Часть 16 - Блуждание в облаках

Прошло так много времени, что Петер не мог сказать, сколько. Наконец, он услышал на расстоянии, что часы пробили шесть, потом еще и еще, как будто, по неизвестной причине, он вдруг услышал все часы мира, которые объявляют время. Но было это утро или вечер, он никак не мог определить, поскольку ужас от внезапного нападения и бегство так его напугали, что он практически полностью сошел с ума.
А теперь ум начал мало-помалу возвращаться к нему. Независимо от времени, было темно и мрачно, а туман и дождь казались неприятными, и он знал, что ничего не нужно делать, только оставаться сидеть на месте, пока он не сможет определить, куда попал из-за этого безумного ощущения тревоги.
В это время он услышал слабый звук дорогого и хорошо знакомого голоса, доносящийся из темноты, возможно, откуда-то снизу. Он закричал: "Дженни, Дженни! Где ты? С тобой всё в порядке?"
Она сразу ответила, и, хотя Петер ее не видел, в ее дрожащем голосе он мог услышать облегчение: "Петер! Я так рада, что даже плакать хочется. Я смертельно боялась, что они поймали тебя. Ты уверен, что не покалечился?"
"Ничуть", - ответил он, - "только ужасно испугался. А ты где? Да и я где? Мне хочется прийти к тебе".
Некоторое время было тихо, а потом в тумане послышался довольно напряженный голос Дженни: "Не волнуйся, Петер. Мы на башнях подвесного моста. Думаю, что на самом верху".
"На башнях", - удивленно повторил Петер. - "А я ничего не помню, кроме того, что бежал, и, кажется, некоторое время даже летел. Я хочу сказать, как это волнительно".
"Петер..." - голос Дженни стал немного жалобным. - "Прости, что я убежала таким образом. Я не могла выдержать. В это время кошки ни о чем не могут думать". И, прежде чем он смог ответить, она продолжала: "Это моя вина - я так расстроилась из-за этой глупой мальтийки с ее разговорами о турках, рыцарях святого Иоанна и лорде Нельсоне. Конечно, она произошла совсем не с острова Мальты. Старается пускать пыль в глаза этими своими большими дорогами. Все темные короткошерстные мальтийскими называются. А как она говорила про тебя. Но даже в этом случае мне следовало учуять собак раньше, чем они подошли слишком близко, удивив нас, и мы приняли бы надлежащие меры, если не считать того, что в последние дни я была вообще сама не своя. Да, Петер, извини за все проблемы, которые я тебе принесла".
"Проблемы?" - удивленно повторил Петер. - "Не надо так, Дженни".
"Петер!" - кричала она полным отчаяния голосом. - "Ты же не знаешь, что я наделала. Это всё моя вина".
Петер не знал и, более того, даже не мог понять, что она имела в виду, кроме того, что она о чем-то беспокоилась, но пока не хотела ему говорить. А когда она больше с ним не разговаривала, он решил, что лучше всего успокоиться, и уселся на узком наклонном куске стали, крепко держась за него, сжавшись и дрожа от холода.
Через час или где-то около этого дождь прекратился, подул ветер, туман вокруг Петера начал кружиться и редеть, собираясь клочьями и расползаясь, так что он мог видеть, потом опять приближаясь, пронизанный желтыми лучами восходящего солнца. Над головой появилось синее небо, последние клочья тумана растворились, и теперь он увидел. У Дженни всё было в порядке. Они были наверху башен подвесного моста на улице Кларка.
Да, они были очень высоко, у самой вершины, Дженни на несколько ярдов ниже его растянулась на одной из верхних наклонных перекладин соседней башни, параллельной той, где был он. Под ними, как на карте, располагался город Глазго, разрезанный лентой реки Клайд и отмеченный некрасивыми участками станций Центральной и святого Еноха с линиями железнодорожных путей, торчащими из них, как лапша из пакета.
Это, думал Петер, был превосходный вид на большой город с высоты птичьего или, по-современному, самолетного полета. На востоке находился прекрасный изумруд зеленого парка, а на западе широкая река, пристани и корабли, среди которых он мог различить даже потрепанные, но любимые очертания "Графини Гринок" и увидел, что из ее тонкой трубы снова выходил черный дым, а это значило, что, возможно, она уже готовится к отплытию. Его глаза двигались всё дальше и дальше, как будто перелистывали страницы географической книги. На туманном севере находились синие горы и озера, и он был уверен, что видит возвышающуюся среди них знаменитую гору Бен Ломонд.
Он с удивлением заметил, что не боится высоты и чувствует себя хорошо, поэтому наслаждался окружающим видом, стараясь не двигаться. Но, когда он захотел спуститься, чтобы быть хотя бы на одном уровне с Дженни, тут же столкнулся с трудностями. Он понял, что не может идти ни вверх, ни вниз.
Петер позвал свою подругу: "Дженни, у меня всё в порядке. Но как мы спустимся отсюда? Я уверен, что собаки давно ушли. Если ты пойдешь первой, я последую за тобой". Возможно, он думал, что, если увидит, как она это делает, то сможет собраться с духом и подражать ей, как во многих других вещах.
Прошло время, прежде чем она ответила, и в последовавшей тишине он увидел, что она смотрит на него с каким-то странным отчаянием в глазах. Наконец, она позвала его: "Петер, извини, но я не могу. С кошками такое часто бывает. Мы поднимаемся на высоту, теряем дорогу и не можем спуститься. Конечно, деревья и телеграфные столбы проще - за них мы хотя бы цепляемся когтями. Но эта ужасная скользкая сталь - ох! Я просто не могу думать о таком. Боюсь. Не беспокойся обо мне, Петер. Попробуй спуститься".
"Я не хочу тебя оставлять, даже если смогу, Дженни", - сказал Петер, - "но вряд ли смогу. Я понимаю тебя. У меня то же самое. Не сдвинусь ни на дюйм. Что с нами будет?"
Дженни мрачно посмотрела на него и отвернулась. "Держись, Петер. Мы останемся здесь наверху, пока не умрем от голода или упадем и разобьемся. Мне уже хочется умереть, такая я несчастная. О себе я не беспокоюсь, но, когда подумаю о том, что я с тобой сделала, мой бедный Петер..."
Петер понял, что его непосредственное отношение к этой ситуации, в которой они оказались, было менее опасным, чем у Дженни. Ведь, несомненно, это уже не была прежняя смелая и выдержанная подруга, о которой он знал, что она может найти решение для любой трудности и ответ на любой вопрос. Очевидно, что-то ее тревожило, лишало смелости и способности думать и действовать в непредвиденных обстоятельствах. Он даже не мог себе представить, что это, но, раз так, теперь его работой было взять на себя всю тяжесть руководства и поддерживать ее, как она раньше часто поддерживала его.
Он сказал: "Значит, так. По крайней мере, мы живые, всё еще вместе, а это что-нибудь да значит".
Наградой для него немедленно стала слабая улыбка и небольшое мягкое мурлыканье. Дженни вяло сказала: "Я люблю тебя, Петер".
"Кроме того", - отважно продолжал Петер, - "рано или поздно кто-нибудь увидит наше безвыходное положение и поможет спуститься".
Дженни издала небольшой горловой звук отчаяния: "Ох, эти люди! Петер, ты еще не знаешь их так, как я".
"Нет, я знаю", - настоял Петер. - "По крайней мере, в газетах часто можно увидеть фотографии, как люди собираются, и пожарные поднимаются по лестнице, чтобы спустить кошек с деревьев".
"Да, именно с деревьев", - сказала Дженни, - "а так высоко они даже и не подумают".
"Хорошо", - сказал Петер, хоть и не был достаточно уверен в том, что кто-нибудь поможет им, даже если увидит. - "По крайней мере, я попробую обратить на себя внимание". И, наполнив легкие воздухом, он издал длинный печальный вой, похожий на сирену, к которому через некоторое время присоединилась и Дженни, даже хотя она не очень верила, что это поможет.
И действительно, весь ее пессимизм как будто подтвердился. Далеко внизу оживал деловой город. По дорогам начал двигаться транспорт, из которого раздавался какой-то приглушенный и отдаленный шум, поднимающийся к нашей паре, устроившейся на непрочных насестах, и заглушающий крики, которыми они старались обратить на себя внимание. Пешеходы ровным потоком пересекали подвесной мост между улицей Портленда и святым Енохом. Люди шли по набережной и деловым переулкам. Но нигде не было видно глаз, устремленных вверх к небу или на вершины башен. И так продолжалось весь этот длинный день.
Так что всю следующую ночь Петер говорил Дженни, сидящей внизу, ободряющие слова и успокаивал ее, чтобы настроение улучшилось. На следующее утро они с Дженни стали несколько слабее. Их голоса уже были далеки от крика, и Петер чувствовал, что его хватка перекладины не такая сильная и надежная, как раньше. Но, несмотря ни на что, он отказался сдаваться и говорил Дженни: "Послушай, мы должны сделать какую-нибудь попытку. Я пойду первый, а ты наблюдай, что я делаю, и следуй за мной".
Но Дженни стонала: "Нет, нет! Я не могу. Пусть меня собаки поймают. Я не люблю спускаться с высоты. Даже пробовать не хочу".
Петер знал, что делать было нечего, только оставаться на месте до конца. Он закрыл глаза и решил отдохнуть, чтобы сохранить как можно больше сил.
Возможно, он спал, так как через несколько часов его вдруг разбудил беспорядочный шум и крики снизу, звук моторов и сирен, звон колокольчиков. На южном берегу реки, в сквере, ведущем на мост, собралась толпа, люди, как муравьи, лезли в грузовики, телеги и вагоны, блестящие медью приборов и механизмов, приближался новый агрегат, а по площади Портленда разъезжали пожарные автомобили, полицейские машины и грузовики с оборудованием для компаний, ремонтирующих свет, телефон и мосты.
"Дженни, Дженни!" - позвал Петер. - "Посмотри вниз, и ты увидишь, что происходит".
Она это сделала, и тут же приплыл обратно слабый ответ: "Что это такое? Возможно, произошла авария на мосту. А впрочем, какая нам разница?"
Потом она посмотрела внимательнее и действительно увидела, что все бледные лица в огромной черной толпе собравшихся были устремлены вверх, пальцы показывали на них, люди бегали взад-вперед, полицейские старались освободить место вокруг опор моста, от которых возвышались одинаковые стальные башни, поднимались лестницы, и агрегат еле тащился в указанное место.
"Смотри сюда!" - кричал Петер. - "Это всё ради нас. Я говорю, что мы такие важные! Смотри, они все вышли, хотят нас спасать".
Дженни пошевелилась на своей перекладине, и взгляд, который она устремила на него, был очень уважительный. "Да, Петер", - сказала она, - "ты просто прелесть. Это всё твоя работа. Если бы не ты, мы оба могли бы пропАсть, и всё из-за меня".
Петер радовался, что Дженни восхищается им, хоть и чувствовал, что она слишком много ему позволяет, так как он ничего не делал, только говорил и надеялся, что, возможно, их будут спасать. Тем не менее, прежде чем он ответил, началось движение, шум, с неба вынырнул небольшой самолет, как будто хотел врезаться в них, снова кругами поднялся, показав молодого человека, выглядывающего из фюзеляжа и показывающего им коробку. Через некоторое время он исчез.
Дженни слегка завизжала: "Ой, что это было?"
"Я не сомневаюсь, что нас фотографировали для газет", - объяснил взволнованный Петер.
"Да, мой дорогой", - сказала Дженни, - "а я боюсь, когда тебе нужно выглядеть как можно лучше. Как ты думаешь, он вернется?" И, по мере возможности, не нарушая равновесия, она начала умываться.
Но Петер был слишком напряжен и очарован этими спасательными работами, чтобы тратить время на подобное в такой момент.
Сначала попробовали вагоны для электрического освещения и телефона, но они не были такие высокие, как башни, чтобы добраться до Петера и Дженни, даже когда вытянулись во весь рост.
Ремонтные вагоны уехали с сильным шумом и криком, а следующими приступили к делу пожарные. Они подняли спасательную лестницу, которая была высотой с водонапорную башню, и послали вверх двух парней, пока солнце освещало их красивые медные шлемы, пряжки поясов и большого краснолицего полицейского в синей форме.
Но и пожарные, и полицейский остановились на целых двадцать футов (примерно 6 метров) ниже Петера и Дженни, так как оборудование не могло их достать, и Дженни уже собиралась отчаяться, когда Петер, который хорошо проводил время, показал ей, что посреди толпы еще продолжалась дальнейшая подготовка.
На этот раз два человека, ремонтирующих мосты, вооружились альпинистской обувью, якорями, сетками безопасности, скользящими ремнями, рукавицами, шлемами, мешками и веревками, Наконец, подготовившись, они одновременно поставили ноги на одну из перекладин одинаковых стальных колонн и, как будто по сигналу, вместе начали подъем, сопровождаемый веселыми возгласами.
Сначала один побеждал в этом явном соревновании по подъему, потом другой. Вскоре спортивно настроенная толпа начала ободрительно кричать и одновременно спорить: "Иди, Билл! Бери его, Том! Побольше работай ногами, парень Томас! Побеждает Билл, который достает белого раньше, чем Том поднимается к маленькой кошечке. Три-два, Том спустится первым. Браво, Том! Хорошо поднимаешься, Билл! Ура!"
"Мы спасены!" - весело крикнул Петер, обращаясь к Дженни. - "На этот раз они всё сделают".
"Ох, мой дорогой", - причитала Дженни. - "Я знаю, что буду кусаться и царапаться, когда он придет, но не хочу этого. Такие вещи приносят кошкам дурную славу, и мы ничего не можем с этим поделать. Сейчас у меня ничего нет, кроме кучи нервов да истерии, и я думаю, что этот дурацкий самолет появится, чтобы сфотографировать, как раз когда мои когти запутаются в волосах Тома. Нет, нет, нет! Пустите! Я не хочу идти! Ой!"
Это был какой-то подавленный протест и приглушенный крик, когда на перекладине рядом с ней появился Томас, застегнул ремень безопасности, чтобы освободить руки, пока она дергалась, плевалась, ревела, царапалась и боролась, снял ее с насеста и посадил в мешок.
Петер собирался крикнуть ей: "Смелее, Дженни!" - когда Билл взял его за шиворот, посадил в мешок, и они начали спускаться.
