого оттенка синего они были, если сам не увидишь, а потом будешь думать про этот цвет. Петер также заметил, что они немного раскосые, но это даже несколько прибавило, а не убавило интерес и красоту ее выразительности. Он отлично понимал, что стоял, онемев от удивления при взгляде на такой прелестный вид, но казалось, что он будто бы не мог больше ничего делать.
Эти чары разрушило само маленькое существо, которое прыгнуло три раза в сторону, три раза назад, распушило хвост и сказало: "Добрый вечер! Я знаю, что сейчас утро, но мне всё равно. Я говорю только то, что мне нравится. Вечером я говорю "доброе утро", а "добрый день" я не говорю никогда. Понял?"
Так как последний вопрос был обращен непосредственно к нему, Петер подумал, что надо ответить, но он был так смущен очарованием этой кошечки и ее странной речью, что не придумал ничего лучшего, как сказать: "Добрый вечер, мисс", - на что она издала еще один крик и подпрыгнула прямо в воздух, а когда опустилась, закричала: "Я говорю, ты хочешь повеселиться. Меня зовут Лулу, а приятели придумали мне прозвище - Рыбачка. Я люблю есть селедку, лосося, хека, камбалу, треску и сайру, поэтому от моего дыхания всегда пахнет рыбой. Сейчас я тебе это покажу. Понюхай". - Она подошла близко к Петеру и подышала в его лицо. Запах рыбы был несомненный, и, так как Петер стал котом, он почувствовал, что это очень приятно.
Он улыбнулся и сказал: "Меня зовут Петер..." - но продолжать не мог, так как Лулу почти одновременно бросалась взад-вперед и кричала: "Петер, Петер! Были стихи, которые так начинались, но я забыла всё остальное. А вообще, я умею сочинять стихи. Например, сейчас я думаю о наперстках. Хорошо будет, если я тебе их прочитаю", - тут она села, закрутив хвост и придав своему лицу как можно более святой вид, который напоминал Петеру мозаичные портреты из цветного стекла, и прочитала такое:

Наперсток,
Наперсток, наперсток,
Наперсток, наперсток!

"Слышишь", - объяснила Лулу после того, как закончила, - "в отличие от большинства других стихов, тут одни рифмы. Ого!" Она стала прыгать и скакать, погналась за воображаемым листом, ударяя и вращая его своими быстрыми темными лапами, а потом, представив, что он вернулся к Петеру, приземлилась с ужасной хваткой, согнулась, напряженно глядя в лицо Петеру, и сказала: "Что ты больше любишь - чай или кофе? Я люблю маслины. Хороший день был следующий четверг?"
"Не надо отвечать!" - крикнула она громким голосом еще до того, как Петер подумал про ответ, потом встала и начала танцевать на расстоянии от него, согнув и искривив одно плечо вверх: "Давай, танцуй со мной, кружись во все стороны. Поднимайся, опускайся, вращайся, а потом беги!"
Потрясенный Петер обнаружил, что танцует во все стороны вместе с ней, подпрыгивает в воздух и поворачивается перед тем, как опуститься, а потом приземляется на дорогу, бегая и бегая с ней изо всех сил. Он не мог вспомнить, когда еще так много веселился в присутствии такого очаровательного и прелестного существа.
Они сделали так несколько раз, после чего Лулу бросилась в сторону, внимательно посмотрела на Петера своими блестящими синими глазами и сообщила: "Знай, что я сиамская кошка. Мой отец король, моя мать королева, а мои братья и сестры принцы и принцессы. Да я и сама принцесса. Ты рад?" И снова, еще до того, как Петер ответил, что действительно очень рад, она, полусидя, продекламировала, как будто когда-то выучила эту цитату из какой-нибудь книжки: "Я не похожа на кошку, я не похожа на собаку, я больше похожа на обезьяну, а на самом деле я похожа только на себя и больше ни на кого [уж не пародирует ли она песню Джона: "я не верю в магию, я не верю в йогов, я не верю в королей, я верю только в себя"?]. Я могу уживаться с кем угодно". Потом она добавила не к месту: "Я люблю носить ленты", - встала и пошла в сторону улицы Портленд. А пройдя некоторое расстояние, остановилась и посмотрела назад через плечо.
"Ты идешь?" - спросила она у Петера.
Он действительно без задних мыслей не мог удержаться от этого желания, так как был очарован, и быстрым шагом последовал за ней.
"Куда мы идем?" - спросил он.
"Ах!" - крикнула Лулу, слегка прыгнув в сторону. - "Как мы можем это узнать, пока не добрались туда? Какое-нибудь волнующее место. Я целую вечность никуда не выходила. Я так рада, что встретила тебя. Вместе мы можем делать всё".
Поход с Лулу, как выяснил Петер, был удивительный, захватывающий, волнующий и немного нервный. Иногда она кричала от смеха и прыгала по улице на жестких ногах или с большой скоростью взлетала на верх забора, положив уши на спину, вытянув торчащий хвост назад и давая Петеру команды, как в игре "делай, как я", а потом садилась перед очень странным домом, жалкая, печальная и мрачная, слезы текли из ее великолепных глаз, и она сообщала Петеру разрывающим душу голосом, что она одинокая в этой чужой стране, за тысячи тысяч миль от Сиама и остальных сиамских кошек. "Ты не знаешь и не можешь знать, как это - быть очень и очень далеко от всех..."
Петер чувствовал, что его сердце может разорваться, таким трогательным было состояние ее разлуки с любимыми местами. Он решил успокоить ее и сказал: "Бедная Лулу. Расскажи мне о своем далеком доме, где ты родилась. Может быть, от этого рассказа тебе станет лучше".
"Кто, я?" - прощебетала Лулу, и ее слезы тут же высохли, только появившись. - "Конечно, я родилась в Лондоне. Где еще может родиться кто-нибудь важный? И вся моя семья тоже. История нашей породы длиннее, чем наши хвосты. Я уже говорила, что мы все короли и королевы, не так ли? А у тебя какая порода? Впрочем, мне всё равно. Ты и так довольно умный и красивый. Пришел как раз, когда нужно. Знай, что мне было скучно", - тут ее грубый голос снизился до секретного шепота. - "Я живу у богатых людей в сквере. Дом № 35. Очень богатые. У него есть акции. Не смотри так грустно, Петер. Я сейчас действительно очень счастлива". Она побежала, прыгая, вращаясь, танцуя, крича во всю силу легких, и Петер, как только мог, следовал за ней, смеясь над ее неразумным поведением.
Так со множеством перебежек да остановок, после неизменного подъема и перехода через множество кривых кварталов с маленькими домиками, похожими друг на друга, они, наконец, оказались на каком-то плато - открытом месте с перилами вокруг, почти на вершине горы. Ведь, если посмотреть через край, под ногами разворачивается весь Лондон, растянутый на милю за милей - улицы, домА, спиральные башни, серебряные извивы Темзы, миллионы миллионов дымовых труб на плоских крышах, бесконечные ряды домов, а на расстоянии случайные зеленые пятна, которые обозначают небольшие парки в скверах. Самым большим зеленым пятном был парк Риджент, вторым Гайд-парк, а третьим - сад Кенсингтон. Высокие трубы и краны вдалеке обозначали пристани, фабрики и склады на Темзе, а еще дальше всё сходило на нет и исчезало в синеватой мгле из-за расстояния, тумана, дыма и пыли.
"Это пустырь Хамстед", - объяснила Лулу. - "Какой живописный! Я люблю часто приходить сюда, чтобы медитировать", - с этими словами она бросилась на землю, закрыла глаза и спокойно лежала пять секунд, а потом опять встала, пару раз энергично и страстно вымыла себе шею с обеих сторон и сказала: "Вот так. Теперь, когда я уже медитировала, куда мы пойдем дальше? Ах, как я хочу веселья, веселья! Знай, что ты не можешь быть всё время серьезным".
Приближалось к полудню, так как путешествие вверх на пустырь заняло немало времени, и Петер решил напомнить Лулу, что уже становится поздно. "Не следует ли тебе подумать о возвращении?" - спросил он. - "Я говорю про твоих хозяев. Ты знаешь, не скучают ли они по тебе?"
Лулу остановилась и посмотрела на него, как будто не верила своим ушам.
"Скучают ли по мне? Конечно, да. Они страдают, когда я не возвращаюсь. Но это частично и забава. Какой интерес, когда не обращают внимания? Я уверена, что они уже сообщили полицейскому мистеру Вигго. Они не любят, когда меня нет дома. Иногда я целыми днями не возвращаюсь, так как мне этого не хочется. По крайней мере, сейчас. Я думаю, что мне нужно провести без них целых три дня, просто чтобы посмотреть, что будет. Я никогда раньше этого не делала. Они расстроятся. Послушай, Петер. Где-то звучит музыка. Идем туда!"
И это было действительно так. Когда Петер навострил уши вперед, он услышал, что ветер приносит мотивы веселой и громкой музыки, которая иногда звучит на карусели. Поблизости проходила ярмарка с аттракционами.
Они встали, пошли туда, где доносился звук, и действительно, очень скоро добрались до большого количества палаток, из которых вылетали веселые флажки, киосков, каруселей, висячих орехов для сбивания, прилавков с мороженым, кружащихся самолетов, электромобилей, тиров для стрельбы, шашечных столов, дротиков, интермедий с танцующими девушками, гадалок, силомерных машин и всяких других веселых шумных принадлежностей странствующего карнавала.
Толпы людей переполняли ярмарочные площади. "Скорей, скорей!" - кричала Лулу Петеру, бегая вокруг да около и постоянно оглядываясь через плечо на него. - "Какая удача! Я никогда не видела ничего подобного. Клянусь, что внутри есть разнообразная хорошая еда. Вот мы и пришли. Ты иди вперед, на случай, если произойдет что-нибудь не то, а я за тобой последую".
Петер однажды уже побывал на небольшой ярмарке, когда проводил каникулы у моря, но, конечно, он был там не один, то есть кто-то постоянно держал его за руку и говорил, куда идти можно, а куда нельзя, и уж тем более он никогда и нигде не был в компании такого красивого, очаровательного и привлекательного существа, как Лулу.
Они прошли мимо человека, который продавал детям прикрепленные к палке большие надутые шары разных цветов - красные, желтые, синие, зеленые, и, конечно, Лулу решила достать один и стукнуть его лапой, но, так как она была небрежной, или даже из чистого озорства не удержалась и выпустила острые, как иголки, когти, большой красный шар исчез со страшным взрывом, который перевернул Лулу вверх тормашками и напугал ее так, что, когда она встала на ноги, то попробовала идти в разные стороны одновременно, а в результате не пошла никуда и осталась на том же месте, заставляя Петера кричать от смеха. А человек, который продавал воздушные шары, не нашел в этом ничего смешного, так как один шар стоимостью в шесть пенсов испортился и висел на конце палки, как кусок мягкой рваной резины; тогда он схватил Лулу и побил бы ее, если бы как раз в это время она не встала на ноги и не убежала быстро, как стрела, выпущенная из лука, а Петер последовал за ней, всё еще смеясь. Но, несмотря ни на что, когда он, наконец, догнал ее, она не только рассердилась за то, что он смеялся над ней, но также обвинила его, что он порвал воздушный шар, чтобы напугать ее, а это уже, конечно, было совсем не честно.
Но, будучи под ее чарами, Петер даже не заметил этого, хотя, когда он был мальчиком, ничто не могло сделать его более жалким и несчастным, чем незаслуженное обвинение. Вместо этого он извинился перед ней, будто всё сделал сам, и, чтобы компенсировать, предложил ей пойти туда, где они могут раздобыть мороженое.
Лулу, которая как будто никогда не могла надолго оставаться в одном настроении, сразу перестала сердиться, даже пару раз любовно потерлась о Петера и сказала: "Мороженое! Ах, как я люблю мороженое [плагиат с первоначального текста песни Yesterday - "ах, как я люблю яичницу"]! Если ты достанешь мне мороженое, век тебя не забуду", - а потом быстро добавила: "Знай, что у нас дома едят мороженое раз в день, а по выходным дважды. Дело в том, что мои хозяева богатые. Имеют акции. Я уже тебе говорила об этом?"
Петер не очень поверил, иначе зачем ей так хочется мороженого, но не смог найти ничего противозаконного в том, что делала или говорила Лулу, и, кроме того, он знал, где его достать. Его острые глаза, натренированные никогда не упускать возможности поесть как следует или хотя бы перекусить, заметили, что недалеко от того места, где они остановились, был киоск с мороженым, который обслуживала девушка в белом переднике с яркими соломенно-желтыми волосами, всегда подвижными челюстями и глазами, тоже постоянно блуждающими поверх толпы. Возможно, движение челюстей было связано с использованием американской жвачки, но, так как ее взгляд постоянно рыскал в толпе, ища одного приятного молодого человека, она не очень обращала внимание на то, что делала, и, в результате, каждый раз, когда она подавала порцию мороженого, вынимая его из цилиндрической банки железной лопаткой и бросая в вафельный рожок перед тем, как дать покупателю в обмен на три пенса, большие капли падали на пол у прилавка и ее ног. Именно на эти капли и собирался обратить внимание Петер.
Проблема была в том, как добраться до прилавка незаметно, но это было не очень трудно, когда выяснилось, что вокруг нижней части киоска только промасленная клеенка, и та непрочно прикреплена. Через некоторое время он показал Лулу, где можно чего-нибудь подобрать, и только после того, как она спокойно добралась туда, не привлекая внимания, он сам последовал за ней.
Единственное отверстие с другой стороны у ног девушки было немедленно заполнено Лулу, чей темный хвост торчал сзади, когда она сидела там, лизала, лакала и сосала всевозможное мороженое, которое падало рядом с ней, как семена растений, которые разносятся ветром. Пока Петер терпеливо ждал своей очереди, она получила шоколадное, ванильное, вишневое, потом ананасное, клубничное, за ними последовали апельсиновое, фисташковое, кофейное, лимонное, а также малиновое, персиковое и черничное. Это заняло очень много времени, так как иногда между покупателями приходилось долго ждать, и ничего не падало. Но это было постоянное удовольствие, и Петер был уверен, что с того места, где он сидел и ждал, можно было на самом деле видеть, как Лулу раздувается.
Если бы в это время Петер подумал о Дженни, чего он не сделал, возможно, удивился бы, что Лулу не уступает ему это маленькое место, чтобы он тоже получил удовольствие, которое предложил его ум. Но горькая правда состояла в том, что ни разу, с тех пор как он увидел Лулу, Дженни не приходила Петеру в голову. Он был полностью ослеплен этой блестящей, веселой, очаровательной и легкомысленной маленькой сиамкой.
Лулу не только не уступила место, но и, когда действительно так раздулась, что Петер начал бояться, как бы она не лопнула, вдруг громко фыркнула, потом вздохнула и, отворачиваясь от дырки, сказала Петеру: "Ах, да, у меня просто нет второго языка, чтобы его наполнить. Было очень вкусно. Куда мы теперь пойдем? Я думаю, что надо посмотреть животных, если это достаточно безопасно. Давай! Иди вперед, ты же очень умный".
Петер очень любил мороженое, и в это время как раз случайно в отверстие упал большой толстый липкий ком шоколадного, но Лулу уже отвернулась и вынырнула из отверстия киоска, через которое они пришли, а Петер вынужден был бросить угощение и последовать за ней, так как он не собирался выпускать ее из вида.
Напротив была большая палатка с блестящими плакатами снаружи, изображающими в цвете диких обитателей африканских джунглей, и они без всякого труда проскользнули под стенами этой палатки.
Внутри было не так волнительно, как снаружи, поскольку объявленных обитателей джунглей оказалось всего три штуки. Это представление состояло из трех клеток, встроенных в повозки, содержащих худого потрепанного льва, который выглядел, как будто нуждался в обновлении, грязного шакала с неприятным запахом и маленькой обезьяны с грустным лицом и глазами, висящей хвостом на прутьях.
Несмотря ни на что, рычание, которое издавал лев, когда увидел Лулу и Петера, было совсем не вялым, и он расхаживал туда-сюда по клетке, толкая плечами прутья и раздирая в клочья свою и без того уже поношенную шкуру.
Дрожа от страха, Лулу прижалась к Петеру как можно ближе и сказала: "Ах, разве не удивительно так бояться? Тебе это нравится? Я бы просто так стояла тут всю оставшуюся жизнь и дрожала. Как это волнительно!"
Потом она добавила: "Я боюсь, мне хочется спать рядом с тобой".
Они обошли сзади львиную клетку, и Петер послушно лег рядом с ней. Она немедленно повернулась, скрутилась рядом с ним, положила две лапы на его лицо и уснула. Петер старался держаться спокойно, как статуя, поскольку не хотел ее тревожить, но лапы всё время чесали его, а одна из них мешала ему дышать, и, наконец, он слегка подвинулся, что вызвало немедленное грубое возражение со стороны Лулу.
"Нет, нет, нет!" - кричала она, сразу же проснувшись, широко раскрыв синие глаза и укоризненно глядя на Петера. - "Я люблю спать, положив лапы на твое лицо. Так намного мягче. Держись спокойно". На этот раз она положила их в его уши, но он старался не двигаться, и, так как длинный волнующий день уже подходил к концу, тоже уснул, но не очень крепко.
На следующее утро, разбуженный рычанием льва, который просил чего-нибудь на завтрак с ухудшающимся настроением, Петер увидел, что Лулу не только сидела, совсем не испуганная, но и зевала, так что он мог видеть заднюю часть ее розового горла.
"Ты больше не боишься?" - спросил он у нее.
"Кого, этого бедного старого существа в клетке?" - ответила Лулу. - "Вчера так было, а сегодня уже совсем не то. Подумай, что на самом деле лучше всего завтра. А сегодня я больше не боюсь льва, не хочу мороженого, и вообще я устала от ярмарки. Давай пойдем куда-нибудь. Ты всё знаешь, так что иди вперед".
Но, когда он начал выползать из-под палатки, она прошла мимо него, как метла, катушка или молния, и на десять ярдов (примерно 9 метров) впереди ждала, когда он освободится от ткани.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #24 : 03 Июня 2021, 22:39:35 »