Это было противное ощущение, в мешке темно и душно, вместе с ужасным движением вниз, но Петер больше беспокоился о том, как перенесет это бедная Дженни, чем о любых неудобствах, которые испытывал он сам. Тем не менее, всё скоро кончилось, и, судя по громким веселым голосам, они, очевидно, приближались к земле, а потом, наконец, посреди шума и криков поздравления, он был выпущен из мешка и увидел, что Дженни дрожит в руках Тома, а его самого держит Билл. Полицейские, пожарные и местные жители толпились вокруг, мужчины улыбались, а женщины говорили воркующими голосами: "Ах, какие они милые. А маленькая просто прелесть, не так ли? Бедняги провели всю ночь наверху. Знать бы, чьи они..."
Петер был бы доволен, оказавшись в центре такого внимания, если бы не беспокоился о Дженни, которая теперь, целая и невредимая, продолжала показывать жалкое и несчастное выражение лица, даже когда фотографы пришли, чтобы сделать больше портретов, а журналист взял интервью у Тома и Билла, спрашивая, как они себя чувствовали на высоте сто футов (примерно 30 метров) над головами остальных, рискуя жизнью ради двух бродячих кошек. Том сказал: "Я ничего не чувствовал, если не считать того, что она впилась когтями мне в кожу", - а Билл скромно утверждал: "Это не страшно".
Но приключение подошло к концу. Пожарные спустили и упаковали лестницы, чтобы они были ниже водонапорной башни, вагоны для ремонтных услуг уменьшили свои платформы, и со скрежетом, ревом, шумом моторов, звоном колокольчиков, ворчанием сирен агрегат, фургоны, грузовики и полицейские машины начали разъезжаться, двигаясь задним ходом, разворачиваясь и подскакивая со множеством советов от наблюдателей.
Том и Билл, когда фотографии уже были сделаны, спустили Дженни и Петера на землю, где они прижались к каменной опоре, чтобы на них не наступили, а сами влезли на свой грузовик с оборудованием и уехали. Так же быстро, как толпа собралась, теперь она начала таять. Когда всё волнение кончилось, люди вернулись к своим делам. Время от времени кто-нибудь останавливался, наклонялся и гладил Петера по голове или трогал подбородок Дженни и говорил: "Теперь вы лучше себя чувствуете, кошечки", - или: "Какое счастье, что они сняли вас оттуда, приятели", - а потом шли дальше. Но теперь, когда беспокойство прекратилось, и они были спущены в целости и сохранности, никто даже не подумал предложить им еду, питье или убежище, через несколько минут все тысячи людей исчезли, и, если не считать случайных прохожих, обязанных идти по мосту, которые опоздали и, даже не зная, что произошло, не обращали внимания на двух кошек, сидящих на дороге под укрытием арки, Петер и Дженни остались совсем одни.
"Это хорошо", - сказал Петер, - "а там было волнительно".
Но Дженни только издала длинный вздох. Она еще совсем не была похожа на веселый маленький пучок шерсти, прижавшись к большой каменной опоре, где две ночи назад начались эти ужасные события. Петер странно посмотрел на нее. "Дженни", - сказал он, - "ты разве не рада, что всё обернулось так хорошо, мы спасены и так далее?"
Дженни опустила на него свои большие влажные глаза, и Петер увидел, что они опять как будто почти на грани плача, и что она редко выглядела такой отчаянно-трогательной.
"Ох, Петер", - стонала она. - "Я никогда в жизни не была такой жалкой и несчастной. Я ужасно запуталась..."
"Дорогая моя Дженни!" - Петер подошел к ней и сел рядом с ней, так близко, что утешительно коснулся ее. - "Что случилось? Расскажи мне. Слишком долго это огорчает и тревожит тебя".
Она два раза быстро вылизалась, чтобы взять себя в руки, и приблизилась к нему. "Не знаю, что бы я делала без тебя, Петер. Ты ведь утешаешь и успокаиваешь меня. И это действительно так. Я скажу тебе кое-что очень важное, так как передумала, но чувствую себя глупо. Вот поэтому раньше тебе не говорила. А теперь целыми днями думаю об этом и после всего, что произошло, больше не хочу ничего скрывать".
"Да, Дженни", - сочувственно уговаривал ее Петер, удивляясь, что бы это могло быть. - "О чем ты?"
"Обещаешь, что не будешь сердиться на меня?"
"Обещаю, Дженни".
"Петер", - сказала Дженни. - "Я хочу вернуться и жить у мистера Граймса", - и, прижавшись к нему, она начала тихо плакать.

Часть 15 - Убийцы

Петер всё больше и больше замечал перемены, которые произошли с Дженни Боулдрен. Она уже не была такой веселой и разговорчивой, как раньше, а часто предавалась переменчивым настроениям и долго молчала, а несколько раз он заметил, что она смотрит куда-то в пустоту, занимаясь размышлениями внутри себя. Однажды, когда он предложил ей обычную монету за эти мысли, она ему не ответила, а внезапное размахивание и дерганье хвоста предупреждало, чтобы он не занимался этим делом. Петер приписал это последствиям неприятного случая, когда она упала за борт "Графини" и чуть не захлебнулась.
Ее отношение к Петеру совсем не изменилось, только стало более любящим, нежным и преданным, так как он уже выучил очень много вещей, которые нужны, чтобы быть свободным котом без хозяина, и меньше зависел от воспоминаний, когда был мальчиком. Несомненно, она смотрела на него с уважением с тех пор, как он ее спасал, и ей это очень нравилось. В свою очередь, Петер тоже испытал на собственном опыте некоторые опасности преждевременного выхода в эту новую волнительную жизнь и всегда был готов охотно слушать и извлекать пользу из советов умной маленькой подруги, которая очень хорошо знала, как ухаживать за собой без помощи людей.
Если Петер был разочарован их жизнью в Глазго, ожидая неизвестно чего от города, которому расстояние придавало прелесть, то Дженни уже узнала, что для бедных и неимущих трущобы, пруды и районы пристаней одного города ничем не отличаются от другого, а Петеру еще предстояло это узнать из собственного опыта.
Одно дело - поехать в другой город, местность или страну, если родители потом нанимают легковую машину, экипаж, коляску или такси и разъезжают по интересным местам - паркам с красивыми статуями, построенными в память о знаменитых героях и ученых, большим улицам с блестящими витринами магазинов, жилым районам, наполненным красивыми домами и большими раскрашенными гостиницами, музеям, картинным галереям, выставкам и развалинам, а также на берег, в торговый центр или на аллею, где играет оркестр. И совсем другое - одиночество без гроша в кармане, без еды, без убежища, без друзей в чужом городе, кое-как сохраняя себе жизнь и живя побежденными, как Дженни, не особенно желая платить потерей свободы в обмен на еду, убежище и дом.
В таких обстоятельствах нужно держаться подальше от привлекательного центра города, где бродяга, скорее всего, может получить ругань, удары и пинки, или даже попасть в клетку и погибнуть от удушья, а вместо этого лучше ограничиться менее благоприятными районами города, где жители достаточно хорошо знают о собственной жизни, чтобы не гонять и не беспокоить товарищей по несчастью из животного мира.
Для Петера пристани на берегу реки Клайд, запахи, шум, здания, лебедки, вышки, подъемные краны, кучи веревок и проводов, мили железной дороги были похожи на Темзу в Лондоне, так же, как трущобы, склады и строгие окрестности по соседству.
Дженни научила его снимать крышки с мусорных ящиков, чтобы добираться до остатков еды среди ненужных отбросов. Для этого нужно встать на задние ноги и толкать носом под край ящика. Эта хитрость, как вычислила Дженни, не должна огорчать, если с первой попытки невозможно его сдвинуть с места, а нужно пройтись вокруг ящика и попробовать в разных местах, тогда, рано или поздно, ты найдешь слабое место, где крышка прикреплена свободно, и получишь некоторые плоды этого первого толчка. А как начнет идти, это только вопрос терпения и энергии, пока она не уберется совсем.
Петер скоро стал специалистом в этом деле, так как у мальчика было сильное здоровое тело, да и котом он был крепкого сложения, длинным и стройным, с тяжелыми крупными плечами. Также со временем он мог сразу же отличать подобных бродяг по облезлому носу, так как железные края крышек из-за постоянного толкания выдирали оттуда шерсть.
Сняв крышку, достаточно было несколько раз понюхать, чтобы узнать содержимое меню и степень его сохранности, а потом они доставали его лапами, или, если такой манящий корм лежал слишком далеко, Дженни выработала усовершенствование, которое открывалось для двух кошек, работающих в такой дружбе, взаимодействии и сотрудничестве, как у нее с Петером. Они оба прыгали и цеплялись с одной стороны ящика как можно ближе друг к другу, и обычно их общего веса было достаточно, чтобы опрокинуть его с ужасным грохотом, треском, стуком и звоном, выбрасывая содержимое на землю.
Они также научились посещать мясные лавки, торговцев рыбой и зеленщиков, а также аллеи за ресторанами и гостиницами, когда большие фургоны приезжали с оптовых фирм производить доставку, чтобы получить возможность отхватить объедки, которые падали или сбрасывались между грузовиком и складом, и сделать из них обед, который они всегда делили поровну. Ведь они ели не только куски мяса и рыбы, которые можно было найти, или жевали старые кости, но также и фрукты, овощи, печенье, черствый хлеб, овсяную кашу и, короче говоря, всё остальное, что только можно жевать, глотать да переваривать.
Тут снова Петер узнал, что одно дело - привередничать в еде и жаловаться, что няня не срезает жир с бараньей отбивной, отказываться есть шпинат, если он плохо отмыт от песка, или тратить много времени, чтобы тонко нарезать банан в кашу с переизбытком сахара и молока, и совсем другое - ничего не иметь в желудке и не знать, когда и где взять следующую еду. Конечно, когда он стал котом, его вкусы очень изменились по сравнению с теми, которые были у человека, но, как сказала Дженни, обычная избалованная домашняя кошка, выпущенная на свободу в город, чтобы заботиться о себе, может умереть от голода, если не научится поедать абсолютно всё.
Они ели морковку, лук, куски дынной кожуры, сырую цветную капусту, черствые хлебные корки, вареную репу, капустные кочаны, непонятные остатки закусок для коктейля, крошки от пирога, размокшего в чае, куски рыбьей шкуры, головы и хвосты копченой селедки, мясные хрящи и кости, сваренные добела; облизывали внутри железные банки от мясных консервов, чтобы достать оттуда жир, учились спускаться к пристани, где иностранные корабли из Швеции, Норвегии, Финляндии, Испании и Португалии выбрасывали за борт свой интересный мусор, боролись с сердито кричащими чайками за те куски, которые плавали рядом с черными от смолы каменными ступеньками пристани, и ловили их лапами из воды, как рыбу.
Так же, как и в Лондоне, это была тяжелая грубая рискованная жизнь, полная приключений с редкими примесями мягкости и роскоши. По сравнению с ней, как они бродили вверх и вниз по Клайду, на улицах Брумело и Андерсон, у таможенного причала, а потом через большой железный мост в южную часть города, жизнь на борту "Графини Гринок" казалась роскошным дворцом. Глазго - город промышленный, поэтому дым, грязь и сажа спускались по течению, попадая на их шерсть и кожу, так что трудно было оставаться чистыми, а когда шел дождь, им приходилось искать сухие места.
Но, несмотря ни на что, Дженни считала такой образ жизни нормальным и как будто не жаловалась, если не считать переменчивого молчаливого настроения, которому она предавалась, и еще чего-то, занимающего ее ум.
Поиски ее семьи, казалось, тоже не увенчались успехом, пока, наконец, они не натолкнулись на темную мальтийскую кошку в шрамах, которая оказалась дальней родственницей.
Был туман и холодный дождь, как это часто бывает в шотландских городах, а Петер и Дженни искали сухое место под арками моста через Клайд, когда их предупредил хриплый гортанный рев, и сердитый недовольный голос сказал: "Осторожно! Вы заняли мое место".
"Извини", - вежливо сказала Дженни, - "мы не хотели".
Петер всегда при общении с другими кошками держал язык за зубами, чтобы не сказать что-нибудь не то, как он обещал Дженни. Он увидел, что говорила обветренная и потрепанная темная мальтийка с ярко-желтыми глазами, боевыми шрамами на ушах и носу, и, конечно, знаменитым символом мусорного ящика. Она не была слишком большая и страшная, так что они вдвоем с Дженни вполне могли бы ее победить, но Дженни всегда требовала вежливости и любезности от кошек, даже если это казалось лишним. Под мостом было достаточно места для сотни кошек, а может, и в десять раз больше, но, так как она пришла туда первой, принцип требовал, чтобы территория принадлежала ей, особенно если она собиралась извлечь из этого выгоду. Петеру всё это казалось очень глупым, но он знал, что Дженни потребует того же самого принципа, если она придет куда-нибудь первая, и это часть практических знаний, которые нужны, чтобы быть котом.
"Конечно, мы можем сразу уйти", - сказала Дженни. - "Но я просто ищу своих родственников. Меня зовут Дженни Боулдрен, а это мой друг Петер. Боулдреном зовут моего отца, он чистокровный шотландский горец. А мать на сто процентов кафрской породы. Ну, конечно, ты это знаешь. Обычная дорога, понятно? Центральная Африка, Египет, Марокко, Испания, а потом работа в армаде".
Темная как будто не очень заинтересовалась. "Хорошо", - сказала она, - "а мы первоначально добрались через Босфор, но еще до осады турок. Мы уже были на Мальте, когда появились рыцари святого Иоанна. Наша семья попала в Шотландию с капитаном Нельсоном после того, как он захватил остров. Между нами, возможно, есть далекое родство со стороны Боулдрена. Откуда ты родом?"
"Да", - ответила Дженни, - "мы приехали из Лондона с визитом, но моя мать из Мэлла. Конечно, ты знаешь, что все кошки из рода Боулдрена жили в Глазго".
Мальтийка явно стала жесткой: "Как из Лондона? Всё, что есть в Лондоне, у нас тут вдвое лучше".
Петер не выдержал и вступил в разговор: "Например, он всегда был намного больше".
"Размер - это не главное", - коротко сказала мальтийка и добавила: "Клянусь, что ваши судостроительные заводы не ровня нашим. Мы не хотим, чтобы лондонские кошки приезжали сюда и повелевали нами".
"А я и не собираюсь повелевать", - возразил Петер, но Дженни его перебила: "Конечно, Глазго очень красивый город, и я рада, что родилась здесь. Ты знаешь, где остальная семья?"