"Хорош!" - сказала она. - "Я уже часами жду. Думала, ты никогда не выйдешь. Ты что, не любишь дождь?"
В ее последнем замечании была логика, так как теперь, снаружи палатки, Петер почувствовал не очень приятный мелкий утренний дождь, моросящий с неба.
Он ответил: "Да, действительно не люблю. У меня шерсть будет мокрая, слежавшаяся и грязная".
"Жаль", - прервала его Лулу. - "А мне нравится дождь. Многие кошки не любят воду, но я не такая. Однажды в городе Хенли я прыгнула из лодки прямо в Темзу. Это был день регаты, и все аплодировали. В дождь мои глаза становятся синими. Давай совершим хорошую длинную прогулку".
Они покинули ярмарку и пустырь, и неизменно шли на север через деревню Хайгейт по дороге в лес Квинвуд. Там моросящий дождь превратился в ливень, но Лулу, которая обычно передвигалась только прыжками да скачками, теперь наслаждалась спокойным уравновешенным шагом, блестя глазами под ливнем, чтобы, как она говорила, они стали синими. Петер был неприятно мокрый, он раньше никогда так сильно не промокал, но всё равно продолжал бродить вместе с Лулу, как ни в чем не бывало. А поскольку ее глаза действительно стали синими, можно было и потерпеть.
Ближе к полудню дождь прекратился, но для Лулу это ничего не значило, и они продолжали идти через парк Финсбери, потом на восток через Клэптон [не оттуда ли друг Джорджа Харрисона?] к болоту Лейтон, где они некоторое время играли неподалеку от фонтана, прежде чем снова броситься далеко на север - в лес Эппинг, которого они достигли уже к ночи, и где оказалось такое удивительное множество лиственных деревьев, что им пришлось рассуждать, находятся ли еще они в пределах Лондона.
Петер чувствовал себя усталым и голодным, ведь всегда получалось, что им надо было куда-то идти или немедленно что-то делать, как раз когда он собирался поесть или поспать, но Лулу была слишком взволнована и увлечена своим пребыванием в лесу и деревне, поэтому с удовольствием попросила его присоединиться к ней в этом волнении. Теперь уже над головой вышли звезды, а почти полная луна была такая яркая, что трудно выдержать ее взгляд прямо тебе в лицо.
Конечно, лунный свет очень удивительно подействовал на Лулу. Она прыгала, танцевала, кричала, кувыркалась, поднималась с одной стороны дерева и спускалась с другой, не останавливаясь, а ее тело цвета сметаны блестело в серебряном свете. Что бы она ни делала, Петер вынужден был подойти и делать то же самое, и они бегали туда-сюда среди деревьев да кустов, пока Петер не захотел лечь, а Лулу крикнула:
"Сейчас мы будем бежать по лунному лучу. Я единственная знаю, как это делается. Следуй за мной!"
Конечно, у нее ничего не получилось, но, когда она бросалась в сторону луны, неистово работая маленькими ногами в воздухе, Петеру казалось, что она действительно бегает, он запыхался и обтрепался, стараясь следовать за ней и подражать. Наконец, она устала и, тяжело дыша, легла у подножья большого букового дерева, но ненадолго, так как, когда Петер лег на траву рядом с ней, чтобы уснуть, она тут же сказала: "Лунный свет делает меня такой чувствительной. Хочешь, я спою тебе сиамскую песню?" - и, не дождавшись от него ответа, она запела странным трескучим и слабым голосом:

Эне, бене, рес,
Квинтер, финтер, жес.
[Чем не "квандо парамучо ми аморе де феличе корасон, мундо папараци ми аморе чика ферди парасоль, квесто обригадо танта мучо ки кен ит э карусель"?]

Она повторила это несколько раз, но ее голос уже был сонный. А потом сказала: "Вот так. Завтра я тебя научу этой песне, а сейчас пора спать. Охраняй меня, Петер. Чужие места действуют мне на нервы по ночам. Кто-то должен смотреть за нами, пока мы спим. Ты будешь это делать". Она легла, и вскоре регулярные движения показали, что она уже спит. Петер посмотрел вниз на нее и подумал, что никогда не видел, чтобы кто-нибудь спал так изящно, а положение охранника, которым она его наделила, волновало его душу. Пусть кто-нибудь выйдет из леса - не важно, лев, тигр или даже слон - он защитит ее, если, конечно, сам выдержит и не захочет спать.
Оставалось всего несколько часов этой светлой ночи, а после того, как луна спряталась за деревьями, в небе поднялось солнце. Лулу встала, потянулась, закрыла глаза и укусила себе лапу, а Петер наблюдал за ее прелестными движениями. Потом быстро, как будто вдруг что-то вспомнила, она села прямо, как стрела, и посмотрела на Петера самым странным образом, вроде никогда в жизни не видела его. Она даже встала, подошла и внимательно на него посмотрела. Потом один раз встряхнулась и спросила каким-то далеким голосом: "В какой части света мы находимся? Куда ты меня привел? Что со мной произошло?" И, хотя на самом деле не проводила лапой по лбу, по ее выражению лица можно было подумать, что она сделала именно это.
Петер, захваченный врасплох этим странным поведением своей веселой и беспечной подруги, сказал: "Я не уверен, но, кажется, мы в лесу Эппинг".
Лулу завизжала и отскочила от него, как будто он был грязный или больной. "Ах, мой милый! Я ничего не помню. Возможно, меня отравили. Какой сегодня день?"
Петер сосчитал. Он помнил, что, когда они ушли вместе, был вторник. "Думаю, четверг или пятница. Я не совсем уверен".
Лулу громко закричала: "Четверг или пятница! Ох, что ты наделал? Мои бедные хозяева. Я должна сразу вернуться. Несчастные, как они будут огорчены. Я значу для них больше всего на свете. Они будут сильно волноваться, пожалей их..."
"Но... но..." - запинался Петер, совершенно сбитый с толку, - "ты же сама говорила мне, что хочешь их беспокоить, что это частично забава".
"Ах!" - сказала Лулу возмущенным голосом. - "Как ты можешь быть таким противным и нечестным? Увел меня из дома своими мягкими словами да обещаниями, угощал мороженым до безумия, а теперь хочешь свалить всю вину на меня, сам забавляешься, а мне отвечать? Не думаю, что когда-нибудь захочу опять видеть тебя или говорить с тобой. Я возвращаюсь немедленно. Они, скорее всего, так обрадуются, увидев меня, что вообще не будут ругаться, когда я приду домой. А теперь, наверно, они думают, что меня уже нет на свете. И всё из-за тебя".
Петер был потрясен этой атакой, но еще больше - внезапным страхом потерять Лулу.
"Лулу!" - требовал он. - "Не уходи. Оставайся со мной. Я буду каждый день угощать тебя мороженым, мышами, мыть как можно чаще, только не покидай меня".
"Ах!" - сказала Лулу и еще раз повторила: "Ах!" - теперь ее голос был не только возмущенным, но и сердитым. - "Как ты смеешь воображать себе такое? Знай, что я принцесса! Оставаться с тобой? Мне следовало бы сдать тебя ближайшему полицейскому. Но я не буду этого делать, так как у меня доброе сердце. Все говорят, что у меня характер, как у святой. Но не злоупотребляй этим. Сейчас хочу немедленно вернуться, и не надо следовать за мной. До свидания".
С этими словами она повернулась и убежала к деревьям быстрыми галопирующими прыжками, оставив Петера сидеть на месте, слишком оцепенелого и пораженного, чтобы говорить, двигаться и даже звать ее. Но, отойдя на двадцать ярдов (примерно 18 метров), она вдруг остановилась, оглянулась и сказала: "Ведь это была забава, не так ли?" Потом она опять развернулась, побежала как можно быстрее, вытянув хвост назад, и через некоторое время исчезла из вида.
Петер проводил ее прощальным взглядом.