Мальтийка посмотрела вниз на свой нос. "Не могу сказать, что я беспокоюсь об этом. Они разбросаны по миру, и многим из них не лучше, чем следовало бы. Возможно, есть ветка, которая перебралась в Эдинбург, но, конечно, мы не имеем ничего общего с провинциалами восточного побережья. Зачем ты уехала отсюда? Я думаю, что тебе тут было недостаточно хорошо".
"Нет", - ответила Дженни. - "Меня увезли в корзине. А потом, конечно, я воспитывалась там и привыкла к совершенно другому. Но так хотелось вернуться".
"И важничать?" - неприятно продолжала мальтийка. - "Но говорят, что семья доходит до такого. Наши всегда считали Глазго достаточно хорошим городом".
"Я думаю, что нам лучше уйти", - сказала Дженни.
"Ничего", - ответила мальтийка не совсем любезно, - "можете немного задержаться. Лучше я уйду сама. По крайней мере, ты не потеряла в Лондоне свои манеры, а это что-нибудь да значит, но про твоего друга я ничего сказать не могу. До свидания". Она встала и ушла.
В это время хвост Дженни начал хлестать и сильно раскачиваться.
"Ох!" - закричала она. - "Какая неприятная личность. Если все мои родственники такие, они мне больше не нужны. А ты слышал ее "всё, что есть в Лондоне, у нас тут вдвое лучше"? И она еще осмеливается называть кого-то провинциалами. Конечно, она совсем не шотландка, в ней скорее чувствуется итальянская кровь. Шотландцы обычно добрые и гостеприимные, всегда хотят тебя понять".
От слов "добрые и гостеприимные" Петеру вдруг стало очень грустно. На самом деле он соскучился по дружной компании странной команды "Графини Гринок" и, даже хотя он научился ухаживать за собой, а рядом постоянно была Дженни, он знал, чего ему не хватает, поскольку кошки не должны жить так, как живут они.
Кроме того, было холодно и мокро, но, несмотря на то, что под аркой огромного моста дождь не мог их достать, дул влажный ветер со стороны воды, и им было неприятно, тем более что последние двенадцать часов они совсем ничего не ели. Как ни странно, Петер начал думать не о доме, не о матери, не об отце и не о няне, а как было бы хорошо принадлежать кому-то, иметь хорошее уютное место, чтобы кто-то гладил его по голове, хлопал по спине и чесал подбородок, постоянно кормил его и укладывал спать на подушку, чтобы любить и быть любимым.
"Дженни! Я хочу, чтобы мы кому-то принадлежали".
Слова появились независимо от него, хоть он и знал, что Дженни думает о людях, не желая иметь с ними дела. Но, как ни странно, она не рассердилась, а только посмотрела на него долгим испытывающим взглядом. Она сначала открыла рот, как будто хотела что-то сказать, а потом, очевидно, хорошо подумав, закрыла его и не произнесла ни звука.
Ободренный Петер успел сказать только: "Дженни, подумай, может, мы еще раз попробуем", - как вдруг без предупреждения, лая, рычания и подлизывания из темноты вокруг каменно-железных опор подвесного моста выскочили три собаки и бросились на них раньше, чем они успели уйти.
Послышалось щелканье зубов и резкий крик Дженни: "Петер, беги! Это убийцы", - он увидел, как она бежала вверх, огромный бульдог гнался за ней, а потом, охваченный ужасом и тревогой, он увидел, что двое остальных давят на него. Через некоторое время он вспомнил только их ужасно толстую тяжелую массивную грудь и маленькие длинные, как у змей, головы с подрезанными ушами и раскосыми глазами, горящими от гнева при виде жертвы. Их челюсти были открыты, языки высунуты, белые саблевидные зубы блестели, а звук их ног и когтей, царапающих и колотящих камни, был противным. Потом он побежал, спасая свою жизнь, вокруг каменной опоры, к которой была прикреплена большая стальная южная башня подвесного моста.
Что стало с Дженни, он не знал, так как из-за своей тревоги не мог даже подумать о ней, но считал, что предупреждение было большим усилием с ее стороны, чтобы спасать его. Ведь, если бы собаки их поймали, возможно, растерзали бы их так же быстро, как они с Дженни убивали крыс и мышей. Укусят, вывихнут, подбросят, и всё кончится.
Никогда еще не было такого ужасного звука, как этот хриплый гортанный рев, жестокий крик, какой только мог быть, и он приближался с каждым шагом, пока эти длинноногие сильные животные догоняли Петера. Там был надрез, и что-то коснулось его задних ног, но все-таки промахнулось и не удержало. Он почувствовал ужасное дыхание, когда они приблизились.
После этого Петер ничего не помнил, только лез вверх да вверх, прямо в воздух. Его ноги, подгоняемые тревогой, касались камня и стали, сначала грубой, потом скользкой и бугристой, косо перекрещенной и заклепанной, как железная сетка, поднимающаяся до облаков, и, когда его лапы крепко касались, они были далеко наверху, давая новый толчок, всё выше да выше, как будто он не взбирался, а летел вверх.
Туман и дождь покрывали его, так что он не видел, откуда пришел, и на несколько ярдов выше, но всё продолжал, преследуемый страхом, который не давал ему останавливаться, пока он постепенно не понял, что ни ужасный рев и лай, ни звук преследующих ног, ни вообще какой-нибудь звук больше не доходит до его ушей, кроме только корабельных гудков да шума дорожного движения где-то на большом расстоянии.
Только тогда он позволил себе замедлиться и послушать. Для большей безопасности он еще пару раз подпрыгнул вверх, а потом, наконец, остановился отдохнуть, весь дрожа с головы до ног. Погони и собак больше не было, и вообще не было ничего.
Казалось, что он заклинился в каком-то углу из нескольких коротких отрезков клепаной стали, которые выходили зигзагами из вьющейся мглы и пропадали в густом тумане наверху. Также вокруг был сильный ветер, который как будто дергал его. Петер понял, что не имеет ни малейшего понятия, где он - на земле, в небе или, возможно, между ними - и, как туда попал. Он еще сильнее заклинился в стальной угол и там крепко держался всеми четырьмя ногами.

Матрос, который был отшельником, трижды поздравил белого кота, кричал "ура", а потом мистер Фокс сказал: "Послушайте", - и они предались этому занятию с такой энергией, что Петер был горд и счастлив, как никогда в жизни.
Капитан простил мистера Стрекана и больше ничего не говорил о возврате бумаг и увольнении с корабля, а помощник попросил Милле открыть железную банку с молоком и налить его Дженни в большую миску, потом уложил ее спать в своей каюте, прямо на кровать, а сам пошел на мостик "Графини" продолжать свое дежурство вместе с весело мурлыкающим Петером. Там их нашел начальник порта, когда поднялся на борт, чтобы провести корабль в Карлайл.

Часть 14 - Доказательство мистера Стрекана вызывает трудности

Когда "Графиня Гринок" бросила якорь в нижней части улицы Уоррок, Глазго, Дженни полностью выздоровела после этих неприятных событий и, как понял Петер, выглядела еще лучше, чем раньше. Морской воздух, размеренный образ жизни, отсутствие беспокойства, где взять следующую еду - всё пошло ей на пользу.
Она так располнела, что ее ребра уже не были плачевно худые и близкие друг к другу, лицо стало круглым и полным, размер ушей уменьшился, и всё это придавало ей очень привлекательный вид, а от ежедневных умываний, которые она себе устраивала, ее шерсть теперь была в гораздо лучшем состоянии, мягкая, как бархат, с ярким блеском и сиянием.
Если бы Петера сейчас спросили, он бы вполне мог назвать ее красавицей с раскосыми глазами восточного типа, длинным аристократическим наклоном головы от ушей до лица и приятным маленьким нежно-розовым треугольником носа, подходящим по цвету к прозрачно-розовым ушам. Хотя ее голова некоторым могла бы показаться слишком маленькой, она была пропорциональна ее телу, и, когда Дженни стояла прямо, красиво изгибая хвост на расстоянии, то она выглядела очень милой, красивой и изысканной, с явно породистыми длинными изящными чертами.
Дженни готовила и приучала Петера к прибытию в Глазго, пока они плыли по заливу Клайд и сворачивали за угол в устье одноименной реки мимо грязных краснокирпичных городков Гурок и Гринок, расположенных на южном берегу, и круглых зеленых холмов, поднимающихся на северном. Они вместе собирались спрятаться, пока "Графиня" закрепляла и выставляла мосты. Потом, в замешательстве, сопровождающем выгрузку, они бы воспользовались моментом, когда никто на них не смотрит, а трап уже спущен на берег, и убежать. Конечно, Петеру было жалко покидать корабль и всех, кто остался на борту, но перспектива увидеть новые места и столкнуться с новыми волнительными приключениями полностью компенсировала любые жалобы, и, когда река сузилась, проходя мимо больших фабрик на берегах, известных судостроительных заводов и приближаясь к большому городу, он с трудом мог удержаться и дюжины раз спрашивал Дженни, когда они должны будут искать первую возможность, чтобы попасть на берег незаметно.
Но мистер Стрекан думал совсем о другом, так как перед приближением "Графини" к территории судостроительного предприятия он временно спустился с мостика, взял Петера и Дженни, да и закрыл их в своей каюте, так что им пришлось смотреть на всю эту очаровательную высадку, как обычно, выполняемую командой в неэффективном и грубом стиле, из частично ограниченного иллюминатором наблюдательного пункта.
При этом они могли видеть, что трапы еще не скоро поднимут с пирса на борт "Графини", так как там был капитан Сурли, который бежал, заставляя их раскачиваться, подпрыгивать и стучать из-за своего веса и скорости спуска. Попав на берег, он немедленно вызвал проходящее такси, тяжело прыгнул в него, заставив свернуться на сторону и косо двигаться, как будто на двух колесах, и тут же уехал, совершенно не оглядываясь на "Графиню Гринок", и, кто или что там находилось на борту.
"Ну, что теперь нам делать?" - беспокоился Петер. - "Мы никогда не сможем уйти, если мистер Стрекан всё время будет нас запирать".
А Дженни не волновалась. Она ответила: "Он не всегда будет держать нас тут, и когда-нибудь мы сможем уйти. Я слышала, что человек может удержать кошку в комнате, когда не хочет оставаться. Кроме того, я думаю, что он вообще не собирается оставлять нас тут. Он действует, как будто что-то задумал. Во всяком случае, мы должны побыстрее найти возможность убежать. Я больше всего желаю связаться со своими родственниками".
Вскоре после того, как удары четырех рынд объявили, что уже шесть часов вечера, мистер Стрекан передал дежурство мистеру Карлуку и пошел обратно, вбежав в каюту так быстро, что Петер и Дженни не имели ни малейшей возможности нырнуть между его ногами, кроме того, никто из них не собирался уходить без другого, поэтому они искали возможность ускользнуть вдвоем.
Он приветствовал их: "Вот вы где, кошечки! Я думаю, что вы готовы немного выйти на берег, и, как только я прихвачу обмундирование и снаряжение, мы пойдем. Можно на время зайти в ресторан "Корона и чертополох" за кружкой горького пива, после чего мы пойдем домой, и я покажу вас миссис, которая будет рада познакомиться с вами, когда я объясню ей все обстоятельства нашей встречи".
Петер быстро передал эту приятную информацию Дженни, и маленькая полосатая, как тигр, кошечка задумалась, но не очень волновалась. "Они всегда хотят взять нас домой, если не собираются бить или бросать в нас что-нибудь. Конечно, этот номер не пройдет. Мы должны убежать как можно быстрее".
Но всё выглядело так, как будто получить эту возможность было совсем не просто. Мистер Стрекан поменял куртку на другую, более сухопутного покроя, с поясом на спине, надел синюю шапку на свои рыжие кудри, взял в одну руку старый кожаный чемодан, а в другую Петера и Дженни, спустился по трапу, вызвал крейсерский барк и, попросив хозяина отвезти его в ресторан под названием "Корона и чертополох" на улице Стобкросс возле пристани королевы, северный бассейн, влез туда, крепко держа обеих кошек.
Дженни уже бывала в ресторанах, так как она знала, что эти места буквально насыщены милостыней, особенно в период закрытия, когда можно считать посетителей спокойными, мягкими и в подходящем настроении, чтобы щедро одаривать хлебом и шкварками, а Петер видел их только снаружи, и теперь, забравшись вместе с Дженни на длинный гладкий прилавок красного дерева в зале "Короны и чертополоха", был очень заинтересован тем, что видел, слышал и чувствовал. Именно так он всё это себе и представлял, заглядывая с улицы в дверь.
Это было очень большое шумное уютное место, сделанное в коричневых тонах, со столами и стульями, панельной обшивкой и длинным блестящим зеркалом над прилавком, отражающим ряды бутылок. Ручки пивных насосов были похожи на рычаги механизмов "Графини", а круглые электрические шарики, собранные над головой, излучали мягкий желтый свет. В зале было много людей, одетых в грубую рабочую одежду, морскую или сухопутную, которые занимали все столы, а также свободное пространство перед прилавком, а в дальнем углу висела доска для игры в дротики.
Дженни морщила нос, но Петеру нравился уютный запах пива, человека, одежды и скрытой готовки пищи. Это место было настолько оживленное, что прилавок обслуживали двое - мужчина и толстая пожилая женщина с пучками и клочьями волос, растущими в самых странных местах на лице. Мужчина в вельветовой жилетке с засученными рукавами нахмурился, заметив присутствие двух кошек на прилавке, но женщина поняла, что они очень ласковые и милые, и каждый раз, когда проходила мимо, останавливалась, чтобы потрепать им подбородки. Зал был модно и стильно украшен нарядными, разноцветно напечатанными объявлениями, рекламирующими пиво и другие подобные напитки, а также календарями и раскрашенными гравюрами кораблей, принадлежащих крупным пароходным компаниям. Но для Дженни всё еще не было никакой возможности подать сигнал, чтобы вырваться и убежать, так как дверь закрыли из-за того, что снаружи было жарко и душно, а внутри приятно, и существовала большая опасность путаться у всех под ногами, если бы они постарались выйти в короткие периоды открытия или закрытия.
Мистер Стрекан с одной кружкой черного пива в организме, а другой у локтя стоял рядом с маленьким остроносым фабричным рабочим в твидовой фуражке с козырьком, а с другой стороны находились: огромный портовый рабочий со значком, приколотым к подтяжкам, коммерсант, несколько матросов с эсминца и, как всегда, множество любителей пива, не поддающихся описанию.
В конце концов, остроносый устроил открытие, которого ждал мистер Стрекан. Кивнув Петеру и Дженни, он сказал: "Какая у тебя милая пара кошечек. Я считаю, что ты очень привязан к ним".