Часть 24 - Информаторы

Да, темный хвост Лулу исчез в зарослях кустарника, Петер видел ее в последний раз. Когда он, смущенный и обиженный как внезапным уходом своей новой подруги и приятельницы, так и обвинениями, которые она сделала в его адрес, зашагал в конец парка, где снова начался однообразный ряд типовых домов, похожих друг на друга, как две капли воды, и посмотрел вниз на улицу, от нее не осталось ни следа. Она не передумала. Она его не ждала. Она не изменила своего решения. Она ушла домой без него.
Вполне естественно, теперь, когда он был один, впервые за всё время особые чары, которые навела на него Лулу, разрушились или, по крайней мере, ослабели, так как, даже несмотря на то, что ее здесь не было, эхо от ее присутствия - слегка раскосые синие глаза, блестящие на темном бархате, стройное маленькое тело цвета сметаны с темными ногами, хвостом и ушами, а также хриплый навязчивый голос - это осталось с ним. Но Петер мог думать и про Дженни Боулдрен, вспомнил, как покинул ее, не говоря ни слова, куда уйдет, когда вернется, и вынужден был признаться себе, что на самом деле его совесть не очень чиста.
Он думал, что она уже проснулась в общежитии и, не видя его рядом, ходит, ищет, никак не может найти, и никто не собирается ей говорить, куда он ушел, или сообщить о нем. Потом она будет искать его в сквере и по всем окрестностям, а когда не сможет определить, где он сейчас находится и отчего не возвращается ни этой ночью, ни следующей, неизвестно, что она подумает. Может, она поверит, что он ушел, чтобы она вернулась к Буфф, или еще хуже - она боится или подозревает, что Петер, ради которого, покинув любимую семью, она принесла большую жертву, на следующее утро убежал с кем-то.
Конечно, Петер сказал себе, что на самом деле было не так, и он слышал, что произнесет ей речь, когда вернется в общежитие, увидит, что она ждет его, и точно объяснит ей всё, что с ним произошло, чтобы она поняла как следует, а начнет эту речь примерно так: "Послушай, я думал, будет хорошо, если, когда ты встанешь, я принесу тебе свежую мышь, поэтому я вышел на улицу, чтобы посмотреть, где в округе можно их искать. А по другую сторону двери тут как раз она и оказалась, эта необычная красивая веселая безумная личность. На самом деле, Дженни, я никогда раньше не встречал подобных ей, а она отвлекла меня, заставила танцевать с ней, мы вместе пошли на ярмарку, потом спали в одной палатке с дикими животными, да так там и остались..."
Но дальше Петеру было трудно думать, так как это всё была пустая болтовня, которая, хуже того, выглядела достаточно нелепой, если не говорить, что это жестоко и ненадежно с его стороны, и он не думал, что на самом деле скажет Дженни подобное. А что он должен был ей говорить?
И, чем больше он об этом думал, тем менее уверенным и довольным в этом деле становился, так как отсутствовал не несколько часов и не максимум день, а целых три дня. И самым ужасным было то, что перед тем, как Лулу покинула его, он требовал, чтобы она не возвращалась домой к хозяевам, а ушла с ним на загородную прогулку или в какой-нибудь турпоход. Конечно, Дженни не нужно знать об этом, но факт оставался фактом - он всё знал и чувствовал, что, как бы там ни было, это не настолько хорошая вещь, чтобы ее надо было знать.
Некоторое время он поддавался желанию придумать историю, чтобы рассказать Дженни и скрыть свой бессердечный уход от нее, что-нибудь драматическое, возможно, про охотников за кошками, двух шпионов в клетчатых шапках и шейных платках, которые поймали его сеткой в сквере, как раз когда он собирался схватить хорошую мышь среднего размера и принести ей, а потом быстро увезли его на какой-то большой тяжелой машине.
Потом там будет еще много чего про секретный дом с закрытыми окнами в районе Сохо, про молчаливого зловредного китайца с длинным ножом, который был тюремщиком, про главаря шайки с хитрым взглядом и противным шрамом на лице, который торговался с незаконным продавцом меха, толстым грязным человеком, у которого нос в виде луковицы и опухшее закопченное лицо. Имея один шанс из более чем двадцати, Петер, наконец, сумел ускользнуть от своих похитителей, проложить себе дорогу прочь от тюрьмы, убежать из этого дома и вернуться к ней.
Но он знал, что не будет этого делать. Во-первых, хорошо понимал, что не сможет врать Дженни, даже если захочет этого, а на самом деле, конечно, и не захочет. Во-вторых, сам рассказ был не очень хороший.
Вывод, к которому он, наконец, пришел, был такой - единственно что надо делать, это вернуться в сквер Кавендиш, хотя на самом деле неизвестно, где он был сейчас, сколько времени понадобится, чтобы он нашел дорогу, а как только попадет туда, идти в общежитие, встретить Дженни, чистосердечно признаться во всем и попросить у нее прощения.
Придя к такому решению, он почувствовал себя гораздо лучше и, даже не останавливаясь, чтобы умыться или найти что-нибудь съедобное, пустился быстрым шагом, чередуя его с рывками да бросками, на юго-запад, ведь инстинкт подсказывал ему, что сквер Кавендиш находится там. Но на самом деле он не понимал, как далеко можно уйти в три дня, даже часто останавливаясь, как это они делали с Лулу, и уже к ночи, усталый, голодный, с больными ногами, стирая нежные подушечки до крови от ударов по твердой каменной дороге, Петер, наконец, добрался до места назначения. Придя в сквер с севера по улице Харли, он сразу повернул в общежитие дома № 38 и, протиснувшись через узкое отверстие, снова оказался внутри, пока его сердце билось в горле, вызывая не очень приятное ощущение.
То, что он узнал внутри, тоже не оказалось достаточно приятным. Общежитие было в полном порядке, он не ошибся адресом, кроме того, на этой улице был только один разбитый дом, но всё там изменилось. Так же, как и раньше, тени в сумерках падали на стены, карнизы и заросшие камни развалин, но чувствовалось, что он выглядит иначе.
И Петер увидел, в чем дело. Жители были как будто другие. Там больше не было ни желтого Гектора, ни Микки Райли. Он не видел ни Смолки, ни Принца Эндрю, ни маленькой Хромки, ни Тигры, ни Смехача. Кошек снаружи и внутри было так же много, и некоторые даже были похожи на его старых приятелей, но, когда он присмотрелся поближе, заметил разницу в их цветах, рисунках, формах, размерах, а особенно в поведении, как они к нему относились. Тут он был чужой, они не знали его. Очевидно, население общежития уже успело полностью смениться.
С тяжелым сердцем Петер вернулся в маленькое уютное логово, которое они с Дженни заняли в ночь прибытия. Там кто-то был, но глаза, которые блестели из этого убежища под карнизом, были не мягкими, влажными и трогательными, как у Дженни, а двумя неприятными шарами янтарного цвета, и, когда он приблизился, вместо приветствия услышал тихое ворчание и старый, хорошо знакомый крик: "Осторожно! Ты занял мое место".
Общежитие было свободно открыто для всех, но настроение не позволяло Петеру спорить с новым жителем, большим жестким котом вишневого цвета с грязно-белыми метками на спине и боевыми шрамами.
"Извини", - сказал Петер. - "Я не хотел. Я ищу свою подругу. Мы здесь жили вместе, я хочу сказать, три дня назад".
"Да, но теперь не живете", - сказал неприятный кот вишневого цвета. - "Меня прописал тут сам старина Блэк. Если хочешь это понять, иди к нему".
"Хорошо", - сказал Петер. - "Я это знаю. А сейчас я на самом деле ищу свою подругу. Ты, случайно, не знаешь, где она? Зовут ее Дженни Боулдрен".
"Никогда не слышал про такую", - коротко ответил кот вишневого цвета. - "Но я здесь только со вчера. Когда я пришел, никого с этим именем тут не было".
Петер чувствовал себя хуже и хуже, чувство пустоты и страха в его сердце всё время росло. Аккуратно выбирая дорогу через общежитие, то вверх по лестнице, то вниз, он тщательно обыскал от начала до конца. Но Дженни Боулдрен нигде не было, как и тех, которые знали или видели ее. Только одна пестрая кошка вспомнила, что кто-то называл имя Дженни, и всё. Кажется, это произошло два дня назад. Петер чувствовал, что его ужасно заколдовали, будто бы прошло не три дня, а три года или, возможно, даже три века с тех пор, как он покинул планету и где-то блуждал, а теперь, когда он вернулся, всё изменилось, и самым ужасным из этих изменений было то, что Дженни Боулдрен там уже не было. Она исчезла, и никто не знал, где она, и что с ней.
В это время его уши уловили слабый царапающий звук, когда с улицы в общежитие проходили две кошки с одинаково выразительными метками, только у одной лицо было немного худее, чем у другой. Несмотря на то, что уже стемнело, а его сердце сильно билось, Петер узнал их и подбежал с радостным криком: "Путси! Мутси! Ах, как я рад видеть вас обеих. Это я, Петер. Вы помните меня, не так ли?"
Парочка остановилась, когда он приблизился, и сначала посмотрела на него, а потом они обменялись взглядом между собой. Они как будто не разделяли его энтузиазм, что он вернулся и нашел их. Некоторое время даже казалось, что они собираются отвернуться, не желая с ним говорить, но потом Путси посмотрела на него и сказала: "Ого! Ты вернулся, не так ли?"
Но Петер был слишком доволен, что нашел тех, которые знают его и могут сказать, куда ушла Дженни, чтобы заметить что-нибудь не то, и сказал:
"Да, я ищу Дженни Боулдрен, но нигде не могу ее найти. Можете сказать, где она?"
Путси и Мутси еще раз обменялись взглядом, и теперь Мутси ответила неприятным чопорно-жеманным голосом: "Нет, не можем. Даже если бы мы знали, всё равно не сказали бы тебе, вот так".
Боль, страх и волнение мало-помалу вернулись к Петеру, и, кроме того, теперь он чувствовал себя смущенным. "Отчего?" - спросил он. - "Я не понимаю. Куда она ушла? И отчего вы не сказали мне?"
"Оттого", - ответили Путси и Мутси вместе, как будто хором, - "что мы тебя видели!"
Все плохие возможности толпились в уме Петера, и он пробормотал: "Ну, видели меня, и что?"
"И тебя, и иностранку из Сиама", - ответила Путси, задрав нос в воздух, и к этому презрительному движению присоединилась Мутси, что было довольно странно видеть, так как они обе тоже были иностранками. - "Ты танцевал с ней, ухаживал за ней прямо посреди улицы, а твои глаза сияли, как звезды, когда ты смотрел на нее. Да, мы тебя видели".
"Ты прижимался к ней носом и слушал ее глупые стишки. Мы тоже тебя слышали", - вмешалась Мутси.
"А потом ты убежал с ней", - продолжала Путси. - "Мы сразу же пошли и рассказали Дженни".
"Ах!" - сказал Петер, чувствуя боль и печаль в сердце. - "И что она ответила?"
Сестры напряженно и немного самодовольно улыбнулись. Путси сказала: "Она ответила, что не верит нам, что тут какая-то ошибка".
Мутси добавила: "Мы посоветовали ей немедленно уйти, так как ты с ней плохо поступил. Несмотря на то, что мы говорили, она ответила, что останется и будет ждать, так как знает, что ты скоро придешь".
"А мы думали, что не придешь", - торжественно заявила Путси. - "Так мы ей и сказали. Вот тебе и иностранка! Вся округа знает ее. Да, только такой человек, как ты, может быть глупым. Вот и получай. Ночью она поняла, что мы не ошиблись, а утром ушла. С тех пор мы ее не видели, и думаем, что она решила тебя проучить".
Мутси кисло добавила: "Я думаю, ты хочешь, чтобы она вернулась".
"Ну, да", - сказал Петер, даже не обращая внимания, что эта самоуверенная болтливая парочка может увидеть его боль и страдание. - "Я хочу, чтобы она вернулась. И очень сильно".
"Это хорошо", - опять сказали обе хором, - "но ты ее не получишь. Она ушла совсем". Потом они отвернулись, подняли хвосты в воздух, немного дрожа от негодования, пока выбирали дорогу по камням и через сорняки в заднюю часть общежития, оставив Петера в одиночестве.
Он раньше не чувствовал себя так плохо, даже когда превратился в кота, и няня выгнала его в Кавендиш-мяу. Ведь это произошло еще до того, как он встретил Дженни Боулдрен. Теперь он знал, что ты себя чувствуешь более одиноким и несчастным после того, как потеряешь кого-нибудь дорогого, чем это, возможно, было раньше. И, конечно, он знал, что заслужил этого.
На самом деле его сердце болело из-за Дженни, которая думала только о нем, даже когда ради него покинула дом и любимых хозяев, только недавно соединившись с ними. Ведь Петера не могло обмануть ее несерьезное поведение, которым она сопровождала этот свой поступок. Он знал, что Дженни приняла решение, которое многого ей стоило, но смогла это сделать, так как любила его. И вот чем ей за это отплатили.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #25 : 03 Июня 2021, 22:41:22 »

Петер вышел из общежития, с трудом понимая, что делает, видит, и куда идет, так как был ослеплен слезами раскаяния в своем непостоянстве и безответственном поведении, и, когда в сквере Кавендиш зажглись лампы, он медленно шел, давая себе клятву, что как-нибудь найдет ее, если будет искать всю оставшуюся жизнь, чтобы на последнем дыхании мог сказать ей, что не думал делать ничего подобного, а ухаживал за ней и только за ней.
Возможно, где-нибудь он снова ее найдет, но его настроение испортилось, когда он подумал о размерах Лондона, переполненного миллионами людей и домов, обо всех местах, куда могла уползти маленькая кошечка с белой шеей и добрыми влюбленными глазами, чтобы спрятать свое разбитое сердце.
И все-таки начало уже было положено. Да, вполне может быть, что она вернулась к Буфф, которая живет за углом, в Кавендиш-мяу. Отчего он раньше не подумал об этом? Наверно, покинутая им Дженни сделает именно так.
У него снова появилась надежда, и быстрым бегом с легкими прыжками он бросился в Кавендиш-мяу, чтобы посмотреть.