"Ну, да", - сказал мистер Стрекан, а потом добавил более громким голосом: "Можешь ли ты сейчас сказать, стоя тут и просто глядя на них, что с обоими произошло нечто очень необыкновенное?"
Этот вопрос, конечно, заставил большого портового рабочего и коммерсанта повернуться и тоже смотреть, а вместе с ними и остальных, которые сидели за ближайшими столами. Заинтересованный фабричный рабочий ответил: "Сейчас я не могу сказать точно или сравнить их друг с другом, хотя мне кажется, что, возможно, белый - превосходный экземпляр. Что ты имеешь в виду?"
"Ты можешь в это поверить?" - спросил мистер Стрекан таким громким голосом, что сосредоточил на себе внимание практически всех, кроме тех, которые наблюдали за игрой в дротики. - "Как бы мне хотелось рассказать тебе об этой молодой паре!" - и, не дожидаясь дальнейших высказываний со стороны публики, с полной силой бросился рассказывать историю Петера и Дженни, начиная с тех пор, как их увидел.
Он рассказал, что они ехали без билетов, прячась в кладовой "Графини Гринок", как ловили мышей и крыс, предлагая их вместо оплаты, о размере крысы, которую одолел Петер, о неприятности, которая впоследствии произошла с Дженни, о не по-кошачьи героическом поступке Петера, выскочившего за борт вместе с ней, о спасательной шлюпке, на которой команда считала Дженни умирающей, и, наконец, как она выжила благодаря Петеру.
Его хороший рассказ понравился Петеру, и, слушая, он был очень доволен рассказчиком, который оказался в центре внимания множества заинтересованных глаз. Конечно, кое-где были подробности, которые он мог бы дополнить или как-нибудь уточнить, но в основном чувствовалось, что помощник сделал всё хорошо и честно. Кроме того, Дженни на самом деле тоже была далека от того, чтобы не хотеть быть в центре внимания, и даже начала немного прихорашиваться, умываться, поворачивать голову туда-сюда, чтобы те, кто сидели в дальних концах зала и вытягивали шеи, смогли лучше видеть ее, пока мистер Стрекан заканчивал свою сказку таким цветистым выражением: "Вот я и привожу такой пример бесподобной верности, любви и преданности в царстве животных, доказательство которого вы можете собственными глазами видеть на этом прилавке".
Остроносый фабричный рабочий в фуражке с козырьком проглотил пиво, вытер губы тыльной стороной ладони и сказал всего одно слово, но очень неприятное: "Чушь!"
"Что?" - спросил мистер Стрекан. - "Кажется, я тебя не расслышал как следует".
"А мне кажется, что расслышал", - ответил остроносый, у которого, как решил Петер, было неприятное лицо и близко посаженные недоверчивые глаза. - "Я сказал "чушь", и с удовольствием добавлю "сушь" и "глушь". Могу также сказать, что никогда в жизни не слышал столько лжи и выдумки".
Некоторые наблюдатели рассмеялись, но один из них сказал: "Я слышал еще более странные вещи, и, как он говорит, перед нами доказательство".
Именно в такой поддержке нуждался мистер Стрекан, чтобы восстановить свою уверенность, ослабленную капитаном Сурли, и он вытянулся во весь рост, говоря: "Глушь и чушь, не так ли? Если ты не можешь принять очевидное собственными глазами, учти, что я сам командовал этой спасательной шлюпкой, которая подошла к ним, когда они боролись за свои жизни в море".
Тогда остроносый повернулся и придвинул лицо, на котором сохранялась неприятная усмешка, поближе к Дженни и Петеру, чтобы рассмотреть их как следует.
Вдруг Дженни повернулась, села на прилавок, держа голову в сторону двери, и сказала очень спокойно: "Петер, я не понимаю, что они говорят, но знаю, как люди себя ведут - скоро тут будет маленькая смешная перебранка. И, что бы ты ни делал, не покидай прилавка, пока они будут драться. Жди, пока не придут полицейские, а потом уже следуй за мной".
Остроносый, закончив наблюдение, снова повернулся к мистеру Стрекану и сказал: "Я рассмотрел твоих кошек, и не могу найти на них ничего написанного или напечатанного, что в такой-то с ними произошли определенные события. Пройдет время, пока всё станет ясно, и прости, если я говорю, что это чушь".
С мистером Стреканом такое уже происходило. Он был задет за живое. Сначала капитан обидел его, подорвав веру в себя, а теперь этот неприятный рабочий парень испортил его лучшую сказку с доказательствами. "Хорошо", - сказал он, мягко вздохнув, - "может, это улучшит твое зрение?" - и осторожно вылил нетронутую кружку черного пива прямо на голову остроносого.
Потом большой портовый рабочий со значком, который находился рядом, грустно повернулся к мистеру Стрекану и мягко упрекнул его: "Вот так. Тебе не надо было делать этого с Джеком, который меньше тебя ростом. А теперь получай свое обратно", - и без дальнейшего шума вылил свое пиво на мистера Стрекана, который тут же получил от остроносого удар кулаком в живот.
Посторонний, который поддерживал мистера Стрекана, теперь потянулся к портовому рабочему, но при этом толкнул двух матросов, заставив их пролить напиток. А мистер Стрекан, собираясь нанести Джеку ответный удар, по ошибке вместо него стукнул коммерсанта, который упал на ближайший стол, поливая соседей опрокинутыми напитками.
Через некоторое время, к ужасу Петера, все в ресторане начали драться друг с другом, пока официант всё ходил туда-сюда у прилавка со штопором, наблюдая, чьи головы будут разбиты, а официантка кричала караул во всю силу своих легких.
"Стой на месте!" - предупредила Дженни. - "Не давай им столкнуть тебя с прилавка, а то на тебя наступят. Это может быть смертельно".
Всё быстрее и быстрее были удары, крики, треск опрокинутых и разбитых стульев и столов, а тем временем Петер и Дженни прыгали туда-сюда, избегая взмахов, нацеленных неизвестно куда. Половина зала дралась вместе с мистером Стреканом, остальные объявили себя сторонниками остроносого, и преимущество борьбы переходило то к одним, то к другим. Кто-то бросил в окно бутылку, которая разбилась на улице. А потом вдруг плавно открылась дверь, и вошел такой большой полицейский, каких Петер еще никогда не видел, а за ним у открытой двери стоял маленький.
"Алло, алло!" - гудел первый полицейский. - "Что это такое?"
Его голос и слова привели к удивительному результату, как в сказочном представлении, которое когда-то видел Петер, где волшебник произнес заклинание, помахал жезлом, и вся компания остановилась в том положении, где они были, и что делали.
Примерно пять секунд никто в ресторане не двигался. Одни стояли, отведя руки назад, другие согнулись пополам, пальцы третьих запутались в волосах противников, и последнее, что запомнил Петер - это остроносый Джек наполовину вскарабкался на мистера Стрекана и висел там, как обезьяна на ветке, когда Дженни сказала: "Пора!"
Они оба моментально спрыгнули с прилавка на пол, выскочили в дверь и как можно быстрее вместе убежали вниз по улице.

Часть 13 - Мистер Стрекан предъявляет доказательство

Плюх! И Петер оказался в воде.
Она была мутная, кипела, шипела, наполнялась пеной, волнами, приливами и отливами от сильных ударов винта "Графини" как раз под поверхностью. Несмотря на всё это, она была довольно холодной.
Петер оказался пойманным в неодолимые тиски водоворота: он опускался, поднимался, переворачивался вверх ногами, с трудом всплывал на поверхность, чтобы наполнить легкие воздухом, и снова проваливался в зеленые глубины. Несмотря на то, что его грудь лопалась от недостатка воздуха, он боролся, чтобы удержаться на воде, работая четырьмя ногами, и, наконец, выбрался на поверхность достаточно далеко от корабля, чтобы больше не быть на поводу у сил, вызванных работающими механизмами. Водоворот исчез, душной белой пены уже не было, и он окончательно выплыл на поверхность холодного зеленого блестящего, как стекло, моря.
На расстоянии около пятидесяти или шестидесяти ярдов (примерно 45-55 метров) он увидел небольшой плавающий предмет и закричал: "Дженни! Не бойся. Держись. Я Петер, иду к тебе", - но при этом набрал полный рот неприятной на вкус соленой воды, после чего решил закрыть рот и сосредоточиться на том, как до нее добраться. После этого он услышал ее слабый ответный крик и, понимая, что без труда может держаться на воде, задрав подбородок, чтобы голова не погружалась, как можно быстрее поплыл к ней, работая четырьмя ногами.
Что произойдет, когда они встретятся, он не знал, или старался не думать, так как матрос, очевидно, был уверен, что вряд ли капитан Сурли развернет и остановит "Графиню", теряя драгоценное время для такой далеко не лучшей цели, как вытащить двух бродячих кошек, которые попали на борт без приглашения, из водяного плена. По крайней мере, что бы ни случилось, они постараются всегда быть вместе, он и добрая нежная маленькая кошечка, которая сначала спасла его, а потом полюбила. Они вместе уплывут на большую землю, которая на расстоянии выглядела такой зеленой и манящей, а если не доберутся до нее, всё равно будут поддерживать друг друга до конца и больше никогда не расстанутся.
Петер уменьшил расстояние до Дженни вдвое, но с ужасом заметил, что она почти не приближается. Маленькая голова с ушами, отодвинутыми назад, гладкая и мокрая, с трудом держалась на поверхности, и она плыла очень медленно. Потом он услышал ее голос, хоть и с трудом: "Петер, возвращайся! Тебе не нужно тут быть. Я больше не могу выдержать. Прощай, дорогой Петер".
При этом ее голова исчезла под водой. Потом она опять появилась, и Петер приблизился настолько, что мог увидеть отчаянный взгляд в ее глазах, прежде чем она опять исчезла. Он удвоил усилия, буквально вспенивая лапами воду и рассекая грудью море в виде стрелы или буквы Л с обеих сторон, чтобы с яростными усилиями быстрее добраться до нее, но теперь он больше не мог видеть, где она. Так бы он, возможно, и потерял ее, если бы тут же на поверхности не появился ее хвост, похожий на маяк, отмечающий нужное место. Через некоторое время, будучи скорее человеком, чем котом, он нырнул под воду, широко открыл глаза, осторожно взял в зубы Дженни за кожу на спине, пониже шеи, и снова быстро вытащил себя и ее обратно на поверхность.
Теперь, плывя медленнее, то есть просто двигая ногами, он мог держать свою и ее голову над водой, так как она была слабая и, возможно, без сознания, но он понял, что вряд ли они доберутся до большой земли, которая находилась в двух или трех милях (примерно 3-5 километров). Теперь главный вопрос был, достаточно ли будет у него сил, чтобы обоим продержаться как можно больше на поверхности моря. Ведь он знал, что был сильно напряжен, когда боролся с огромной крысой, а удары и спотыкания о стенки ящиков тоже искалечили его и отобрали много сил. Первый раз он начал серьезно сомневаться, смогут ли они спастись, пока не наступил предательский момент, когда он стал думать, что следовало бы делать дальше - легко сдаться и вместе с Дженни Боулдрен навсегда исчезнуть под волнами, или же плыть, продолжать бороться и этим подтвердить старинную пословицу, что надежда умирает последней.
До сих пор Петер даже не смотрел на "Графиню Гринок", так как изображение корабля уменьшилось с расстоянием, жестоко покинув их на произвол судьбы, и это было очень трудно перенести, но теперь, зная, что через несколько минут его собственные силы, учитывая дополнительную трудность держать Дженни, могут совсем иссякнуть, он начал плавать небольшими кругами и позволил себе бросить отчаянный взгляд, чтобы только посмотреть, далеко ли отплыл корабль с тех пор, как он прыгнул с палубы в море.
К его огромному удивлению и радости, он увидел, что корабль всё еще неподвижно стоит на якоре, и только черный столб дыма выходит прямо вверх из трубы не больше, чем в ста ярдах (примерно 90 метров). Повернутый бортом корпус поднимался, как стена, над поверхностью воды, при этом выглядел больше, чем "Королева Мария", которую он видел на картине, и вдвое милее. Но в десять раз красивее был вид спасательной шлюпки, в которой находились восемь матросов под командованием боцмана мистера Ангуса, а на носу возвышался мистер Стрекан, как раз на полпути между ржавыми бортами "Графини" и Петером с Дженни. Но гребля явно была не очень уверенная, так как спаренные весла поднимались и опускались не одновременно: спасательная шлюпка подозрительно раскачивалась на спокойном море, угрожая рано или поздно выбросить мистера Ангуса или мистера Стрекана за борт, и больше всего напоминала пьяного ежа, который пробовал, шатаясь, карабкаться по обледенелой стеклянной крыше. Несмотря ни на что, она заметно продвигалась вперед, убедительно показывая этим, что произошло чудо. "Графиня Гринок" развернулась, сделала круг, остановилась, спустила шлюпку, и теперь они были спасены.
Через некоторое время, подгоняемая криками мистера Ангуса и приказами мистера Стрекана на носу, шлюпка стала приближаться. Мистер Стрекан вооружился длинной палкой, к концу которой была прикреплена сетка. Наклонившись через борт, он бросил ее в воду рядом с Петером и Дженни, и с торжествующим криком: "Ага! Вот они!" - вытащил обоих из моря прямо на дно спасательной шлюпки, где Петер слабо двигался, чтобы освободить лапы из ячеек сетки, и как будто плакал от облегчения и благодарности, а Дженни Боулдрен лежала неподвижно.
"Все готовы!" - крикнул мистер Ангус. - "Работайте веслами! Гребите! Раз, два!"
Все матросы поднимали и опускали весла, когда им вздумается, но, несмотря на это, спасательная шлюпка кое-как развернулась, чуть не опрокинувшись в этом беспорядочном процессе, но тут же выровнялась и устремилась обратно к ожидающей ее "Графине Гринок".
На носу сидел мистер Стрекан, нежно глядя на Петера и слабую неподвижную Дженни, бормотал: "Это пример удивительного чуда природы. Они не смогут опровергнуть мое доказательство этого рассказа в ресторане "Корона и чертополох", Глазго", - и начал репетировать:
"Не желая смотреть, как его маленькая возлюбленная уплывает в жестокое море, молодой, смелый и красивый белый кот, преодолевая естественное отвращение к воде, совершил огромный летящий прыжок за борт и поплыл спасать свою настоящую любовь".
Плотник мистер Фокс с гребным веслом хихикнул и сказал: "Он хочет получить от старика, когда вернется. Подождите, пока старый мистер Сурли прекратит спать, встанет и выяснит, что мистер Стрекан остановил его корабль, потерял время, уголь, деньги и течение. Он хочет, чтобы вся посуда была разбита, не так ли?"
Матрос, который был отшельником, сказал: "Да, всё это будет, но было бы большое несчастье, если бы мы потеряли эту маленькую кошечку, так что я ставлю мистеру Стрекану высшую оценку за мотивы и стремление выполнить спасательную работу. Надо учитывать результаты, хоть я и боюсь, что маленькая уже не дышит".
Петер отчаянно боялся того же самого, ведь Дженни лежала мокрая и слабая, как тряпка для посуды, и практически ничего не шевелилось под ее худыми ребрами.
Также было очевидно, что мистер Фокс не ошибся, и их прием на "Графине Гринок" был не очень-то приятным. На лестнице, которая спускалась рядом с канатами, чтобы дать возможность команде вернуться на борт из спасательной шлюпки перед тем, как ее вытащат из воды по балкам, их ждал капитан Сурли, похожий на огромную раздутую грозовую тучу, которая содержала в себе столько грома и молнии, сколько могла унести, не выпуская. Пестрый твидовый костюм, из которого он давно уже вырос, был, тем не менее, застегнут на все пуговицы, фиолетовый шейный платок бойко торчал из-под узкой целлофановой ленты, которая окружала его горло, как ошейник у сенбернара, а горчичного цвета шляпа "трильби" возвышалась посередине его головы. Его и без того маленькие глаза были прищурены от гнева, а рот так сжался, что невозможно было вообразить ничего, что могло бы быть еще меньше. Все его подбородки дрожали.
Его настроение не улучшилось от мелкой возни, в которую команда превратила приближение шлюпки, почти ударяя "Графиню" и чуть не сломав весло в процессе, но с помощью множества криков мистера Ангуса это дело, наконец, было выполнено.
Петер почувствовал, что мистер Стрекан поднял его и держит в руке. В другой руке помощник нес бессознательную Дженни вниз головой. С нее небольшим ручьем лилась вода. Потом он поднялся по ступенькам лестницы на борт "Графини Гринок", чтобы встретить своего начальника.
Хотя и переполненный сдерживаемым гневом, капитан Сурли, тем не менее, сделал сильный вдох, чтобы начать говорить. По всем параметрам, звук сердитого голоса, изливаясь, должен был греметь, потрясая опоры трубы, разрушить грузовую стрелу и сделать такой выговор мистеру Стрекану, чтобы было слышно аж на вершинах Кембрийских гор, которые образовали дальний фон этой морской драмы.
Вместо этого послышался тонкий писклявый дискант, напоминающий свист тростника: "Да, мистер Стрекан! Давайте, развлекайте меня своей точной версией того, зачем вы приказали остановить мой корабль и заняться упражнениями по гребле на поверхности моря, когда мистер Макданкельд чуть не испортил котлы, стараясь плыть по течению".
Несчастный мистер Стрекан решил выбрать сказку, которую он планировал рассказать в своем любимом ресторане "Корона и чертополох", улица Стобкросс, Глазго, куда он собирался идти после прибытия. Познакомив капитана Сурли с происшествиями, которые заставили Дженни упасть за борт, он перешел к своей речи, которая начиналась так: "Не желая смотреть, как его маленькая возлюбленная уплывает в жестокое море...", - а заканчивалась так: "При этих обстоятельствах единственным выходом было дрейфовать, замедлить, остановиться и идти спасать их".
Капитан Сурли опять вдохнул сорок кубических ярдов (примерно 30 кубических метров) воздуха и проворковал: "Ну, зачем вы так, мистер Стрекан? Ради каких-то паршивых бродяг..."
Мистер Стрекан выпрямился. "Это доказательство одного из настоящих чудес природы. Кто бы мог подумать, что молодой кот забудет о безопасности и комфорте этого судна, чтобы присоединиться к подруге в безжалостном море? Но вот они вместе, и кто может опровергнуть это доказательство?"
"Доказательство! Доказательство!" - ворковал голубем капитан Сурли, хотя с таким количеством кислорода и покрасневшими чертами этот звук мог бы переломить "Графиню" пополам. - "Вот тебе доказательство, глупая твоя голова! Разве это доказательство, когда одна кошка умирающая, а другая еле живая? Ты, большой рыжий парень, показывай это на базарной площади хоть до самой осени, всё равно никто не даст ни гроша за эту твою лживую сказку..."
Петер почувствовал, что его сердце разорвется от горя, если, по словам капитана, Дженни действительно умрет. Находясь в руке у мистера Стрекана, он увидел озадаченное выражение лица помощника, старающегося понять выводы капитана.
"Но", - протестовал он, - "какое еще доказательство вам нужно, если я тот самый человек, который видел всё собственными глазами, вытащил обоих из воды, а это те самые кошки, о которых вы только что услышали".
"Мистер Стрекан! Мистер!" - сказал капитан Сурли с крайним негодованием, гневом и возмущением, отчего его голос совсем ослаб и превратился в дрожащее журчание. - "Ты должен выполнять мои приказы. Начиная с этого неприятного момента, уходи в свое жилище и прекращай всякую работу. Если по дороге кошка умрет, мы выбросим ее за борт, а потом, возможно, и вторая последует за ней. Как приедем в Глазго, отдай мне свои бумаги и разорви все дальнейшие связи с этим судном. Я тебя увольняю".
Услышав, что бедную Дженни собираются выбросить за борт, Петер выскочил из рук мистера Стрекана на палубу, готовясь драться и помешать ему, но, конечно, он не знал, что мистер Стрекан всё равно не собирался выполнять приказ капитана. В это время помощник был меньше расстроен тем, что его когда-нибудь уволят с работы, чем сомнением капитана в естественности и реальности удивительного доказательства этой сказки, которая произошла на самом деле, и в которой он играл главную роль.
Отдав приказ, капитан Сурли быстро развернулся, щелкнул каблуками и ушел в свою кабину, откуда потом послышался звук разбитой стеклянной, глиняной и фаянсовой посуды, который продолжался целых четыре минуты и три четверти, как точно измерил мистер Фокс с помощью фарфоровых часов на кожаном ремне, которые он носил в кармане брюк. Так как Милле еще не забрал посуду для обеда, а если уж на то пошло, и для завтрака тоже, его запасы в тот день были гораздо больше, чем обычно, да и сердился он намного сильнее, чем раньше.
Моторы "Графини Гринок" гремели, дрожали и колотились, винт стегал воду, столб грязно-черного дыма поднимался прямо в воздух, сплющивался и опять становился зонтом. Корабль еще раз устремил свой тупой нос на север и возобновил тяжелое продвижение к отдаленному месту назначения.
Мистер Стрекан, всё еще держа в руке Дженни, ушел назад, в свое жилище, а Петер бежал вслед за ним, готовясь прыгнуть ему на шею, укусить и парализовать, как крысу, при первых признаках того, что Дженни окажется за бортом. Но помощник, как видно, был сильно расстроен, и ему нужно было время, чтобы успокоиться и всё обдумать. Кроме того, он не собирался лишаться доказательства, независимо от того, что сказал капитан, а если его всё равно уволят, какая разница, сделает он это или нет?
Так вместе с Петером, который бежал вслед, он зашел в каюту, положил Дженни Боулдрен на ковер в углу и сел за стол, чтобы подумать. Но он был слишком охвачен мыслями о том, как это всё нечестно - и упрямство капитана Сурли, и то, что он может потерять работу. А поскольку он был молодой, и в это время подобные вещи воспринимаются очень серьезно, он положил голову на руки и предался печали из-за такого неприятного поворота, который приняли эти события.
Петер тоже оплакивал свою хорошую добрую дорогую подругу, и, когда он сел рядом с ней, вспоминая, какая она была веселая, оживленная, наполненная духом приключений и независимости, а теперь он видел, что она стала маленькой и тихой, его глаза наполнились слезами, такими же солеными, как морская вода, которая испортила ее шерсть.
И, чтобы отдать последние почести своей пропавшей подруге, Петер подумал, что ее нужно вымыть.
Он начал с головы и кончика носа, всё мыл да мыл, и в каждом прикосновении чувствовались любовь, печаль, страсть и начало ужасного одиночества, которое появляется, когда любовь уходит. Он уже скучал и нуждался в ней больше, чем раньше, хотел и мечтал, чтобы она оказалась живая.
От ее соленой шерсти у него заболел язык, непрерывные движения головы, добавленные к другим усилиям в этот день, принесли усталость и нетерпение, которых он почти не выдерживал, хотелось куда-нибудь уйти, закрыть глаза и спать как можно больше, но он нашел ритм умывания, что-то вроде постоянного движения, и продолжал мыть ее, чтобы снова привести в чувство.
Когда стало темно, в остальных каютах тяжелой и беспорядочной "Графини" включили свет, но мистер Стрекан так и остался сидеть за столом с опущенной головой и руками, не двигаясь, а Петер всё мыл да мыл.
Он массировал ей плечи, шею, худую костлявую грудь, в которой пока не прощупывалось сердце, ее мягкое белое лицо, глаза, уши, прикосновение за прикосновением, в гипнотизирующем ритме, который, как он чувствовал, нельзя прекращать, даже если очень хочется.
Он всё мыл да мыл. Больше никаких звуков в темной каюте не было, кроме ровного дыхания мистера Стрекана и трения языка Петера о шерсть Дженни.
А потом кто-то чихнул.
Петеру показалось, что его сердце может остановиться. Ведь он был уверен, что сам не чихал, а мистер Стрекан был слишком большой, чтобы сделать это.
Еще не осмеливаясь, но уже надеясь, Петер удвоил усилия, тер, скоблил, массировал, обрабатывал Дженни плечи и грудь, пока в ней не почувствовалось небольшое дрожание. Потом Дженни пару раз отчетливо чихнула и позвала слабым голосом: "Петер, ты здесь? Я живая или мертвая?"
С радостным криком, который звенел по каюте и заставил мистера Стрекана резко поднять голову, Петер позвал: "Дженни! Дорогая моя! Ты живая! Как я рад! Дженни, они все давно уже считают тебя мертвой, а я нет, так как знаю, что этого не может быть".
При этом шуме мистер Стрекан выскочил из-за стола и включил в каюте свет - там на ковре, куда он положил безжизненное тело, Дженни щурилась от света, постоянно чихала, очищая легкие от остатков морской воды, даже пробовала стоять, шатаясь на своих слабых ногах, и немного облизывать себя. А рядом большой белый кот всё мыл ее и старался ей помогать.
Издавая горлом странный шум, мистер Стрекан наклонился над Дженни, погладил ее и сказал: "Клянусь всем серебром шотландского банка, я бы никогда в это не поверил. Вот последнее и окончательное чудо, великий конец моей сказки. Посмотрим, поверят теперь они доказательству, которое у них перед глазами, или нет?" - и, взяв Дженни на руки, он выбежал из каюты, а Петер последовал за ним.
Вверх по проходу, вниз по лестнице, через кормовой грузовой люк и вверх по железной лестнице на мостик мистер Стрекан бежал с Дженни на своей широкой груди, а она спокойно лежала, еще слишком слабая, чтобы бороться с близким присутствием человека, и, когда он пришел туда, закричал: "Капитан Сурли, посмотрите сюда!" - как будто между ними ничего никогда не происходило.
А когда капитан вышел из кабины, готовясь еще раз дрожать от гнева, мистер Стрекан торжественно показал ему Дженни, которая потягивалась, издавала слегка протестующие звуки и всё наклоняла голову, стараясь увидеть Петера у его ног. Помощник говорил таким голосом, как будто обсуждал какие-то высокие материи:
"Ну, что вы скажете сейчас, когда у меня есть доказательство? Она выжила благодаря нежным заботам своего друга в моей каюте, я видел это собственными глазами, и вот перед вами зевает да потягивается доказательство, а если кто скажет, что это невозможно, тут рядом ходит еще одно".
Как ни странно, капитан Сурли уже знал, что больше не сердится на мистера Стрекана, с тех пор, как стало очевидным, что он никогда не сможет понять таких простых вещей, что предмет вряд ли будет доказательством события, которое давно уже кончилось, но, вспоминая, что Дженни раньше висела вниз головой в руках у помощника, и с нее текла вода, а теперь она опять появилась с искрящимися глазами, розовым носом, ее жесткие усы торчали прямо - и вдруг он почувствовал себя гораздо лучше, чем обычно, тем более что впереди уже виднелся свет порта Карлайл, к которому их быстро несло течением.
Точно так же странно весь корабль узнал, что Дженни пришла в себя, и люди устроили собрание в переднем грузовом отсеке, как раз под мостиком, похожим на шоколадный слоеный пирог, а когда пришел мистер Стрекан и показал им Дженни, началось большое веселье, все вдруг стали беспечными и легкомысленными, начали хлопать друг друга по спине и кричать: "Ну, вот и прекрасно", - как будто с ними действительно произошло что-то превосходное и великолепное.

Часть 12 - За бортом

Используя гладкие стенки большого ящика в качестве тренировочной площадки, Петер изучал секреты двойного прыжка, или, точнее, после длительных часов испытаний под руководством Дженни вдруг это пришло само. Сначала он ползал, скользил и падал назад, когда пробовал подниматься по отвесным стенкам, но потом добился этого, молниеносно бросаясь задними ногами, которые теперь каким-то образом приклеивались к стенкам ящика и давали ему дополнительный толчок вверх, после чего он всегда мог это делать.
Дженни была очень довольна им, так как она объяснила, что эта особая хитрость - прыгать по пустой стене без трещин или неровностей, на которые можно опираться пальцами - характерна для кошек, и, кроме того, ее невозможно ни объяснить, ни показать, ни выучить полностью. Вот самое лучшее, что она смогла ему сказать: "Думай, что ты на пути вверх, Петер. Если ты знаешь, что сможешь это сделать, обязательно сделаешь".
Однажды, когда старая "Графиня" испытывала качку на морских волнах, это немного помогло Петеру и придало ему уверенности. В следующий раз он был убежден, что сможет это сделать, и действительно сделал.