Часть 25 - Поиски

Петер сидел на дороге и всю долгую ночь рассматривал с улицы дом Буфф в Кавендиш-мяу с тяжелым сердцем, так как, пока не казалось, что Дженни там, он не мог быть на самом деле уверен в этом до следующего дня.
В доме включился свет, сначала на нижних этажах, потом распространялся вверх по лестнице, и он увидел в прямоугольной рамке окна каштановую голову Буфф напротив света желтой лампы, но Дженни не лежала у нее на плечах.
Потом окна постепенно темнели, не только в доме Пенни, но и везде в Кавендиш-мяу, пока вскоре единственным освещением на улице не остались фонарь на углу да луна над головой. Петер начал звать Дженни, сначала тихо, потом всё громче, со всеми печалями и страданиями, которые были в его сердце, но ответа от нее не было, даже ни малейшего намека на ее присутствие не приходило на его чувствительный радиоприемник - усы и вибриссы. Единственным результатом этого вопля было то, что в Кавендиш-мяу открылось окно, и кто-то закричал: "Молчи, кошка! Тише! Уходи!"
Поэтому он больше не осмеливался звать, так как вспомнил критику, поданную мистером Блэком, насчет их принятия в окрестности, которое зависело от того, чтобы они соблюдали тишину и не беспокоили жителей. Но он должен был остаться здесь на случай, если она не отвечает из-за того, что сердится на него, и, возможно, еще есть надежда завтра увидеть ее или узнать что-нибудь о ней.
Это было длинное одинокое дежурство на дороге снаружи, но оно кончилось, когда пришел молочник, и темнота на востоке, наконец, стала светлее, потом перламутрово-розовой, а через некоторое время появилось солнце и принесло с собой дневной свет.
Прежде чем начался новый день, пришлось ждать еще несколько утомительных часов, пока в Кавендиш-мяу не проснутся.
Наконец, открылась дверь дома № 2, и важного вида мужчина в шляпе-котелке с черной кожаной сумкой вышел и поспешил в сторону сквера Кавендиш. Петер решил, что, возможно, отец Буфф собирается идти на работу. Во всяком случае, от него мало что можно было бы узнать, но через некоторое время дверь опять открылась, и на этот раз вышла Буфф вместе с матерью. Она несла школьную сумку, книги и завтрак.
Петер был так взволнован и напряжен, увидев ее, что совсем забыл о себе и с криком побежал к ним через улицу: "Буфф! Буфф! Ты видела Дженни? Ты знаешь, где она? Я плохо поступил с ней, должен ее найти и попросить прощения".
Но, конечно, Буфф не могла понять ни слова из того, что он говорил. Она только увидела, что большой грязно-белый кот бежит к ним через улицу и жалобно мяукает. Через некоторое время он показался ей знакомым, как будто раньше она уже где-то его видела, и, проходя мимо, долго и пристально рассматривала Петера, стараясь что-то вспомнить.
Петер слышал, что она говорила матери: "Мама, ты считаешь, что Дженни снова ушла после того, как вернулась ко мне? Думаешь, она когда-нибудь еще придет? Уже столько дней прошло..."
Потом он услышал, что ответила мать: "Буфф, ты уверена, что это действительно Дженни? После стольких лет... Возможно, это другая кошка, похожая на Дженни".
"Нет, мама. Во всем мире только одна кошка похожа на Дженни", - тут ее голос стал тише, так как они с матерью вышли из пределов слышимости и свернули за угол в сквер Кавендиш, оставив Петера с тяжелым, как камень, на котором он сидел, сердцем, а в ушах осталось эхо от последнего замечания Буфф: "Во всем мире только одна кошка похожа на Дженни". Он хорошо знал, что это действительно так, а теперь потерял ее, и, возможно, навсегда.
Больше ждать или смотреть в Кавендиш-мяу было бесполезно. Кроме того, Петер всегда знал, что, даже если Дженни сердится на него, она всё равно ответит на его призыв, когда будет рядом.
А где еще искать? Тревожась, как бы она не вернулась в общежитие, он решительно свернул за угол и пролез сквозь сломанную доску, чуть не разорвав ухо в спешке, но, конечно, ее там не было. Он был бы даже рад, если бы сестры еще раз отругали его, так как они последними общались с Дженни, но их там уже не было, а в общежитии появились еще несколько неизвестных, так как большинство жителей уже ушли по своим ежедневным делам.
Тогда он убедил себя, что надо искать в другом месте, наверно, далеко отсюда, так как она вполне могла покинуть окрестности, которые принесли ей несчастье.
Теперь он думал, что может вернуться и осмотреть их прежнее убежище на пристани как самое вероятное место, куда ушла Дженни. Он ходил как днем, так и ночью, а поскольку его ум был занят этими поисками, Петер даже не понимал, что уже стал опытным и практичным лондонским котом благодаря обучению и тренировке с Дженни. Виды, звуки и внезапные шумы больше его не пугали, он автоматически узнавал, как избегать неприятностей, мог исчезнуть из вида и спрятаться в короткий срок, инстинктивно, независимо от того, где он был, всегда выбирал и замечал безопасное место, в которое можно уйти в непредвиденном случае, где-нибудь внизу или сверху. Но, конечно, он это всё делал, совершенно не понимая. Ведь тогда он проходил через такую ужасную сцену, как видеть Дженни в каждой кошке, скрутившейся у магазинной двери, умывающейся на окне, прыгающей через забор или ограду.
Так как мечта о ней была постоянно в его голове, казалось, что каждый раз, когда он сворачивал за угол, его сердце сильно билось с надеждой, что он может встретить Дженни, и, если это была кошка, полосатая, как тигр, независимо от ее размера, фигуры или цвета, он сначала страдал от порождающей надежду иллюзии, что это Дженни, а потом от частого повторения, что это не она.
После этого он перешел к сцене, где у него было сильное чувство, что, возможно, сейчас он найдет ее прямо тут же, за ближайшим углом, поэтому бросится как можно быстрее, чтобы попасть туда и увидеть. Там никого не будет, только дети, играющие в канаве, женщины, стоЯщие в очереди у рыбного магазина или кондитерской, и, возможно, собака, бродящая по улице. Тогда Петером овладеет убеждение, что он пропустил ее, что она уже здесь была, но, возможно, успела уйти в другой угол, и, если он побежит как можно быстрее, постарается там ее поймать.
Конечно, все эти дела вскоре привели его в состояние, близкое к истощению, особенно из-за того, что он не останавливался, чтобы есть или пить, не считая того, что находил лужу грязной воды, оставшейся с предыдущего дождя во впадине на улице, а какие-нибудь объедки попадались на его пути в этих беспорядочных необдуманных поисках, вызванных угрызениями совести. Он полностью отдался своим физическим и личным чувствам, не останавливаясь, чтобы умыться и привести себя в порядок, поэтому его белая шерсть утратила блеск, стала тусклой, розовая кожа начала чесаться от сажи, и вскоре он стал точной копией худых грязных бродяг, которые обычно крадутся вдоль тихих заводей Лондона и по берегам реки.
Но всё равно он держался, пока ночь переходила в день, а день опять в ночь. Он спал, когда больше не мог идти от полной усталости, и, где бы он ни оказывался, всегда немного отдыхал, восстанавливая в памяти милое и незабываемое лицо Дженни с мягкой бело-розовой шеей и блестящими влажными добрыми глазами, так же, как и все ее личные манеры - улыбку, скорость, с которой она осматривала его, чтобы убедиться, что с ним всё хорошо, ее милые движения, когда она умывалась, ее веселое поведение. А еще у нее были такие маленькие слабости, как семья, родословная, желание похвастаться и хорошо выглядеть в глазах Петера, и в то же время ее сила, гибкость, уверенность, мускулистые лапы и спокойные эффективные действия, когда приходило время охоты или какой-нибудь непредвиденной опасности. Это вело его поиски всё дальше и дальше.
Когда он еще раз достиг района пристаней, оказалось, что хорошо помнит эту дорогу, и пошел к хижине, где раньше жил мистер Граймс, надеясь, что Дженни могла вернуться туда, чтобы оплакать своего друга, или ее тянули воспоминания о старике.
Снова был холодный дождливый день, когда Петер крался под крышами выстроенных товарных вагонов далеко за полдень, как и в тот давний день с Дженни, пока, наконец, не пришел к хижине с жестяной крышей и кривой печной трубой, торчащей из нее.
Но, увы, какая разница. Исчезли красные цветущие герани с каждой стороны двери и на окнах. Всё выглядело более грязным, унылым и ветхим, чем раньше, и, когда Петер подполз ближе и заглянул внутрь через полуоткрытую дверь, он увидел неприятного сопливого паренька с грязным шейным платком, сидящего на кровати, держа поднятую бутылку возле рта, и всё это место пахло спиртом, пОтом и грязью. Конечно, Дженни там не было.
Паренек отодвинул бутылку от губ, и, так как она уже была пустая, выбросил ее через дверь, где она разлетелась на куски почти в том месте, где сидел Петер. Оставалось всего один-два дюйма (примерно 2-5 сантиметров), чтобы ударить его. Петер этого не хотел и поплелся прочь.
В качестве последней надежды он повернул свои шаги к бассейну, на восток от лондонских пристаней, где стояла на якоре "Графиня Гринок". Да, вполне возможно, Дженни ушла именно туда. А самой ужасной частью этого его наказания было то, что каждый раз, когда он думал, где она может быть, это немедленно становилось местом, где она должна быть, и тогда он весь дрожал, попадая туда, так как, пока он шел, ум обманывал его точной картиной, где он найдет Дженни, как она будет смотреть на него, что он ей скажет, и что она ответит. А вскоре он убедит себя, что это действительно так, и он должен только ускорить шаги, чтобы добраться до "Графини" и найти там всё, как было раньше - мистер Стрекан бьет чучело шпагой, мистер Карлук поднимает пальцы, как будто стреляет из воображаемого пистолета в воображаемого хулигана или индейца, из каюты капитана Сурли доносится шум разбиваемой глиняной и фаянсовой посуды, а Дженни сидит на своем любимом месте - на шкафу с флагами в кормовой части палубы.
"Графиня" действительно была в порту, стояла на якоре у пристани в обычном неряшливом виде, но, если не считать печальных напевов, доносящихся посреди корабля, на борту не было признаков жизни, так как, очевидно, вся команда и офицеры сошли на берег, никого не оставив на вахте, кроме кока Милле.
Он сидел на стуле в передней части прохода на палубу, черный, блестящий, большеглазый, и напевал печальные блюзы, но его острые вращающиеся глаза ничего не пропускали, и, когда Петер высунул голову из-за угла трапа, чтобы искать, он сразу же прекратил петь и громко закричал: "Привет, белый! Привет. Я тебя знаю. Я знаю тебя. Я никогда никого не забываю. Эй, где ты был? Где твоя подруга? Ты ищешь подругу, не так ли? Ее здесь нет. Отчего вы оба не возвращаетесь? У нас на борту опять полно мышей да крыс".
Петер был потрясен новостью, что Дженни там нет, и некоторое время ничего не мог делать, только стоял, почти застыв от отчаяния. Он был так уверен, что Дженни на корабле, что это действительно последнее место, где она могла быть, и только смотрел на Милле в молчаливом страдании.
Удивительно, как этот большой черный человек будто бы понял его. Он встал со стула, покачал головой и сказал: "Не смотри на меня так, белый. Я уже сказал тебе, что не видел твою подругу. Где ты ее оставил? Может, она еще придет". - Потом он закукарекал, спустился по трапу до половины и позвал: "Эй, белый! Возвращайся и работай. Я буду тебе хорошо платить за ловлю крыс и мышей. Дам жареную баранину и всё, чего тебе хочется. Будет много молока. Что ты говоришь, белый? Кажется мне, ты очень голодный..."
Петер испугался, что Милле возьмет его, заберет обратно на борт "Графини" и закроет в галерее, поэтому, прежде чем кок смог подойти поближе, он развернулся и убежал, а пока бежал, его глаза опять наполнились горькими слезами страдания и разочарования. Он бежал как можно быстрее и дальше, но расстояние оказалось не очень большим, ведь он давно ничего не ел, был очень слабым и даже чувствовал, что, возможно, у него кружится голова, и в бреду он начинает воображать всякие вещи.
Это принимало странные формы, такие, как находиться в разных местах, чувствуя, что он уже там побывал раньше, и, конечно, в компании с Дженни. Под чарами этого воображения Петер даже пробовал поговорить с Дженни, но только убеждался, что ее там нет, и это одна из чужих улиц в дикой части Лондона.
Однажды ночью он шатался, наблюдая, охотясь и разыскивая во мрачных окрестностях больших складов, дворов, спирали зданий возле бассейнов и реки, когда снова был поражен знакомым чувством, проходя мимо большого стенда для рекламных объявлений недалеко от почтового ящика. Возможно, он побывал там и раньше, но в таком истощенном состоянии, что не мог вспомнить, когда это произошло.
Он чувствовал себя больным, слабым, и был уверен, что им овладело очередное воображение. Но он поддался из-за сильного ощущения, что Дженни где-то поблизости, и через некоторое время это может успокоить его.
У него было так много плохих снов и страшных кошмаров в бесконечные дни и ночи поисков Дженни, что он с удовольствием принял хорошую мечту, которая должна была со временем вознаградить его, и это была темно-коричневая, почти черная от сажи стена, до которой он только теперь доплелся, а в ней оказалась дырка размером с большую тарелку на фут-два (примерно 30-60 сантиметров) выше дороги, а крепления решетки, которая была поверх нее, давно уже заржавели и отвалились, так что, если ты хочешь, можешь свободно выйти из дырки или войти в нее.
Да, им овладела хорошая мечта, так как он был уверен, что это знакомая дырка с металлическими краями, и на каждой стороне небольшие метки показывали, что там когда-то была прикреплена решетка.
Петер почувствовал, что за этой мечтой надо следовать, и с трудом прыгнул вверх, чтобы попасть внутрь входа. Да, там действительно была железная труба длиной не больше трех футов (примерно 90 сантиметров), а там маленькая ржавая дырка вела в темный тоннель, и это он тоже знал.
Было так хорошо и уютно больше не чувствовать себя потерянным и бесцельным, как будто знать, где он находился, или, по крайней мере, куда идти по приказу этой доброй великодушной фантазии - сначала повернуть в одну сторону, потом в другую, и, если мечта на самом деле его друг и утешитель, возможно, там будет и ящик, освещенный только маленьким грязным окном наверху, который до самого потолка наполнен красно-золотистой мебелью, покрытой пыльными тряпками. А в середине должна быть огромная кровать с красным шелковым покрывалом и большим пологом сверху, где на одном конце складки желтого шелка спускаются с большого овала, на котором написана буква Н, украшенная короной.
Это милая и дорогая мечта, подумал Петер, ведь комната действительно была такая же, как и раньше. А теперь, если мечта еще и задержится, она наградит его окончательной милостью - позволит воображать, что он должен прыгнуть на красное шелковое покрывало и найти Дженни, которая его ждет, или же он проснется, чтобы вернуться к здравому смыслу и оказаться голодным, несчастным, мокрым, дрожащим в бедном переулке среди трущоб, одиноким и далеким от Дженни, как в начале поисков?
Некоторое время он не смел двигаться, чтобы мечта не пропала, а потом пришло странное чувство, что это совсем не мечта, хотя, возможно... кто знает?
Он одним прыжком оказался на кровати и тут же встретил Дженни. Уже была не мечта. Нет, даже не воображение. Это на самом деле. Наконец, он нашел ее.
"Дженни! Дженни!" - кричал Петер. - "Ах, Дженни, я всё искал да искал тебя. Дженни, я действительно тебя нашел?"
Дженни ответила: "Привет, Петер. Я так рада тебя видеть. Очень долго ждала. Знала, что когда-нибудь ты сюда придешь и увидишь меня". Потом она подошла к нему, коснулась его носом и поцеловала в глаза, а через некоторое время добавила: "Петер, каким худым ты стал! А твоя шерсть? Ах, мой Петер, что с тобой? Ты ничего не ел. Ты умрешь от голода. Петер, давай, я тебя сейчас чем-нибудь угощу. Например, несколько раньше я поймала одну мышь". Она прыгнула туда, где хранила этот подарок, вернулась на кровать и положила рядом с Петером. - "Посмотри, какая большая, хорошая и жирная. Только не надо быстро, Петер, так как ты давно уже ничего не ел".
В ее глазах была спокойная гордость, когда Петер осторожно спустился на пол, чтобы есть, а еще больше, когда он съел половину, отошел и предложил ей всё остальное. "Нет, мой дорогой", - сказала она. - "Ешь сам. Тебе это больше нужно. Там еще полно мышей".
Петер тут же почувствовал себя сильным. Он был бы так рад, что нашел Дженни, что снова увидел ее, если бы ему не было стыдно и страшно, как он объяснит всё, что должен говорить, и с чего нужно начинать.
Но в конце произошло еще какое-то чудо, и до этого вообще не дошло. Ведь, когда он начал умываться после еды, частично понимая, в каком он беспорядке теперь, и как должен надеяться на Дженни, а частично от смущения, Дженни подошла к нему и сказала: "Петер, ты устал. Давай, лучше я это сделаю. А ты просто лежи с закрытыми глазами".
Петеру стало ясно, что теперь она его простила, как будто чувства стыда, несчастья и совести, которые были в нем, были сметены огромным потоком ее любви, проливающимся в него, и разгоняющим всё горе и несчастье, которые так долго были его уделом.
Он лежал с закрытыми глазами, как она и просила, поддавался приятному болеутоляющему бальзаму ее маленького работящего языка, успокаивающего, массирующего, исцеляющего его потертые усталые больные ноги, пока она тщательно и любовно мыла его от головы до хвоста, как ни в чем не бывало.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #26 : 03 Июня 2021, 22:42:57 »