Дженни была бесконечно терпеливой, обучая Петера контролировать свое тело в воздухе, так как она утверждала, что это самый важный минимум для кошек. С ее помощью он научился поворачиваться в воздухе, прыгая, так что, отрываясь от земли, он почти мог летать в разные стороны. Петеру понравилось это чувство силы и свободы, которое пришло, когда он вертелся в воздухе, как гимнаст или прыгун в воду, и он отрабатывал это больше всего. Кроме того, он должен был научиться падать с любой высоты и переворачиваться при падении, чтобы всегда можно было приземлиться на лапы, и вскоре с помощью Дженни он стал таким опытным, что мог упасть с ящика высотой не больше ярда (примерно 90 сантиметров) от земли и в один миг перевернуться, чтобы все четыре лапы коснулись палубы, причем без звука.
Но их свободное время не всё было посвящено трудной работе и практике. Были и спокойные часы, когда они вместе отдыхали на гребне люка, и Петер часто задавал Дженни вопросы, например, зачем она всегда предпочитала взбираться на высокие предметы и смотреть вниз, а она объяснила, что это инстинкты, которые сохранялись миллионы лет с тех пор, как, несомненно, все кошки были такого же размера и формы, что сейчас, и учились защищать себя, чтобы выжить. Избегая опасностей, которые прятались близко от земли, ползали, скользили и топали, они уходили жить высоко в скалистые пещеры или взбирались на ветки деревьев, откуда могли смотреть вниз и видеть всё, что приближалось к ним.
По той же причине, объяснила Дженни, кошки любят спать в коробках или ящиках стола, так как они чувствуют себя полностью окруженными со всех сторон высокими стенами, будто в пещерах, поэтому чувствуют себя расслабленно, уверенно и могут спать.
Или еще Петер мог спросить: "Дженни, зачем, когда ты довольна, счастлива и спокойна, твои когти странно работают туда-сюда? А однажды дома, в смысле, когда мы жили на том складе, я заметил, что ты двигаешь лапами вверх-вниз, как будто стелешь постель. Я так никогда не делаю, но, когда я доволен, мурлыкаю".
Дженни лежала на полотняном покрытии люка, когда Петер задал этот вопрос, она подняла голову и очень нежно посмотрела на него, прежде чем отвечать: "Я знаю, Петер. Это еще раз говорит мне, что, несмотря на свою форму и внешний вид, ты на самом деле человек и, возможно, всегда им будешь. Но я могу тебе это объяснить. Петер, скажи мне что-нибудь приятное".
Единственное, что Петер мог сказать, это: "Дженни, я хочу стать настоящим котом, чтобы быть во всем похожим на тебя". Приятная улыбка появилась у Дженни на лице. Ее горло дрожало от мурлыканья, белые лапы начали медленно работать, а когти двигались туда-сюда, как будто она месила тесто.
"Вот видишь!" - сказала она Петеру. - "Это от счастья. Всё началось давно, когда мы еще были котятами, и матери воспитывали нас. Сначала мы ничего не видели, а только чувствовали, так как мы родились слепыми и открыли глаза через несколько недель. Но мы чувствовали дорогу к ее груди и прятались в ее мягкую ароматную шерсть, чтобы найти молоко, а когда мы были там, нежно работали лапами вверх-вниз, чтобы пища, которой нам очень хотелось, могла течь свободнее. Когда это происходило, мы чувствовали ее у себя во рту и получали удовольствие: она утоляла нам голод и жажду, успокаивала страхи и желания, и, Петер, мы тогда были безопасны и надежны, спокойны и уверенны, довольны и счастливы. Мы никогда не забудем своих матерей. Они останутся с нами на всю жизнь. А потом, когда мы уже становимся взрослыми, и что-нибудь делает нас счастливыми, наши лапы и когти движутся туда-сюда таким же образом, напоминая о прежних временах нашего первого настоящего счастья. Вот и всё, что я могу тебе об этом рассказать".
Петер решил, что после такого повествования он должен некоторое время энергично умываться, потом он подошел туда, где лежала Дженни, и вымыл также ее лицо, несколько раз погладив ее мягкий подбородок и вдоль носа, что для нее значило гораздо больше, чем его слова. Она издала горлом тихий мягкий звук, а ее когти работали туда-сюда, растирая полотняное покрытие люка быстрее, чем обычно.
Кроме того, в течение длинных дней медленного путешествия, особенно когда они на два дня застряли в гавани Дартмута из-за густого, как гороховый суп, тумана, проводились драки, чтобы научить Петера защищаться, если он когда-нибудь окажется в трудном положении, а также кошачьи спортивные игры, которые Дженни так хорошо знала и помнила, что могла его научить, и они проводили целые часы, катаясь от смеха, ворча и фыркая, занятые игрой в войну, ожидая в засаде, чтобы удивить друг друга, играя в прятки и прыжки или бешено гоняясь друг за другом вверх и вниз по лестницам и проходам ниже палубы, странно звеня подушечками по железному полу старой "Графини", как маленькие галопирующие лошадки.
И тут снова Петер не только должен был выучить, что методы и строгие принципы руководили игрой, как и более серьезными столкновениями между кошками, но также ему нужно было на практике с Дженни отработать их, чтобы при повторении овладеть чувством ритма, которое было частью этих игр.
Так Дженни часто учила его: "Я делаю движение, чтобы атаковать тебя, например, прохожу возле твоего хвоста или делаю выпад к твоей ноге: подними лапу и готовься бить ею. Вот так. Это заставит меня дважды подумать, прежде чем войти. Нет, Петер, не отводи взгляд от меня, хоть я и остановилась. Будь готов, пока я напряжена. Но ты должен чувствовать, когда я передумала и немного расслабилась. Можешь опустить лапу, но продолжай наблюдать. Вот так! Я на время отвернулась, теперь можешь умываться. Тут всё и прекращается. Я не могу ничего делать, пока ты не кончишь, кроме как тоже умываться, тогда следующее движение за тобой, и это тебе на пользу".
Самое трудное для него было сохранять преимущество в положении глаз и тела, и приобретать опытом чувство, когда безопасно расслабиться и уйти отдыхать, как нарушить чужие планы умыванием, отвлекая и подбадривая противника, притворно отворачиваясь, а потом выбирая время для собственной атаки в ту долю секунды, когда чужой потерял равновесие и не подготовился к этому, но, несмотря ни на что, не нарушать принципы без согласия или какой-нибудь другой причины.
Ничего из этого Петер бы не сделал инстинктивно, как мальчик, и он должен был учиться у Дженни бесконечными повторениями, и часто удивлялся ее терпению, когда она всё долбила и долбила его: "Согнись, Петер. Потом быстро сядь и отвернись. Умойся. Оцени обстановку уголком глаза, пока умываешься. Я жду, чтобы прыгнуть на тебя, когда ты кончишь умываться. Потом развернись и приготовься. Вот я иду. Перекатись на спину. Держи меня передними лапами и бей задними. Сильнее, сильнее! Нет, оставайся там, Петер. Я возвращаюсь для второй попытки. Опусти подбородок, чтобы я не достала до твоего горла. Бей. А сейчас перекатись, сядь, приготовь лапу и угрожай ею. Если я тебе подмигну и отступлю, умывайся. А теперь притворись, что ты интересуешься чем-то воображаемым. Вот так. Если ты сделаешь это достаточно реальным, то заставишь меня смотреть на это, а когда я это сделаю, прыгай!"
Дженни вела счет этих драк, сколько ударов, сколько падений и перекатов, перерывов и умываний, побегов и засад, объем шерсти, которая будет вылетать клочьями, количество полученных ударов, обманы и уходы, выпады и погружения, с добавкой положения и длительности времени контроля в игре, плюс еще сотня каждый раз, когда ты маневрируешь в таком положении, чтобы схватить чужого зубами за горло.
Постепенно, сначала почти незаметно счет подтягивался к равенству, и вскоре Петер начал постоянно выигрывать у Дженни на тренировочной площадке, которую они устроили между корзинами и коробками в носовом трюме. А когда это дело уже было подтверждено, и Петер почти каждый раз побеждал, Дженни была самой гордой и счастливой: "Скоро", - говорила она с удовольствием, - "ты окончательно станешь котом".
Но все-таки, когда произошло несчастье, Петер совсем еще не был котом.
Началось всё с того, что Петер поймал свою первую крысу. "Графиня Гринок" бороздила Ирландское море между островом Мэн и побережьем Камберленда, так близко к берегу, что вдалеке ты можешь увидеть вершины Кембрийских гор, блестящие на солнце. Океан был ровный, спокойный и гладкий, как стекло, и единственным облаком в небе был черный дым, выходящий из "Графини", который из-за попутного ветра на поверхности она тащила за собой, держа его над головой, как неаккуратная уборщица, которая прячется от солнца под старым черным хлопчатобумажным зонтом. Они находились где-то между Ливерпулем и портом Карлайл на границе с Шотландией, и капитан Сурли очень торопился, чтобы добраться, пока не стемнело, поэтому "Графиня" работала на искусственной тяге, выпуская много дыма от битума и угля, и дрожа от вибрации торопливых моторов.
Петер устроил свидание с Дженни на кормовой части палубы в шесть рынд, то есть три часа дня, так как он быстро научился определять корабельное время по ударам рынды у наблюдательного пункта на мостике. На борту "Графини" это всегда было время типа "делай, что хочешь", так как капитан Сурли днем обычно спал у себя в кабине, мистер Карлук, оторванный от своего нового литературного произведения, которое он назвал "Бандит в золотом ущелье", дежурил на мостике, а все остальные занимались своими хобби, бездельничали у перил или спали из-за жаркого солнца. И только у первого помощника мистера Стрекана всё еще болела зашитая рука, а его чучело небрежно валялось в углу, так что в этот день рыжий помощник болтал с плотником мистером Фоксом, рассказывая историю о том, что произошло с ним в Гибралтаре на войне, а в качестве доказательства предъявил медную монету в одно пенни от 1890 с изображением королевы Виктории, которая была у него с собой, когда произошло это его приключение.
Дженни уже спала на весеннем солнце, сидя наверху кормовых перил. Она любила взбираться туда, так как с этой высоты ей можно было делать общий осмотр, а также показывать свое превосходство, ведь каждый всегда предсказывал, что когда-нибудь она будет сброшена или упадет оттуда в море. Но, конечно, никогда еще не было кошки, более самоуверенной и устойчивой, чем Дженни Боулдрен.
Петер быстро проснулся в без десяти три - теперь он мог просыпаться, когда хотел - и кое-как обработал себя языком. Потянулся и начал легкомысленно прогуливаться от нижней кладовой, где было его жилище, и одновременно он там работал, очищая его от вредителей. До сих пор это были только мыши, которых Петер очень ловко уничтожал.
Возможно, он почувствовал крысу раньше, чем увидел, но, хотя его чутье было по-кошачьи острым, ум до сих пор остался человеческим, и он думал, что должен рассказать Дженни про одного кочегара, котельного машиниста, который подавал топливо в печь, кроме того, он был поклонником Черчилля и вытатуировал на груди его портрет. Поэтому Петер был не очень внимательный. Увидев крысу, он явно оказался в недостаточно хорошем положении.
Это существо было размером с фокстерьера, и пряталось в углу небольшой ниши между сложенными в кучу деревянными ящиками и железными банками печеных бобов, из середины которой были убраны коробки. При дневном свете Петер не подкрадывался, и крыса увидела его, а он увидел крысу, послышался противный бешеный визг, и показались большие желтые зубы, про которые Петер знал, что они грязные, и любая царапина от них может отравить его, а помощи ждать неоткуда. И в первый раз он по-настоящему понял, что люди имеют в виду, когда говорят "дерется, как крыса в углу", или, точнее, собирался понять. Ведь, несмотря на то, что Дженни предупредила его, чтобы никогда не охотился на крыс, кроме как в открытом пространстве, он решил атаковать эту и проверить себя.
Он с удивлением обнаружил, что теперь, в минуту опасности, не думал ни об уроках, которые выучил, ни о том, что видел и слышал, ни, что говорила Дженни, но его ум оказался достаточно спокойным и ясным, и, как будто он почти всегда был готов и ждал, его план сам развернулся в голове. Несколько позже он выяснил, что это результат дисциплины, учения, терпения и практики, которую он прошел с помощью Дженни.
Его прыжок, как будто прицеленный прямо на врага, оказался довольно глупым, и крыса поднялась на задние ноги, чтобы встретить его с гордо поднятой головой, зловеще ударив его. Но не зря Петер учился на практике всем секретам длинного прыжка по гладкой стене с пола вверх. На долю секунды опередив крысу, его передние и задние ноги коснулись скользких стенок одного из ящиков в куче и тотчас же толкнули его вверх, в воздух, так что блестящие зубы грызуна, как отвратительные кривые кинжалы, свистели между его ногами, промахиваясь буквально на волос.
Дополнительный толчок вверх теперь дал Петеру скорость и энергию, чтобы развернуться не наполовину, а полностью, сделав круг, упасть на спину крысы и вонзить зубы в хребет, как раз за ушами.
В этот ужасный момент Петер подумал, что его могут ударить, так как крыса от волнения издавала тяжелые вздохи и отчаянно дергалась взад-вперед, а Петер всё ударялся да спотыкался о коробки, пока не почувствовал себя больным, усталым и совершенно не уверенным, сможет ли он еще выдержать. Но, если бы он отпустил, этот великан бы развернулся и разорвал его в клочья.
В отчаянии он сжал зубы изо всех сил и кусал раз, два, три, а на третий раз крыса вдруг стала твердой. Раскачивания и удары прекратились. Грызун стукнул пару раз задними ногами, а потом затих и больше не двигался. Петер разжал больные челюсти, быстро сел и начал умываться. Он был потрясен и, очевидно, нуждался в восстановлении равновесия.
Несмотря ни на что, ровно в шесть рынд он притопал в кормовую часть палубы, держа крысу во рту, или, точнее, волоча, так как крыса была большая, и он держал за середину, а голова и хвост свисали вниз до самой палубы. Кроме того, крыса была тяжелая, и он с трудом тащил. Но вынужден был сначала похвастаться перед Дженни и всеми остальными, кто мог оказаться рядом.
Мистер Фокс увидел его первым и издал крик: "Эй, смотрите сюда! Тут белый поймал противного слона".
Мистер Стрекан тоже закричал, так как Петер подошел слишком близко, касаясь крысой его ног, поэтому он подпрыгнул, будто его укусили. Эти крики заставили некоторых матросов прибежать наверх и посмотреть. Они также разбудили Дженни Боулдрен.
Она не собиралась крепко спать, но спокойное море и жаркий солнечный день усыпили ее сильнее, чем она думала, а теперь внезапные крики вселили в нее страх и вызвали дрожь в спине. А когда она открыла глаза, ее взгляд упал на Петера и крысу, и сначала в замешательстве она не была уверена, это крыса тащит Петера или наоборот, живые они или мертвые, а может, Петер еще до сих пор занят борьбой. Звук бегущих ног присоединился к ее замешательству, и она выскочила из неизвестности и неуверенности, думая о возможной опасности для Петера.
Но с такого ненадежного насеста, как корабельные перила, прыгать было некуда, и с ужасным криком, широко растопырив четыре лапы и перевернувшись в воздухе, она упала в море и была унесена течением белой пены от винта.
"Кошка за бортом!" - кричал один матрос и смеялся.
"Прощай, кошка", - сказал мистер Фокс. - "Она сама напросилась, забравшись так высоко".
Мистер Стрекан смотрел с открытым ртом.
Матрос, который был отшельником, сказал Петеру: "Твоя подруга далеко, белый. Вряд ли капитан Сурли развернет свой корабль, чтобы спасать маленькую кошечку".
Но Петера там уже не было. Осталась только полоска белой шерсти, где он уронил крысу, прыгнул на перила, потом с перил и бросился в море, вслед за Дженни.

Часть 11 - "Графиня" и ее команда

Дома, когда Петер был еще мальчиком, няня часто рассказывала ему истории о маленьких пароходах, которые связывали Гринок и Гурок, два портовых города за пределами Глазго, где она жила, когда была маленькой девочкой. Но Петер решил, что никогда не могло быть такого необычного корабля с такой странной и плохо подобранной командой, как "Графиня Гринок" и ее пестрый отряд офицеров, матросов и палубных моряков, с которыми он познакомился, когда "Графиня" лениво теряла время на южных и западных берегах Англии, очевидно, бросая свой обрубленный проржавевший нос в порт при малейшей возможности, даже если казалось, что не было разумной причины для этого.
Казалось, что никто на борту, как выяснил Петер, не имел большого смысла. За исключением помощника инженера, не отделимого от старых гремящих механизмов, которым кое-как удавалось двигать "Графиню" медузьим шагом по волнующейся воде Английского канала, известного также как пролив Ламанш, у каждого-всякого как будто была своя особенность или хобби, которое интересовало его и занимало больше времени, чем служебные обязанности и дежурство, которые держали корабль на плаву и вели к месту назначения.
Начнем с того, что там был капитан мистер Сурли, и, когда в свободное время дня Петер и Дженни обычно встречались в грузовом трюме, как раз сзади островного моста, или устраивали свидание на корме, чтобы поболтать и обменяться замечаниями о своей работе, приключениях и людях, которых встречали, они согласились, что из всех, кого только видели и слышали, никогда не сталкивались с более странным, чем он.
Его ненависть к морю и всему, что связано с этим делом, как узнал Петер, слушая офицеров и членов команды, обсуждающих его, объяснялась тем, сказал главный инженер мистер Макданкельд, что капитан Сурли происходил из семьи мореплавателей. Но, когда пришла его очередь заниматься этой профессией, он ушел из дома в Глазго и поселился на ферме, так как больше всего на свете любил сельское хозяйство.
Радист мистер Ферли, которому мистер Макданкельд рассказал эту историю, говорил, что сельские мальчики часто убегали в море, но никогда в жизни, сколько себя помнил, не думал, что моряк может убежать на ферму. Петер также слышал, как мистер Макданкельд говорил, что отец капитана Сурли действительно очень рассердился, когда нашел его среди множества телят, цыплят да поросят, отвез домой, послал в море и заставил получить капитанское удостоверение. Умирая, отец повесил на шею сына свой последний якорь, завещая ему пакет акций на "Графиню Гринок". Шотландская бережливость, сообразительность и деловая хватка капитана Сурли не позволяли ему поручать ее другим, поэтому он, любя только землю, был обречен на жизнь в море.
Сохраняя "Графиню" для прибрежной торговли и заставляя ее заходить почти во все порты, которые были между Лондоном и Глазго, он старался, по возможности, избегать моря и в основном заниматься другими делами. На пути между портами он был молчаливый, мрачный, раздражительный, несчастный и оставался в своей кабине, где изучал тему сельского хозяйства. Он редко появлялся на мостике. Любая задержка, встречающаяся в море между портами - например, проблемы с мотором, туман или встречный ветер - заставляла его на некоторое время показывать голову из двери, чтобы выяснить причину этого, а потом, независимо от этой причины, возвращаться в свою кабину с большой вспышкой раздражения, проявляющейся в том, что он бил любую стеклянную, глиняную и фаянсовую посуду, которая в это время оказывалась у него под рукой.
Петер и Дженни вычислили, что капитан весил двадцать два стоуна (примерно 139 килограммов), то есть больше, чем триста фунтов (примерно 136 килограммов). У него были маленькие хитрые глаза, как у свиньи, и несколько подбородков, которые колыхались возле нетерпеливого рта, напоминая Петеру круги, которые появляются на воде, когда бросаешь в пруд камень. Но, что больше всего поразило их обоих - вместо оглушительного грохота, какой могла бы издавать эта огромная конструкция с грудной клеткой, похожей на пещеру, его голос, когда он говорил, был писклявый и воркующий, как у голубя, и, чем больше он сердился, а когда он был в море, то сердился практически на всё, тем больше пищал и ворковал, голос становился всё тише и мягче. Он никогда не появлялся на мостике или палубе без шляпы "трильби" горчичного цвета и в дождливую погоду носил не клеенчатый плащ с капюшоном, как остальная команда, а дубленый макинтош. Он только радовался и часто появлялся обедать на корме, когда "Графиня" где-нибудь поднималась по реке или бросала якорь в устье.
Совсем другим был первый помощник мистер Стрекан, высокий молодой человек с рыжими волосами, узкими голубыми глазами и низким лбом, который, как выяснила Дженни, был не очень выдающийся, но любил море и считал, что всё, происходящее там или рядом - это большие или маленькие приключения. Естественно, это могло довести его до конфликта с капитаном, и действительно, эти два человека не очень ладили между собой. Но, так, как, во всяком случае, на море капитан Сурли оставлял практически всю деятельность по руководству мистеру Стрекану, это не имело большого значения.
Скоро Петер узнал, что мистер Стрекан, кроме своей профессии, имел еще два больших интереса в жизни. Одно из увлечений было искусство фехтования, и он часто посещал собрания фехтовального клуба на берегу, когда был в Глазго или Лондоне, а другое увлечение - рассказывать не совсем вероятные истории с привкусом "ты мне веришь или нет" о чудесных вещах и приключениях, которые происходили в его жизни на море и в разных иностранных портах.
Когда слушатель выражал удивление или даже вежливое сомнение в том, что этот случай действительно произошел, мистер Стрекан предъявлял доказательство, например, показывая сгоревшую спичку, маленький камешек или кусок бумаги и говоря: "Этот кусок бумаги, который я показываю, был у меня в кармане в то время, когда со мной это произошло". Он всегда занимался коллекционированием странных кусков да клочьев, чтобы использовать их с такой целью, и всегда огорчался, когда кок Милле, в конце концов, подчиняясь приказам капитана Сурли, выбрасывал крыс и мышей, которых ловили Петер и Дженни, за борт, так как он чувствовал, что мертвые грызуны могли бы стать неопровержимым доказательством истории двух кошек, которые спрятались на борту корабля и ехали без билетов, а когда их нашли, стали таким образом зарабатывать себе на проезд.
Довольно очаровательным для Петера, который, будучи мальчиком, увлекался чтением рассказов и рассматриванием картинок с фехтованием, был мистер Стрекан с его фехтовальной практикой в путешествии. Для этого он атаковал чучело, которое сделал корабельный плотник мистер Фокс, и которое он ставил у кормового грузового люка, ударяя его шпагой.
Это чучело было известно всем без исключения на борту "Графини Гринок" как "старина Сурли", ведь, хотел этого плотник или нет, оно получилось достаточно похожим на толстого капитана, как лицом, так и фигурой. У "старины Сурли", то есть у чучела была деревянная рука, покрытая полотном, с сильной пружиной на запястье, к которой была прикреплена шпага с тремя острыми, как иголки, маленькими стальными концами. Когда мистер Стрекан предварительно ударял, чтобы атаковать, она раскачивалась, как будто старина Сурли энергично защищался.
Так что, когда он был свободен от дежурства, мистер Стрекан находился у покрытого полотном кормового люка, раздетый до пояса, со шпагой в руках, кричал на безмолвно стоЯщего перед ним "старину Сурли": "Ох! Ах! Ты этого хочешь, не так ли? Тогда вот тебе, получай!" - и прыгал туда-сюда, толкая концом шпаги полотняное тело чучела, а Петер и Дженни, которые в это время тоже были свободны от дежурства, сидели на небольшом расстоянии от него и увлеченно наблюдали, блестя глазами и качая головами, когда оно двигалось взад-вперед или из стороны в сторону, почти так же, как это делают партнеры в теннисном матче.
Однажды, в самом начале путешествия, когда мистер Стрекан сделал особенно интенсивную атаку и прыжок, он, очевидно, как-то ошибся, защищаясь от удара чучела, а лезвие вдруг поднялось, и острие "старины Сурли" коснулось его руки между запястьем и локтем, заметно ранив его. Вся команда и офицеры на "Графине" сразу же оставили все дела, которыми они занимались в это время, и пришли посмотреть, включая капитана Сурли, который оказал первую помощь и шестью стежками зашил мистеру Стрекану руку. Петеру показалось, что он делал это с явным удовольствием. Фактически, и Петер, и Дженни подумали, что, возможно, капитан был почти доволен тем, что произошло, и действовал так, будто именно он сам сделал это мистеру Стрекану, а не чучело, поскольку он промывал, смазывал и зашивал поврежденную руку, бормоча, что надеется проучить мистера Стрекана.
Но для помощника это была еще одна чудесная история, чтобы рассказать о том, что он, наверно, единственный фехтовальщик в мире, побежденный и раненный чучелом, более того, у него на руке было доказательство этого, которое могло остаться с ним навсегда.
Но настоящим другом Петера среди офицеров стал маленький второй помощник мистер Карлук, который выглядел, как безобидный горностай, и в свободное время писал рассказы про дикий запад, ковбоев и индейцев для ужасно дешевых периодических изданий, чтобы дополнить свой доход и приготовиться ко дню, когда он уйдет в отставку, покинет море и посвятит всё время литературе. Он никогда не видел индейцев, кроме как на картинках, не был западнее острова Силли к югу от Англии, но очень много читал о ковбоях, их дорогах и всегда ставил свои пьесы в каюте между вахтами, прежде чем записать их на бумаге.
Он любил кошек, и Петер мог проводить много приятных волнительных часов, сидя на столе, где мистер Карлук писал свои рассказы. Это было, как он потом рассказал Дженни, так же хорошо, как ходить в кино. Ведь этот маленький второй помощник часто откладывал ручку, вдруг драматически вставал на ноги, хлопал в ладоши, как будто верхом на лошади доставал из кожаных кобур пистолеты, а потом складывал большие и указательные пальцы в виде пары пистолетных курков и говорил напряженным голосом: "Ты там не двигайся, Люк Шорт, ты нехороший человек, воруешь лошадей, а не то я сделаю тебе вентиляцию двойным действием моих пистолетов сорок пятого калибра". Потом он быстро возвращался к столу и записывал всё, что сказал, а Петер считал это чудом. Или он обычно поднимал кухонный нож, изображал, как будто делает движения, чтобы снять скальп с воображаемого краснокожего, и даже повторял звук погони, когда появлялась конница, в оживленном ритме хлопая руками по ногам - топ-топ, топ-топ, топ-топ.
Так как территорией Дженни была передняя часть палубы, где при ночных вахтах она наводила страх и ужас среди огромных крыс, к удовольствию и развлечению членов команды, которые там жили, она лучше познакомилась с характерами людей из верхней передней части корабля и рассказывала Петеру истории, которые собирала у этих странных людей.
Она говорила ему, что один матрос раньше был отшельником и жил в пещере десять лет, пока однажды не передумал; другой работал на завивочной машине в салоне красоты в Эдинбурге, пока не произошла какая-то неприятность, машина испортилась, волосы клиента поджарились, стали жесткими и начали выпадать, после чего его уволили; а третий когда-то на выставках в Брайтоне показывал, что может довольно долго находиться под водой, задерживая дыхание.
Практикуясь в общении, Дженни снова начала понимать человеческую речь, и самая замечательная ее история была про боцмана мистера Ангуса, чем он занимался в свободное время, когда не был на вахте и не имел других обязанностей. Что думал о нем Петер?
Петер видел Ангуса, огромного шотландского горца с бакенбардами; руками, похожими на дубовые ветки; грубыми ладонями с красными костистыми суставами; большими и толстыми, как кровяная колбаса, пальцами. Когда Петер сказал Дженни, что не может себе представить, какое у него хобби, она ответила: "Вышивка". Он вышивал красивые цветы разноцветными нитками на льняной ткани, натянутой на деревянный обруч. Они были изысканные, поэтому она провела всё утро, наблюдая за ним, и такие живые, что ей хотелось их понюхать.
Один из новичков на борту был такой глупый, что начал смеяться над Ангусом и дразнить его, после чего Ангус повалил его на палубу одним ударом, и с тех пор насмешек больше не было. Когда парень встал, его облили несколькими ведрами воды и сказали, что глупо с его стороны высмеивать Ангуса, и не из-за того, что можно получить удар, а из-за того, что, как ему следовало бы знать, когда "Графиня Гринок" приезжает в Глазго, Ангус берёт все свои вышивки, продает их в определенном месте и за каждую получает по три фунта десять шиллингов.
Было заметно, что, несмотря на эту странную смесь людей, их интересов и хобби, вся команда "Графини Гринок" и офицеры, кроме капитана и первого помощника, хорошо уживались друг с другом и каким-то образом выполняли свои обязанности, чтобы успешно проводить ее из порта в порт вдоль берега, не сломать, не сесть на мель и не заблудиться. Дженни сказала, что из всех кораблей, на которых она путешествовала, никогда не видела такой глупой и неумелой кучи матросов, и, если почти каждый из них имеет еще одну профессию или другой интерес, начиная с капитана, то ни у кого не хватает времени и желания содержать "Графиню" в чистоте и аккуратности. Но, так как капитану Сурли было всё равно, выглядел ли его корабль, как хлев, всем остальным тоже, они жили в грязи, веселые и счастливые. Дженни считала, что это не очень приятно, а Петер, как мальчик, думал, что забавно жить в таком месте, которое невозможно выпачкать, так как оно уже и без того грязное, но сам он старался быть чистым, чтобы не обижать Дженни.