Часть 26 - Дженни, иди сюда

И действительно, почти как ни в чем не бывало, Петер и Дженни продолжали жить в ящике склада, среди Наполеоновской мебели.
Не говоря ни слова о том, для чего она покинула общежитие в сквере Кавендиш, Дженни просто рассказала, что почти сразу же вернулась на этот склад, и, к ее удивлению, когда пришла туда, снова обнаружила мебель в ящике, как раньше. Возможно, ей показалось, что мебель увезли, чтобы показать на той или иной выставке, а когда выставка закрылась, вернули всё обратно.
Она также не сказала Петеру, по какой причине пришла сюда, а именно, что здесь они впервые встретились и были так счастливы вместе в первые дни их дружбы, когда Петер учился быть котом. Но теперь в этом не было нужды, так как Петер хорошо всё понимал и стыдился того, что сам не подумал немедленно вернуться в их первый дом и увидеть, там ли она, вместо того чтобы почти вслепую, ни о чем не рассуждая, бегать по Лондону и искать там, где ее никогда не было.
Конечно, он был еще совсем маленький и не понимал основной разницы между тем, как она смотрела на вещи, и как он, а это нельзя было не учитывать. Но, несмотря ни на что, он инстинктивно был достаточно мудрым, чтобы немного приврать - пусть она думает, что, исчерпав остальные известные и знакомые места, где она могла бы быть, он пришел в их собственный дом нарочно, а не приплелся туда почти случайно в каком-то сонном бреду, вызванном длительной голодовкой.
Важно, что они снова были вместе, и Дженни как будто совсем не сердилась на него. Она с большим интересом слушала его рассказы о том, как он услышал, что Буфф сказала матери; о печальных изменениях, которые произошли с хижиной их потерянного друга мистера Граймса, где теперь был новый неприятный житель; о "Графине Гринок" и Милле; а она смеялась, когда он рассказал ей о жалобах Милле, что на борту опять много мышей и крыс, и их хотят вернуть на работу.
Разница была, как Петер довольно хорошо понимал, не в поведении или манерах Дженни и не в ее отношениях с ним, а в какой-то невнимательности, случайной рассеянности, когда она смотрела куда-то далеко с беспокойным выражением и даже в каких-то необъяснимых самостоятельных выходах из дома, после которых она возвращалась, еще более взволнованная и печальная.
А впрочем, она была добрее, нежнее и любезнее с Петером, чем раньше; стала более благородной, щедрой и заботливой; думала о его здоровье и благополучии, которые быстро восстановились после того, как он опять начал есть; улыбалась ему и старалась предвидеть всё, чего он мог пожелать. Иногда он замечал, что Дженни без особой причины вдруг могла встать, подойти к нему и пару-тройку раз немного облизать его глаза, щеки или за ушами. Потом, бывало, она смотрела на него с самым нежным любовным выражением, какое только можно себе представить, но в ее блестящих влажных глазах также как будто была скрыта большая печаль. Было ясно, что Дженни опять думает, как бы чем-нибудь пожертвовать, что эта тайна является для нее большой проблемой, о которой Петеру знать не следует.
Кроме того, с тех пор, как произошло это его приключение с Лулу, между ними появилась робость и скрытность, из-за чего они не могли слишком тщательно друг друга допрашивать о тех мыслях, которые помещались в особом разделе, помеченном как личный, так что вторжение в него вывело бы наружу старые болезненные воспоминания. По этой причине Петер боялся заходить слишком далеко и спрашивать у нее, что произошло, и не может ли он ей как-нибудь помочь. Ведь время шло, и она казалась всё более и более несчастной.
Однажды Дженни особенно долго отсутствовала и вернулась домой, взволнованная больше, чем обычно. Она добродушно приветствовала его, но почти сразу же отошла в угол и сжалась там, подобрав под себя ноги и глядя прямо перед собой, а он знал, будучи котом, что ты смотришь так, если несчастный или не очень хорошо себя чувствуешь. Только иногда, время от времени она немного поворачивала голову, чтобы посмотреть на него, и Петер заметил, что у нее из глаз текут слезы, а сама она в полном отчаянии.
Теперь он больше не мог выдержать этого. Подошел к ней, нежно вымыл ее лицо, почувствовав на языке соленые слезы, и спросил: "Дорогая Дженни, что случилось? Ты такая несчастная. Не хочешь мне рассказать? Наверно, я что-нибудь могу сделать, чтобы помочь тебе. Нет ничего такого, что я не попробую, если это снова тебя осчастливит".
Но Дженни только плакала, ползала рядом с ним и немного поддавалась его ухаживаниям, пока он ее успокаивал. Потом она будто пришла в себя и приняла какое-то решение, поскольку встала, потянулась, и несколько раз провела языком по спине, чтобы выиграть еще некоторое время для передышки и подумать, о чем она собирается говорить. Наконец, она повернулась к Петеру мрачным и обеспокоенным лицом, а потом отошла назад с таким решением, которое, казалось, нельзя было больше откладывать, и сказала:
"Петер... Послушай меня и не обижайся. Что-то случилось... На этот раз уйти придется мне..."
При этих словах Петер почувствовал в сердце боль, как будто от ножа.
"И ты уйдешь от меня, Дженни? Зачем? Как ты можешь? Не понимаю. Куда ты пойдешь? Могу ли я идти с тобой? Ведь куда ты, туда и я".
Дженни колебалась, прежде чем ответить, как будто искала внутри себя, был ли еще какой-нибудь путь к побегу или даже такая манера разговора, чтобы обидеть Петера как можно меньше, и, чтобы он легко всё понял. Потом она вздохнула и сказала:
"Петер, я ничего не могу поделать. Придется поговорить с Демпси и уйти к нему".
Некоторое время Петер даже не знал, о ком и о чем она говорит. А потом вдруг издал длинное тихое ворчание, и его хвост начал сердито дергаться. Теперь он вспомнил большого злого желтого кота, с которым встретился на зерновом складе в самом начале своих странных приключений, худого и крепкого существа со шрамом на лице. Он вспомнил этот надменный грубый голос и жестокое нападение на него. Он оживил в памяти страшные удары и ужасные наступления, которые повалили его, острые зубы разорвали ухо, когти, похожие на сотни ножей, терзали его грудь и живот, а особенно, когда болезненный Петер тащился прочь, еле живой, оборванный и избитый почти до последнего дюйма, послышался насмешливый презрительный крик большого кота: "И не смей больше возвращаться. А то следующий раз я, возможно, тебя убью".
Но к страшным воспоминаниям о боли и унижении, от которых он страдал, теперь примешалось недоумение от того, что сказала Дженни, так как он еще до сих пор ничего не понял. И сказал: "Дженни! Зачем ты уходишь к Демпси? Не понимаю. Я не хочу, чтобы ты покидала меня".
Она ответила: "Такой наш закон, Петер. Если говорить с Демпси или кем-нибудь подобным, придется уйти к нему. Он не собирается ждать, и я вынуждена..."
"Нет, Дженни", - возразил Петер. - "Я буду говорить вместо тебя. Мне давно уже следовало, не так ли? Ты моя..."
Как ни странно, Дженни ничего не ответила, а только грустно посмотрела на Петера. Он спросил: "Дженни, ты хочешь идти к нему?" - и это вызвало у Дженни тоскливый вой протеста.
"Петер! Зачем ты спрашиваешь об этом? Я его не люблю. Уже сотни раз требовала, чтобы он меня отпустил - не хочет. Он говорит, что решение принято, и, по закону, мне придется уйти к нему. Видишь, Петер, я не могу не подчиняться..."
У Петера впервые появилось странное чувство, как будто Дженни что-то скрывает, не рассказывает ему всю эту историю, и своими манерами до сих пор старается его защитить. В те дни, когда они были вместе, Дженни научила его законам, которые руководят жизнью кошек, но они были честными, логичными и легко понятными после того, как становилась известной причина их создания - все, кроме этого, и он был уверен, что тут совсем другое, раз Дженни не хочет об этом говорить.
Он сказал: "Я не хочу, чтобы ты уходила. Не пущу, так как я люблю тебя, Дженни. Какой закон разрешает тебе остаться со мной? Дженни, расскажи мне, а то я сам пойду к Демпси и спрошу у него".
Только теперь Дженни увидела, что Петер вырос и изменился. Он очень любил ее, поэтому она больше не могла от него ничего скрывать, даже если очень хотела этого, и, наконец, ответила слабым испуганным голосом: "Раз ты любишь меня на самом деле, Петер, по закону, ты должен бороться с Демпси, а когда ты его победишь, мне уже невозможно будет уйти к нему, и я останусь с тобой, если ты этого хочешь", - и снова начала горько плакать.
Но Петер сразу сказал: "Да, я буду бороться с Демпси, так как хочу, чтобы ты навсегда осталась со мной, Дженни. И я умею бороться, ты же научила меня".
Тут, к его удивлению, Дженни заплакала сильнее, чем раньше, пока он не заставил ее прекратить и всё рассказать, а потом объяснила: "Я так боюсь, Петер, что ты будешь с ним бороться... Это совсем не то, что всегда. Я говорила с ним, и тебе придется убить его, чтобы он не убил тебя. Другого конца не будет. Ах, Петер, Демпси такой большой, сильный и страшный, что никто никогда не может его победить. Если он убьет тебя, придется умереть и мне. Поэтому я думаю, что лучше уйти к нему. Петер, послушай, я не хочу, чтобы с тобой случилось что-нибудь. Отпустишь меня?"
"Ничего, я тоже сильный", - ответил Петер.
"Конечно", - быстро сказала Дженни, - "но, мой дорогой Петер, я знаю твой секрет, что ты на самом деле не кот, а мальчик, и поэтому, возможно, я еще больше люблю тебя. А Демпси настоящий кот, он знает все хитрые приемы борьбы. Нет, Петер, я тебе не разрешаю. После того, как я уйду, можешь про меня забыть..."
"Нет", - сказал Петер, - "я тебя не пущу. Буду бороться по закону и убью Демпси". Тут, помимо своей воли, он добавил: "Чтобы он не убил меня", - так как на самом деле не был уверен, что сможет победить. Теперь он много понимал и знал, что одно дело - заниматься играми или даже серьезными спорами о том, кто первый должен занять место или пройти через какую-нибудь спорную территорию, где любая борьба строго подчиняется игровым принципам и даже может внезапно прекратиться; и совсем другое - встретиться с Демпси, чтобы решить, с кем Дженни Боулдрен должна остаться навсегда.
Да, тут будет совсем иначе. Ведь в этой борьбе нет никаких принципов этикета - ни притворства, ни отворачивания, ни умывания, когда нужно требовать остановки, ни игривого давания препятствий или преимущества, чтобы сделать спорт более волнующим и захватывающим, ни великодушных жестов рыцарского поведения - только рви да царапай зубами и когтями, пока не настанет конец - или ты убьешь, или тебя убьют.
Теперь он также понял всё в поведении Дженни Боулдрен, как она его любила, ужасную проблему, которую она старалась решить, отказавшись от всего, чтобы его защищать. И он знал, что у него ничего не осталось, кроме как бороться с Демпси ради Дженни и самого себя, стараться изо всех сил до конца, чтобы победить.
А еще Петер ощущал и другие эмоции. Хоть он и не был достаточно уверен, что сможет одержать победу над этим опытным и грозным противником, так как помнил все увечья, унижения и обиды, которые Демпси причинил ему в первую встречу, Петер выяснил, что, каков бы ни был результат - уничтожить или быть уничтоженным - он не собирался отказываться от этой встречи и почти ждал ее. Надо же хоть немного отомстить Демпси, прежде чем кто-нибудь из них окончательно исчезнет...
"Не волнуйся, Дженни", - сказал Петер. - "Тебе нельзя уходить к Демпси. Я его не боюсь".
Тут Дженни вдруг превратилась из защитницы в защищенную, так как перестала плакать, подошла к Петеру, посмотрела на него с почти уважительным выражением глаз и сказала: "Да, Петер, я это знаю. Ты никогда ничего не боялся, даже в самом начале. Я уверена, что прежде всего полюбила тебя именно за это. Как хорошо, когда ты можешь на кого-нибудь положиться".
При этих словах у Петера обнаружилось какое-то спокойное принятие всего, что ему подготовила судьба. Ведь не только жизнь без Дженни казалась невероятной и, возможно, не очень достойной сохранения, что он уже узнал с самого начала и, кроме того, подтвердил длинными днями да ночами в поисках ее, но также надо было свести личные счеты с этим большим некрасивым желтым котом - подлецом, хвастуном, тираном и деспотом. Ведь Петер Браун, несмотря на белый хвост, четыре ноги, мохнатые уши, кошачьи глаза, усы и тело, внутри, своими мыслями и манерами поведения остался человеком, маленьким мальчиком, сыном военного. Отец учил его никогда не терпеть оскорблений, бороться против всякого угнетения, и как можно более честно, несмотря на то, в чью пользу перевес. Важно, что в этом случае он, очевидно, должен бороться, а последствия уже отходили на второй план.
Он объяснил всё Дженни, стараясь делать это как можно лучше, и, к его удивлению, когда он так сказал, она вытерла слезы, прекратила свои возражения и самообвинения, и буквально через минуту стала совсем другой личностью. К этому времени Петер решительными методами снова обрел свою прежнюю подругу, партнершу и опору, ту Дженни, которую он встретил в начале, узнал и полюбил - верную, надежную, преданную, спокойную, умную, всегда действующую, способную и вполне сдержанную.
"Это очень хорошо, Петер", - сказала она совсем другим голосом, так как время плача, раздражения и горестных причитаний для нее уже прошло. - "У меня есть одно средство, которое может тебе помочь. Я покажу тебе несколько приемов, которых нет в книге, а возможно, Демпси их не видел. Готовься, Петер, стань твердым и всё забудь, так как я собираюсь бить тебя, а ты должен научиться бить меня, ведь это серьезно. Когда придет время тебе встретиться с ним, не давай и не проси пощады. У нас еще есть немного меньше, чем три дня, так как Демпси сказал, когда он придет за мной. Это не очень много, и мы должны тренироваться для этой трудной работы. Демпси о тебе ничего не знает и готовиться не будет, хотя он почти всё время борется, и всегда в хорошем состоянии. Но все-таки..."
"Когда и как он придет?" - спросил Петер.
"Ночью", - ответила Дженни, - "на третий день. Придет и позовет меня с улицы в отверстие железной трубы. Он будет сердиться от нетерпения, что я не прихожу. И всех, кто попадется в это время на его пути, он захочет убить".
"Да", - сказал Петер, - "я знаю. Тебе нельзя выходить, а я выйду. На улице полно места".
"Это будет в пользу Демпси", - сказала Дженни, - "он лучший уличный борец в окрестностях на протяжении нескольких поколений. И это не изменишь. Он слишком опытный, старый и бывалый, чтобы заманить его сюда. Лучше устрой засаду в тоннеле и убей его там".
Петер некоторое время с удивлением смотрел на свою подругу и собеседницу, а потом сказал: "Но это нечестно. Я не хочу так делать".
Дженни сказала: "Ах, Петер, в борьбе нет таких понятий, как честный и нечестный. Есть только живой и мертвый, победитель и побежденный. Ведь все утверждают, что Демпси и не подумает быть честным..."
"Хорошо", - сказал Петер. - "Мне всё равно, что он думает. А я честный".
Дженни сильно вздохнула. У Петера были особые человеческие черты, которые она не могла выучить и понять. Их надо было только принять, как есть.
"Это очень хорошо", - сказала она. - "Идем в зал и начнем".
Зал был большим пустым ящиком, пятым снизу от того, в котором находился их дом, и они сразу же пошли туда.
"А теперь", - сказала Дженни, немного отодвигаясь от него, - "я подойду к тебе. Слегка напади и останови меня выпущенными когтями. Бей сильнее, Петер!" - и бешено налетела на него, как маленькое пушечное ядро, покрытое шерстью.
Петер отступил, как она просила, но он воспринял ее атаку не более чем как спокойную игру - хлоп, и втянутыми когтями удар был нанесен только наполовину. А сам он вдруг почувствовал болезненный удар, и в носу было щекотно. Он отошел назад, моргая. Его нежный нос чесался, а когда он повернул голову, чтобы посмотреть, на плече уже появилось красное пятно, где Дженни поцарапала его когтями.
Дженни стояла в нескольких футах от него, сузив глаза в щели, ее хвост раздулся и дергался. "Я тебя предупреждала!" - сказала она. Потом временно смягчилась, и в ее голосе послышался любовный оттенок: "Ах, мой дорогой Петер", - сказала она. - "Так надо... Это всё ради тебя". А потом добавила: "Берегись!" - и опять бросилась.
На этот раз Петер защищался зубами и когтями.
Так для Петера начался кошмар - три дня мрачных и горьких уроков, как защищать себя и нападать на других. Из кошачьего опыта, сохраненного с незапамятных времен джунглей, каменных горных пещер и пустынь, Дженни перебирала в памяти все приемы нападения и защиты, усиливая их своими знаниями и опытом в бедной части Лондона, где можно встретить сильно избитых котов.
Петер не мог не принять этого, но, когда он впервые увидел предательские красные пятна на белой шее и милом лице Дженни, в которых сам был виноват, не выдержал и уже готов был заплакать, ведь он нежно любил ее и не хотел делать ей больно.
Но она была твердая, как сталь, и гораздо более терпеливая, чем он, так как знала, что теперь ее собственную шкуру можно не принимать в расчет, а он должен тренироваться, чтобы победить в предстоящей борьбе. Она и к нему была беспощадной, требовала защищать живые места или страдать от последствий. А собственную личность она почти принесла в жертву, чтобы он увеличил опыт борьбы и был уверен в своей победе. А раз, по закону, ей не нужно было вступать в борьбу на его стороне, она таким образом принимала все раны на себя и обрабатывала их, ведь каждая потерянная капля, каждый порез, укус или царапина были выстраданы ради него, и страданиями не считались.
Ночью они ложились рядом на огромную Наполеоновскую кровать, умывались и вылизывали друг другу раны, чтобы быть чистыми и здоровыми на следующий день, когда продолжались страшные уроки, и Петер, быстро обучаясь, улучшил скорость и ловкость своих прыжков. А если он замечал, что теперь в этой тренировочной борьбе меньше ранен, хотя на лице и теле Дженни были укусы, порезы, шрамы да синяки, он ничего не говорил, так как, кроме того, ей удалось привить в нем чувство опасности, важности и серьезности борьбы, в которую он вступил. Времени оставалось очень мало, и он должен был бороться за свое и ее счастье.
На третий день тренировок не было, и Дженни не кормила Петера, так как она знала, что бороться лучше натощак. Но весь день она заставляла его спать, свернувшись и расслабившись на кровати, а если он выглядел капризным или беспокойным с приближением нужного времени, она мыла и массировала его, чтобы продолжал спать.
Когда солнце опоясало часть полушария, и погас свет в маленьком окне их ящика, Петер спокойно и крепко спал, так как сон восстанавливает все разрушения в уме и теле, и приносит новые силы.
Перед тем, как Демпси пришел и позвал, Петер быстро вышел из крепкого сна, окончательно проснулся, с живым и ясным умом, напрягая все нервы и мышцы. Уже темнело, но света одной звезды, которая виднелась в разбитом окне, было достаточно для чувствительных кошачьих глаз, чтобы ориентироваться. Дженни находилась рядом. Он чувствовал ее присутствие, почти не глядя на нее. Один раз потянулся, потом сжался и прислушался.
Так он услышал приглушенный прохождением через стены да изгибы склада, через тоннель да проходы, но, несомненно, голос Демпси. Петер сразу же всё вспомнил. Он узнал бы его где угодно. Голос звал Дженни: "Иди сюда! Дженни, иди сюда немедленно! Слышишь, я тебе говорю! Немедленно, Дженни, иди сюда!"
Горло Петера издало тихое, слабое, почти неслышимое ворчание. Он почти сплющился и начал подкрадываться на животе. Последнее, что он слышал - это вздох Дженни с кровати, и скорее почувствовал, чем услышал ее пожелание: "Хорошей тебе охоты, мой Петер!"
Потом он спустился с кровати и, почти подметая пол шерстяным животом, контролируя каждое движение, как будто плыл по земле, спустился по темному проходу склада в сторону тоннеля, где слышался крик, от которого каждый волос на его теле становился дыбом:
"Дженни, иди сюда немедленно! Я тебе говорю, иди сюда! Слышишь, иди сюда!"
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #27 : 03 Июня 2021, 22:45:43 »

Часть 27 - Последняя борьба

"Дженни, иди ко мне! Я тебе говорю, немедленно иди сюда!"
Этот низкий настойчивый голос с улицы пронзил черный, как смоль, тоннель, где Петер медленно и уверенно полз к выходному отверстию. Сейчас, когда время встретиться с Демпси уже было близко, Петер знал, что очень одинок и напуган. Но, несмотря ни на что, он шел дальше.
Когда они с Дженни были вместе в безопасном и надежном доме, спокойствие и помощь ее присутствия не давали ему слишком долго заниматься раздумьями и предположениями о последствиях встречи, которая предстояла в будущем. Кроме того, он не хотел, чтобы Дженни видела, что он может волноваться и тревожиться.
Но здесь, в темноте тоннеля, он был один, никто его не видел, не перед кем было хвастаться смелостью и легкомысленной отвагой, и он мог поддаться страху. Он боялся того, что ждало его снаружи, на улице. Но, несмотря ни на что, продолжал идти в ту сторону.
Он боялся всего, что могло произойти - болезненных ран от укусов и порезов, головокружительных ударов и сокрушительных хваток, унизительных нападений на его личность, а также потери собственной человечности, когда он будет стараться изо всех сил, чтобы уничтожить противника. Он в это время не понимал, что у него вполне человеческие мысли, так как, несмотря на кошачье тело, чувствительные глаза и уши, острые когти и зубы, Петер был настоящим мальчиком, который когда-нибудь станет мужчиной, а совсем не котом, и готовился вступить в борьбу. Но, даже если бы он понял, это не очень помогло бы ему уменьшить опасность или ужасную фигуру Демпси, который неясно вырисовывался в его уме.
Ведь там, в темноте, подползая всё ближе к врагу, Петер как будто чрезмерно преувеличивал силы и размеры Демпси. В его уме он казался большим, как лев, которого он видел на ярмарке, со стальными когтями, кривыми, длинными и острыми, как хирургические ножи, и ужасными желтыми ядовитыми клыками. Глаза у Демпси казались больше, чем обеденные тарелки, и там вспыхивали разрушительные молнии. Но, несмотря ни на что, без малейших колебаний или даже раздумий, что надо вернуться, Петер всё время продолжал идти вперед с таким удивительно контролируемым медленным подходом, как научила его Дженни, когда надо было подкрадываться ближе к полю сражения, где его ждал ужасный призрак, который он придумал себе.
Так он вышел из тоннеля за плинтусом к дырке, где проржавела впускная труба, а оттуда прямо в трубу, где в нескольких футах впереди он увидел выход на улицу, освещенную бледными лучами фонаря в нижней части квартала.
Тут он вдруг перестал бояться, или, точнее, прекратил думать об этом, ведь теперь у него в голове была другая, более важная мысль - как выйти на улицу и встретить Демпси, чтобы не попасть в невыгодное положение. Он подумал, что может произойти, если вдруг Демпси решит засунуть голову в выход трубы и посмотреть, пришла Дженни или нет, и у него возникло врЕменное видЕние, как будто весь диаметр этой трубы наполнился огромным квадратным насмешливым лицом со шрамом. Но потом он вспомнил утверждение Дженни, что Демпси слишком старый и опытный кот, чтобы совать голову неизвестно во что, особенно ночью, и, кроме того, он в это время опять услышал крик старого драчуна: "Иди сюда, Дженни!"
Поэтому Петер, как его научили, уселся почти у входного отверстия трубы, чтобы всё обнюхать и получить сообщения концами усов, где и как находятся вещи, и какие условия на будущем поле сражения.
Башенные часы начали звонить, и Петер почти автоматически считал удары. Шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать. Это значит полночь. Он подергал своими чувствительными усами и ощутил присутствие Демпси, но не в близком соседстве от выхода со склада. Он не мог сказать точно, как далеко, но был уверен, что враг сидит на небольшом расстоянии от дырки, примерно в несколько ярдов.
Его усы говорили, что на улице нет ни людей, ни животных - собак, кошек или спящих воробьев.
Там не было футбольных мячей. Машины не ездили. Небо было облачным, звезды и ущербная луна спрятались, собирался дождь.
"Иди сюда немедленно, Дженни, иди ко мне!"
Петер вышел на улицу, и крик Демпси прекратился, как будто на его шею кто-то набросил веревку. Он сидел в нескольких ярдах от входного отверстия, ведущего к складу. Он не был большим, как лев. И вообще, он не был похож ни на кого, кроме самого себя, сильного массивного кота с широкой плоской головой и крепкими плечами. Он не выглядел больше или сильнее, чем Петер, так как за время бродяжничества и путешествий с Дженни Петер сам стал большим и сильным.
Он сидел так, пока уличный фонарь освещал его желтый цвет, шрам, который проходил по его носу, и разорванные в борьбе уши - худой, небрежный и злой, но в то же время застывший в неподвижности от полного удивления. Тут у Петера было небольшое преимущество, он мог бы броситься в разделяющее их пространство прямо Демпси на шею, прежде чем тот придет в себя от изумления или даже поймет, что предстоит борьба. Но Петер не собирался так делать. Вместо этого он сказал: "Дженни не придет. А я здесь".
Рев бешенства и ненависти, который издавало горло Демпси, когда он поднялся и отошел назал от стены, звучал совсем не по-кошачьи своей дрожащей глубиной, страстью и силой. Потом он хрипло спросил: "А ты кто?"
Петер больше не боялся. В это время Демпси стал обычным уличным котом, явно вышедшим из себя. Петер в своих путешествиях видел и бОльших котов. И он сказал: "Посмотри еще раз. Ты должен помнить, как выпачкал меня. А теперь я ухаживаю за Дженни Боулдрен".
Снова ужасный рев, скорее дьявольский, чем кошачий, донесся из горла Демпси, и он фыркнул: "Да, я вспомнил тебя! Мой склад. Ты занял его. Я предупредил, что, если ты опять появишься на моем пути, я могу тебя убить". С этими словами он начал искривляться, распушил хвост и надулся, чтобы выглядеть огромным и страшным, вдвое больше своего размера.
Но Петер сказал: "Фу! Я знаю эту хитрость. На самом деле ты не стал больше. Это только воздух", - и тоже надулся, чтобы быть такого размера, как Демпси. Некоторое время они смотрели друг на друга, пока Демпси, немного придя в замешательство, что его встретили той же игрой, сдулся, и Петер довольно беспечно сделал то же самое, не обращая внимания, где он, и в каком положении.
При этом, несколько недооценив своего врага, когда теперь он встретил его и увидел, что это совсем не сверх-кот, Петер ошибся. Он должен был всё время помнить, что Демпси опытный победитель сотен битв, а такую славу, как у него, в самых сложных окрестностях мира ты заслуживаешь не впустую.
Ведь этот хитрый старый воин спокойно и умно, без малейшей попытки сдаться, маневрировал вдоль дороги, ближе к канаве и дальше от стены, поставив Петера между собой и отвесными темными сторонами склада, отрезав одну из важных плоскостей, в которой Петер должен был двигаться. А потом, без единого звука угрозы, предупреждения или боевого крика, Демпси начал атаковать, и Петер некоторое время отчаянно боролся за свою жизнь.
Учитывая, что Демпси такой же быстрый, как молния, Петер ждал нападения и точно измерил его длину и силу. Но, увы, когда он решил поддаться и смириться, чтобы лишить атаку первоначальной болезненной энергии, готовясь бросить свою фишку, почувствовал себя прижатым к стене, которая была сзади. Потрясение от касания с предметом, не понимая, что это, и отчего находится так близко, отвлекло его, и Демпси оказался на нем с двумя жестокими быстрыми ударами и укусом. Так как удары раскачивали голову Петера из стороны в сторону, слишком быстро последовавший укус попал не в шею, а в плечо.
Петер почувствовал острую боль, будто сломалась кость, а потом обстановка стала хуже - лапа, которая была его оружием, онемела, потеряла чувствительность и стала бесполезной.
Он был сильно ранен и взволнован таким началом, а Демпси это знал.
Теперь страшные ужасные атаки были постоянными - зубы, когти, удары, укусы, царапины да пинки не давали времени на отдых. Пропали все тщательно составленные и отработанные Петером планы борьбы, защиты и нападения, умного маневрирования в поединке. Изувеченный, сбитый с толку близкой тревогой, Петер мог только отвечать отчаянными напрасными ударами здоровой лапы, которые не имели достаточной силы, слабым увиливанием, еще более бесполезными кручениями и шатаниями, так как, прижатый к стене бесконечной злой волной нападения Демпси, он чувствовал, что сила уходит от него, и знал, что рано или поздно наступит конец.
Глаза Петера налились кровью, ослепив его; тело было разорвано в дюжине мест; задняя нога тоже повреждена; он с трудом мог дышать из-за болезненно жгучего ощущения в груди; меньше, чем за минуту, он стал жалкой развалиной, а жестокие нападения не прекращались.
Так бы и кончилась эта гордая работа - охранять и защищать Дженни Боулдрен от жестокого тирана, который объявил ее своей. Он знал, что скоро будет конец, но, по крайней мере, тебе нужно бороться и сражаться до последнего. И понимал, что всё еще боролся, хотя не очень эффективно, будучи ранен и наказан в десять раз больше, чем следовало, но все-таки даже в отчаянии он явно кое-что совершил - ведь и Демпси тоже не был целый и невредимый. Глаз поврежден, ухо разорвано, укушенная лапа вся в крови. Всё это Петер заметил почти как вспышки в ужасном кошмарном сне, который происходил с ним. Но они придали ему смелости, и тогда он даже смог выиграть время для небольшого отдыха, чтобы, скорчившись и проскользнув вниз по стене, к которой был прижат, перевернуться на спину, и, когда Демпси еще раз бросился на него, Петер расцарапал его вдоль и поперек задней ногой, стукнул по голове здоровой лапой, пока, наконец, Демпси это не надоело, и он надолго прекратил борьбу, чтобы вырваться из болезненных объятий Петера.
А теперь присутствие той же стены вдруг смутило и отвлекло Демпси, и, прежде чем этот большой кот смог достаточно прийти в себя, чтобы броситься в последнюю атаку, которая, возможно, положила бы конец его сопернику, Петер кое-как поднялся на ноги, чтобы избежать смертельной схватки, и, обнажив белые зубы, сердитым угрожающим ворчанием и поднятой лапой временно заставил Демпси остановиться, чтобы изучить слабые места противника, прежде чем начать новое наступление на добычу.
Невозможно себе вообразить более жалкую фигуру, чем Петер, избитый с головы до ног, шерсть грязная и тусклая, задняя часть трясется и дрожит, одна лапа не действует, другая поднята для борьбы. А Демпси всё приближался последний раз, чтобы положить ему конец.
Так как в это время его ум быстро прояснился, Петер увидел, что враг подходит, его раскосые глаза сузились от ненависти, усы вытянулись вперед, и теперь он удивился, что Демпси похож не так на кота, как на странную крысу. А с крысами Петер научился бороться еще на борту "Графини Гринок", делал это хорошо и успешно, поэтому из последних оставшихся сил, пока Демпси атаковал, он подпрыгнул в воздух, развернулся всем телом и упал прямо на спину Демпси.
Сделав это, он укусил Демпси сзади за шею, стараясь добраться до живого места на хребте, которое могло прикончить крысу.
Демпси издал резкий крик страдания и испуга, ведь ни в одной из сотен битв на него никогда раньше таким образом не нападали. Потом начал безумно бороться, чтобы прогнать Петера. Он прыгал из стороны в сторону, вверх и вниз, ворочался, бился об стену, вопил и царапался, стоя на задних ногах. А Петер всё работал да работал челюстями, искал, щупал, держался изо всех сил, ощущая головокружение и тошноту от полученных ударов, так как Демпси все-таки был намного сильнее крысы; бывали моменты, когда он чувствовал, что может быть сброшен, так как у него уже не осталось ни капли силы, чтобы удержаться. Но как раз в это время он становился особенно упрямым, поскольку иссякла только сила, а смелый дух - нет.
Вдруг, даже совсем неожиданно, он обнаружил, что кости и нервы затрещали, и ослабленный Демпси упал без дальнейшей борьбы. Его ноги и хвост один раз дернулись и больше не двигались.
Петер победил, но какой ценой!.. Ведь, растянувшись поперек неподвижного твердого тела Демпси с сотней кровавых ран, Петер знал, что конец уже близок. Он торжествовал и спас Дженни, но его дни были сочтены. Он так сильно избит, что вряд ли выживет. Враг пал первым, а Петер скоро последует за ним. Победитель и побежденный будут лежать рядом в одной куче мусора.
Также Петер не понял, о чем именно думал. Он очень устал и был ранен во многих местах. Если он умрет, будет покой, и боль прекратится. Но, прежде чем это произойдет, он хотел еще раз увидеть Дженни Боулдрен и попрощаться с ней.
С невероятным усилием он отодвинулся от поверженного противника и последний раз посмотрел на того, кто назывался его врагом и так жестоко поступил с ним. Он был полон жалости, как победивший в борьбе солдат к побежденному врагу, который героически сражался, и эта жалость, к удивлению Петера, мало отличалась от любви. Бедное неподвижное тело, которое было живым и красивым, с блестящими глазами и дрожащими мышцами под желто-рыжей кожей, превратилось в нелепый мешочек с косточками, и Петер, глядя на свою работу, временно почувствовал сильное желание отменить это, чтобы можно было снова его оживить. Потом он вспомнил, что тоже может умереть из-за этой борьбы, и с остатками уходящих сил начал медленное ползущее движение в трубу, по темному тоннелю и домой.
Из-за сломанного плеча и поврежденной задней ноги Петер больше не мог стоять, а вынужден был болезненно тащиться дюйм за дюймом через пыль, грязь и паутину по полу тоннеля, пока не добрался до дырки в плинтусе. Он удивлялся, отчего Дженни не пришла помогать ему, пока не вспомнил, что, по закону честной борьбы, ей не нужно это делать, и она должна оставаться на месте, пока тот или другой не придет ее забрать.
Кроме того, он знал, что слишком ослаб, и даже не мог позвать ее. Он медленно продвигался по темным мрачным проходам и, наконец, через несколько часов добрался до ящика, где был их дом, а теперь, увидев цель, собрал последние остатки сил, и, протиснувшись между досками, дотащился до кровати и свалился возле ее края. Тут Дженни бросилась к нему и закричала: "Петер, Петер! Ах, мой бедный Петер! Что с тобой сделали?"
Потом она мыла его, облизывала раны, ухаживала, успокаивала и всё плакала.
Петер поднял голову и вздохнул: "Я убил Демпси. Но, думаю, он меня тоже убил. До свидания, Дженни".
А потом он сказал: "Дженни, Дженни, где ты? Я не вижу тебя..."
Ведь и кровать, и комната, и куча мебели, и полог - всё начало крутиться да вертеться вокруг него и терять ясность. Он будто бы с дрожью и стоном ушел в какую-то темноту, из которой старался еще раз проложить дорогу обратно, чтобы увидеть любовь и нежность в блестящих от слез глазах Дженни.
Потом темнота полностью поглотила его, но, даже не видя ее, он еще слышал страдающий испуганный требовательный голос, доносящийся из тяжелой наплывающей темноты, зовущий обратно, просящий его не уходить:
"Мой дорогой Петер, не покидай меня! Не уходи от меня, Петер!"
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #28 : 03 Июня 2021, 22:47:39 »

Часть 28 - Как всё кончилось

"Мой любимый Петер, не покидай меня! Не уходи от меня, Петер!"
В темноте Петер услышал, что Дженни Боулдрен опять зовет его. Или не Дженни? Слова требовательного крика были всё еще ее, а голос как будто звучал иначе, но не менее любовно и трогательно. Раньше она никогда не называла его любимым.
"Петер, любимый Петер, ты слышишь меня?"
Тонкая нить ее голоса хотела его удержать. Было очень легко плыть в спокойной темноте и тумане, где нет ни болей и борьбы, ни голода и жажды, ни мокрых и неприятно дрожащих бездомных ночей. Ему очень хотелось остаться в объятьях дружеской темноты и всё время спать. Так он устал. А голос снова проникал, звал его вернуться.
"Петер, Петер, иди ко мне!"
Кто-то плакал, но теперь его сердце трогали не жалобы нежной Дженни. Эти звуки выражали боль и отчаяние кого-то страдающего, даже более несчастного, чем он сам. И он открыл глаза, чтобы посмотреть, кто это.
Комната вертелась вокруг него, ярко-белый освещенный потолок, лица людей, а потом он увидел мать.
Он быстро опустил веки от яркого света, а когда опять посмотрел, действительно увидел глаза матери. Они были мягкие, влажные, нежные и смотрели так же любовно, как у Дженни. И тоже, как у Дженни, полны слез.
"Петер! Мой любимый Петер! Ты узнал меня?" - послышался голос матери. До его ушей донесся странный шум, так как в комнате были другие люди, и среди них он заметил отца.
Но, если это было так, и он вернулся к ним, как они смогли узнать его, когда он совсем не Петер, а кот? Было ясно, что он не изменился, ведь теперь, привыкнув к свету, он увидел на покрывале белые передние и задние лапы. И всё очень смущало.
Да, он еще был котом, но его как будто нашли, принесли куда-то и положили на кровать, а мать узнала его и плакала. Вдруг его охватила тревога. Где Дженни Боулдрен? Отчего и ее не принесли? Или то, что мать смотрит на него - только часть другого сновидения, а когда он проснется, Дженни опять будет рядом? Если это фантазия, то очень живая, ведь Петер почувствовал, что из ее глаз падают слезы, нежно касаясь его щеки. Он опять быстро закрыл глаза, чтобы сон мог измениться, и Дженни вернулась к нему.
На этот раз освещенный туман стал бледнее, и он нигде не мог найти Дженни. Тогда с ним произошла странная вещь. Он ничего не видел через бледную пустоту, в которой казался временно подвешенным, и звуки туда не проникали. Но всё, в том числе и он сам, вдруг оказалось пропитано Дженни Боулдрен. Он не видел ее лицо и фигуру, больше не слышал ее голос, и все-таки, невидимая и неслышимая, она так сильно чувствовалась, как будто окружающая его бледность была Дженни, или она стала частью всего, а он оказался внутри нее, или же, как ему показалось, Дженни заперта в нем. И некоторое время он предавался этим увлекательным приятным эмоциям. Дженни, Дженни!
Но другой сон еще сохранялся, и, когда он снова вернулся к нему, еще раз открыв глаза, увидел, что над ним наклонились чужие - женщина в крахмально-белой шляпе и мужчина в полотняном пиджаке. Наверно, врач и медсестра. Это оказалось вполне ясно. Он был ранен в борьбе с Демпси, и, конечно, они ухаживали за ним. Теперь он вспомнил. Ни передние, ни задние лапы не двигались, так как Демпси кусал и ломал их.
Медсестра наклонилась к нему. У нее была блестящая булавка с плоской гладкой поверхностью, и Петер с удивлением увидел в ней себя. Он больше не был котом, а опять стал собой!
Или, по крайней мере, наполовину, так как в этом маленьком зеркале Петер увидел лицо мальчика. Это всё пугАло и смущало, ведь, хотя черты лица стали такими же, как были, казалось, что он до сих пор частично белый кот, начиная с головы. И что обозначают белые лапы на покрывале?
Врач наклонился ближе и добродушно, изучающе посмотрел ему в глаза. А потом сказал: "Всё уже прошло. Он вернулся. Теперь будет хорошо". Петер услышал, что мать стоИт сзади и тихо плачет, снова и снова называя его любимым.
Это было на самом деле. Отец тоже оказался там.
Он был в форме, выглядел очень мрачным и бледным. Подошел к кровати и сказал Петеру: "Я горжусь тобой. Ты хорошо боролся, старина".
Петер думал, откуда отец знает о его борьбе с Демпси, когда избитый и полуживой Петер пришел в себя и бросился на своего ужасного врага. Конечно, отец там не был. Как он всё узнал и понял?
Петер еле поднял лапу и с большим удивлением заметил, что на ее конце не острые кривые когти, а пять розовых пальцев. Он изумленно пошевелил ими, а потом коснулся шерсти поврежденной рукой. Но почувствовал совсем не шерсть, а жесткую грубую ткань, которую должен был помнить.
И через некоторое время вспомнил. Это был туго намотанный бинт.
Теперь он точно знал, что больше не кот, а полностью мальчик. И потом, беспорядочно бросаясь, как волны водопада, когда открыты ворота шлюза, всё потекло обратно к нему - шотландская няня, утро в сквере, полосатая кошечка в парке, он сам, бегущий через улицу, крик няни, скрипучий звук удара, авария. Тогда Петер залился слезами и так горько плакал, будто его сердце разрывалось.
Он плакал по разным причинам, ни одной из которых не понимал - расставание с Дженни Боулдрен и миром, в котором она жила, чувство потери любимой подруги, страх от того, что произошло, его теперешнее состояние в гипсе и бинтах, а возможно, он проливал слезы в основном из-за того, что это была его первая встреча с человеческим горем, которое появляется при пробуждении от красивого захватывающего сна, когда он исчезает, и поэтому любимая подруга уходит из памяти. Ведь теперь ему показалось, когда он раз и навсегда вернулся, что Дженни существовала на самом деле, а теперь длинная история, в которой они участвовали вместе, такие смелые и нежные, кончилась, и он больше ее не увидит.
Потом началась суета, и сквозь слезы Петер увидел, что в больничную палату вошла шотландская няня и приблизилась к кровати, держа в руках то, что двигалось и боролось. Это была маленькая черно-белая кошечка [возможный прототип - Шон, сын Джона и Йоко, но автор не знал, что родился мальчик, а не девочка], совсем котенок, с худым мускулистым телом, тремя белыми ногами и одной черной, а над черно-белым лицом странное пятно, как будто она сунула нос в чернильницу.
Няня наклонилась над ним, чтобы положить ее рядом, и сказала: "Вот, мой бедный мальчик. Посмотри сюда. Теперь эта маленькая киска будет твоя".
Но Петер только отвернулся и закричал: "Убери ее! Мне не надо. Я хочу Дженни Боулдрен. Дженни, Дженни, Дженни!" - не прекращая плакать.
Мать стала на колени у кровати, прижала его к груди, коснулась его щеки своей, нежно и любовно обняла его, и сказала:
"Вот так, любимый. Не плачь, мой дорогой. Кого ты хочешь? Кто тут был? Расскажи маме. Ты здесь цел и невредим, мой Петер. Да, невредим. Нет ничего такого, что я не могу сделать, чтобы ты был счастливый, сильный и здоровый. Послушай, мой любимый, тебе ничего не угрожает", - и поцеловала его заплаканные глаза.
Петеру показалось, что Дженни тут же вернулась, поцеловала его в глаза, как раньше, и он опять был полон потрясающего ощущения ее присутствия где-то и везде, ее дорогой нежной любящей души, ее сущности, которая осталась, чтобы заполнить ужасную пустоту от ее потери, из-за чего он так горько плакал. И теперь он был уверен, что Дженни, его милая подруга в приключениях, ушла. Ее физическое присутствие, мягкое нежное, хотя и жилистое, маленькое тело, покрытое шерстью, белые ноги с черными подушечками, подтверждающими знатную родословную, молниеносную быстроту и изящную осанку, маленькую аристократическую голову, блестящие глаза, а особенно милое выражение лица - всё это он увидел и вспомнил последний раз, перед тем как они окончательно исчезли, но вместо них что-то осталось - не воспоминание, не мечта и не фантазия, а только замечательное успокаивающее чувство возвращения домой, здоровья и счастья.
Да, ничего и нигде ему не угрожало, даже потеря Дженни Боулдрен, ведь он будто нашел ее раз и навсегда, больше никогда не будет без нее, теперь она вся была в нем, с нежными любящими объятьями материнских рук, укачивающих его, с ароматным бархатом щеки, выражением ее лица и мягкими губами, касающимися его век.
Потом произошла странная вещь, хотя, если ты подумаешь, возможно, и не очень странная. Черно-белая кошечка на руках у няни, от которой он отказался, немного закричала, а Петер услышал ее и понял.
Он понял и узнал не то, что она говорила на самом деле, ведь, когда он стал мальчиком, всё знание кошачьего языка стерлось из памяти, как будто его и не было. Но он понял тоскливую мелодию жалобного тихого "мяу", крик беспризорной бродяги, нелюбимой и бездомной, который он хорошо узнал. Это была покинутая одинокая душа, требующая, чтобы ее взяли как свою собственную и ухаживали за ней.
В этом крике он почувствовал горе, беду и жажду, которые он как будто давно знал, а через некоторое время живые неприятные воспоминания о том, что произошло с ним, и места, где он побывал, когда болел, вернулись в последний раз.
Она кричала как будто для того, чтобы он спас ее от ужасов, которые остались позади; от пугающего страха, вызванного тем, что ты маленькое беспомощное существо, затерянное в огромном подавляющем мире; от безнадежного голода и жажды, поражающих кого угодно; от желания и потребности принадлежать, быть любимой и очень важной для кого-то. Это был крик ее одиночества, отказа, изгнания из гранитного сердца невнимательного города.
В это время вернулись все виды, звуки и запахи, грязные каменные улицы, канавы с бегущей водой, пугающие крики, вопли и уличные шумы, грохот и стук вещей, брошенных в тебя, ужасная слепая тревога и бесконечный побег. Как будто крик этой беспризорницы дал ему возможность еще раз выглянуть через закрытую дверь в другой мир, который он покинул, чтобы увидеть четвероногие тени, беззвучно переходящие по улицам сложного города от одной крышки до другой, стоЯщие на задних ногах, выстроившись напротив бледно-серебристого цилиндра мусорного ящика, чтобы достать еду, или облизывающие раны и больные места в убежище покинутых развалин. А потом всё ушло. Дверь закрылась, и он больше ничего не видел.
Снова Петер услышал жалобный голос черно-белой кошечки, но теперь он больше не вызывал темных призраков. Только вошел прямо в душу. Ну, зачем в первый раз было отказываться от нее? Кажется, он даже не помнил этого, так как теперь обратил внимание на покинутое маленькое животное. Он почувствовал, что хочет ее и уже любит.
"Ах, няня, дай ее мне. Я хочу этого".
Няня вернулась и посадила кошечку на кровать. Она сразу же вползла Петеру на грудь и сунула голову под его подбородок, как делали многие кошки в дальнейшей жизни Петера, зная и понимая, что он свой. Там она свернулась, и начала так громко и весело мурлыкать, что вся кровать как будто тряслась.
Петер, используя руку, которая была повреждена меньше, пальцами, торчащими из-под краев бинта, нежно погладил кошечку по голове, почесал щеки и подбородок, как будто инстинктивно понял, что делать, и каких мест касаться, чтобы ей было удобнее и приятнее.
Описанная черно-белая долго, громко и восторженно мурлыкала, потом любовно приблизила свое маленькое тело к его шее и лицу в полном уважительном подчинении.
Мать сказала Петеру: "Она такая милая. Как ты ее назовешь?"
Петер некоторое время думал, перебирая в уме, как ее назвать. Конечно, было имя, которое он слышал, думая, что будет иметь кошку, и оно было почти таким же близким и знакомым, как его собственное.
Он посмотрел на мать, потом снова на маленькую бродягу, и ничто, даже слабое эхо не всплыло из прошлого, чтобы помочь. Теперь он не был уверен, что вообще знал имя.
Но с закрытием двери пришло удивительное чувство спокойствия и уюта. За ней скрылись ужасы, вызванные его фантазией и страхом. Он больше ничего не боялся - ни чужой больничной палаты, где находился, ни болезненных ран, ни одиночества. Как будто длительные часы, пока он спал и видел сон, который никак не мог вспомнить, унесли все страхи, и он не хотел снова испытывать их, как раньше. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким счастливым.
Наконец, он сказал с невинностью и спокойствием, наполняющими его теперь: "Ах, мама! Она просто прелесть! А как любит меня. Я назову ее Кляксой, ведь у нее черное пятно на носу. Можно ей спать со мной?"
И он улыбнулся людям, толпящимся вокруг кровати.

[Произведение кончается на оптимистической ноте. Гэллико умер в 1976 и не успел узнать, что сын Демпси отомстил Петеру, а Дженни и Клякса покинули сквер Кавендиш и уехали за границу]
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Сапфо
САПФО
Ветеран
*****
Сообщений: 3401


Paul Is Live!!!


« Ответ #29 : 03 Июня 2021, 22:49:07 »

Мяу.
Записан

Мне летом на севере надо быть - а я тут торчу!..
Форум для левшей и про левшей
   

 Записан
Страниц: « Предыдущая 1 [2]
  Печать  
 
Перейти в:  

2: include(../counters.php): failed to open stream: No such file or directory
Файл: /home/l/levsha/levshei.net/public_html/forumsmf/Themes/default/Display.template.php (main_below sub template - eval?)
Строка: 498