Но, если не учитывать этого, Дженни жаловалась мало, а Петер не жаловался вообще. Она хорошо знала, что такое привычная жизнь на борту. Все занимались работой или своими личными делами, которые интересовали их гораздо больше, ни у кого не было времени и желания проявлять нежность и сентиментальность к двум кошкам. Только мистер Карлук робко гладил Петера по голове, когда сидел за столом, а так они были полностью предоставлены самим себе.
Им не нужно было есть свои жертвы, так как дважды в день, утром и вечером, кок-ямаец Милле давал им миску вкусной еды - кашу с молоком из железной банки, рубленое мясо или кусок мороженого сустава, смешанный с овощами. Они охраняли его запасы от расхищения мышами и крысами, а он был благодарен и относился к ним с уважением, как и к другим членам команды, которые выполняли свою работу. По утрам, когда он приходил в галерею, чтобы включить свет, то звал Петера, который находился в нижней части лестницы: "Эй, белый! Сколько ты поймал прошлой ночью?"
Потом он приходил и смотрел вниз, где Петер аккуратно раскладывал пойманных ночью мышей на мешке под лестницей.
Он смеялся и звал: "Ха-ха! Ты хорошо работаешь, белый. Сегодня утром я дам тебе и твоей подруге хороший завтрак. Как тебе нравится кусок жареного бекона?"
Петер и Дженни дежурили только по ночам, ведь днем осторожные грызуны убирались с глаз долой, особенно после того, как очень быстро распространилась новость, что на борту не одна, а целых две кошки. После завтрака они всё утро спали, а днем встречались в грузовом трюме посреди корабля, или, когда море было спокойным, на кормовой палубе, где могли дышать свежим бодрящим воздухом, пока "Графиня Гринок", выпуская черный дым и пепел из трубы, покачивалась недалеко от изумрудно-зеленых пастбищ и черных скал английского побережья, так что можно было видеть пурпурную дымку огромных участков земли, заросших колокольчиками, а дальше на юге - скалы, покрытые желтыми первоцветами.
Но при этом они не пренебрегали своими уроками практики, и, когда "Графиня" задерживалась из-за ветра, дождя или тумана, они встречались в свободном месте второго грузового трюма, где Дженни продолжала свою любимую работу - учить Петера всем вещам, которые он должен знать, если хочет стать успешным и самостоятельным котом.

Часть 10 - Цена двух билетов в Глазго

Пребывание на борту уже принесло Дженни пользу в смысле опыта и знания кораблей. Она снова требовала принцип точек и тире, так как особенно беспокоилась, чтобы случайно не встретить людей раньше, чем корабль отчалит, и, в то время как сама она могла растаять или смешаться с тенями в углах и за вещами, ей пришлось поволноваться из-за подозрительной белоснежности Петера. Но ей помогли нос, инстинкты и воспоминания о других кораблях, на которых служила, и вскоре она повела Петера вниз по узкой лестнице между палубами, которая шла в маленький салон-столовую, а оттуда в галерею.
Так как чай давно уже кончился, вся команда и офицеры на палубе были заняты грузом и подготовкой к отплытию, а Дженни рассчитывала, что эта часть корабля пустая. И она не ошиблась. Свет в галерее был выключен, а в камбузе не было никаких признаков кока или буфетчика. Двери тоже нигде не были закрыты, что дало Дженни возможность дальнейшего исследования, что это за судно, и она провела его из галереи через буфет в небольшую кладовую, где хранились основные запасы. В конце этой комнаты была дверь, и узкая железная лестница спускалась в другой проход, с одной стороны которого была холодильная комната, а с другой большой закрытый склад сухогруза, где хранились целые кучи корабельных запасов - мешки с мукОй, бобами и сушеным горохом, железные банки с фруктами и овощами, коробки с печеньем, чай, кофе и так далее.
Деревянная дверь туда тоже была широко открыта. Было уже темно, но электрическая лампа, горящая в нижней части прохода, давала достаточно света, к которому их острое зрение тут же привыкло, и они могли видеть дорогу между коробками, ящиками и прочей тарой не хуже, чем при дневном свете.
Так получилось, что в этой кладовой, хорошо скрытый за банками помидоров Петер увидел и пропустил свою первую мышь, показав, что в их планах может быть слабое место. Для него совсем не было ясно, да и Дженни забыла думать об этом и принять во внимание, что, несмотря на свой внешний вид, желание быть котом и изучение кошачьего поведения, Петер не имел ни малейшего понятия, как заниматься самым трудным и важным делом - ловить мышей.
И действительно, только по счастливой случайности, что в последний момент еще прибыл груз, "Графиня Гринок" не отплыла ни сегодня, ни завтра, так что они смогли частично восполнить этот недостаток, ведь из-за суеверий кот, проявивший себя неспособным ловить зловредных грызунов, на борту судна долго не задерживался.
Неловкое открытие было сделано, когда Дженни обратила его внимание на слабый царапающий и кусающий шум с другой стороны кладовой и прошептала: "Тише! Там мыши. Они где-то у коробки с печеньем. Посмотрим, как ты будешь их ловить".
Петер сосредоточился и посмотрел в темноту: мышь действительно была за углом, у самого края большой железной банки с надписью "Хантли и Пальмер, общество с ограниченной ответственностью, Рединг" - длинная жадная морда, грубые усы и черные, как бусинки, глаза.
Петер хотел похвастаться перед Дженни, что кот умеет делать, если дать возможность, но он даже не приготовился к прыжку, не подождал, чтобы проверить расстояние, препятствия и возможные пути бегства, открытые для мыши. Не имея никаких мыслей и планов на данный момент, он с ужасным прыжком бросился в воздух, широко расставив лапы и открыв рот, чтобы схватить.
Когда Петер приземлился, никакой мыши там уже не было.
И не только это, но его зубы стучали в пустом воздухе, под его лапами ничего не было, а кроме того, плохо вычислив расстояние, или, точнее, совсем его не вычислив, он неприятно стукнулся головой о железную коробку, и всё это заставило его почувствовать себя настоящим дураком.
Но мышь, которой удалось вырваться, через некоторое время тоже допустила неприятную ошибку, когда хотела спрятаться за железной банкой. Вместо этого, охваченная ужасом, она запищала и побежала в другую сторону, после чего, как полоска шерстяной молнии, Дженни бросилась в воздух, освободив и вытянув когти передних лап, нанося из стороны в сторону короткие острые сокрушительные удары, даже когда была в проходе. Потом она приземлилась и поймала мышь. Этими ударами Дженни стукнула ее сначала с одной стороны, потом с другой, подбросила оцепенелую и оглушенную в воздух, ударила еще пару раз, прежде чем уронить, сунула себе в рот - и всё это кончилось раньше, чем Петер пришел в себя, восстановил равновесие и избавился от смущения.
"Да, мой дорогой", - сказала Дженни, выплюнув мышь. - "Я не подумала про это. Конечно, ты не можешь знать, как надо делать. Но, боюсь, нам не миновать порки, если нас поймают раньше, чем ты научишься этому. А я не знаю, сколько у нас осталось времени. И все-таки..."
Наконец, Петер обрел дар речи и издал крик гнева и огорчения. "Это хорошо", - сказал он, - "но что я умею делать? Или придется учить всё подряд?"
"На самом деле это практика", - объяснила Дженни. - "Мы постоянно должны практиковаться. Кроме того, мне не нравится выражение "ноу-хау", то есть "я знаю, как это делается". Тут всё по-другому. Ищи хорошие и плохие способы. Хороший способ - это ловить их лапами, а не ртом, и, конечно, надо подготовиться. Смотри сюда, я тебе покажу всё, что хочу сказать".
Тут она согнулась в нескольких футах от мертвой мыши, а потом начала медленно раскачивать заднюю часть из стороны в сторону, постепенно увеличивая скорость и уменьшая расстояние раскачивания. "Попробуй начать с этого", - объяснила она. - "Мы так делаем не в шутку и не от нервов, а придаем себе движение. Гораздо труднее и менее точно прыгается из неподвижного положения, чем из подвижного. Попробуй это сделать, и ты поймешь, что так срываться с места проще, чем иначе".
Сначала раскачивание задней части Петера было неловким, но потом он начал искать ритм, и получилось примерно так: "Раз, на старт, два, внимание, три, марш", - как на соревнованиях, и даже лучше, ведь Дженни сказала, что на самом деле даже небольшое движение заставляет его срываться с места, как стрелу.
Потом нужно было научиться двигать лапами, чтобы, когда он летел по воздуху и приземлялся, они били во все стороны с невероятной быстротой, и это дело было гораздо труднее, чем казалось, так как он не мог использовать их для приземления, а должен был поднимать заднюю часть, одновременно бросаясь передней.
Вторую мышь он всего на волос не поймал из-за чрезмерного волнения, но Дженни похвалила его работу лапами и прыжок, критикуя только определение расстояния и поспешность. "Вряд ли ты потеряешь мышь, если будешь ждать немного больше", - объяснила она, - "так как у мышей ограниченный ум, и они делают то, что начали, пока их не беспокоят, а если их беспокоят, они будут просто сидеть и дрожать, так что у тебя на самом деле будет достаточно времени".
Но третью мышь Петер поймал и убил на счет раз, два, три. Дженни сказала, что вряд ли она сама сделала бы это лучше, и, когда Петер преподнес ей этот подарок, она вежливо приняла его и съела с явным удовольствием. Остальных они сохранили, так как Дженни сказала, что, когда придут и найдут их, это будут хорошие примеры, чтобы показать, как они работают.
Петер всё время был занят только тем, что практиковался да охотился, а Дженни посоветовала ему держать живую мышь в воздухе как можно больше, не издеваясь над ней, вырабатывать опыт и точность, и тренировать мышцы, чтобы быстро реагировать на малейшее движение.
Была вторая ночь перед отплытием, когда Петер проснулся от неприятного чувства. В кладовой был новый незнакомый запах, от которого ему сразу же стало плохо. Вдруг из дальнего угла он увидел блеск зловещих красных глаз. Перед тем, как пошевелиться, он почувствовал усами, что Дженни тоже проснулась и, впервые общаясь с ним таким образом, чтобы не было слышно ни звука, предупредила: "Это крыса. Дело серьезное, Петер, и опасное. Я не буду учить тебя или помогать в этом. Ты только наблюдай за мной и сам старайся учиться как можно лучше. А сейчас, что бы ни случилось, прежде всего не двигай мышцами, не шевелись и не издавай ни звука, даже если тебе этого хочется. Запомни это. Я ухожу".
Через тень и мрак Петер наблюдал за подкрадыванием, его сердце тяжело билось в груди, так как это дело сильно отличалось от веселой, почти легкомысленной охоты на мышей. Наступление и поза Дженни были полностью сосредоточены - прямая осанка, выразительность головы, сплющенной вперед, блеск глаз и медленное плавное, удивительно контролируемое движение тела. В ней были внимательность, осторожность и задумчивая серьезность, чего Петер никогда раньше не видел, его собственное горло пересохло, а кожа и усы нервно дергались. Но он изо всех сил старался держаться твердым, стойким и неподвижным, как она ему говорила, иначе любое его движение могло создать ей проблемы.
Злые красные глаза блестели, как горящие угли, и острый слух Петера мог различить неприятные вздыхающие звуки крысы и сухое царапанье пальцев по полу кладовой. Дженни шла, сплющившись как следует, потом ползла по доскам на животе. Через некоторое время она остановилась, стала длинной и твердой, ее глаза были заняты жертвой, всё измеряли да измеряли...
Потом мало-помалу она начала превращаться в маленький шарик из покрытых шерстью стальных мышц для прыжка. Ее целью была крыса. Она сделала всего два раскачивания, сначала в одну сторону, потом в другую, и взлетела в воздух, целясь прямо на крысу.
Но, хоть она была быстрой, как молния, грызун показался еще быстрее, так как его голова повернулась через плечо, резким злым движением обнажились белые зубы, и Петер хотел крикнуть своей подруге: "Посмотри сюда, Дженни!" - но тут же вспомнил ее предупреждение ни при каких обстоятельствах не издавать ни звука, и сдержался.
А потом он увидел то, что казалось ему похожим на чудо - Дженни бросилась в воздух, увидела быстрое движение крысы, еще быстрее избегая острых рвущих зубов, развернулась на пол-оборота, как это делают прыгуны в воду, которых Петер видел летом в бассейне Уэмбли, приземлилась на спину крысы и немедленно вонзила зубы в хребет чуть пониже головы.
Потом последовал ужасный стук, хлопанье, царапанье, визжание и укусы острых зубов, которыми крыса злобно щелкала, стараясь убежать, но всё это было впустую, так как Дженни боролась за свою дорогую жизнь и висела сверху, сжимая челюсти сильнее и сильнее, пока не послышался щелкающий звук, крыса повисла, хромая и парализованная, а через некоторое время всё кончилось.
Дженни ушла, немного дрожа от волнения, и сказала: "Фу! Какие грязные противные существа! Я ненавижу крыс еще больше, чем людей. Они отвратительны и опасны для здоровья, а если укусят, ты можешь заболеть или даже умереть, так как у них ядовитые зубы. Я всегда боюсь этого".
Петер сказал с явной искренностью: "Дженни, я знаю, что ты самая смелая и самая удивительная личность, в смысле кошка, какую я только видел. Никто бы не мог сделать то, что делаешь ты".
Но Дженни не гордилась собой и не хвасталась перед Петером, так как беспокоилась, что уговорила его на такие приключения. "Вот так, Петер", - сказала она. - "Мы не будем практиковаться и учиться на крысах так же, как на мышах, поскольку это очень опасно. Одна ошибка... но я не хочу, чтобы такое произошло. Я могу показать тебе поворот, ведь ты должен знать, как это делается, чтобы избежать их удара, а прыжок, расстояние, выбор времени и, самое главное, точного места для укуса в задней части шеи, чтобы добраться до хребта - это ты должен будешь делать на сто процентов, когда придет время, и всё тут. Если ты схватишь их выше, за голову, они вырвутся или даже стряхнут тебя. Некоторые экземпляры очень большие и весят не меньше, чем ты сам, поэтому, если ты схватишь их ниже, за спину, они повернут голову и укусят тебя".
"А как же мне тогда учиться?" - спросил Петер.
"На некоторое время дай мне работать с ними", - ответила она, - "и внимательно следи за мной каждый раз, когда я их убиваю. Так и научишься. А потом, когда придет время, ты будешь делать это сам, и, если первый раз сделаешь как следует, потом больше никогда не забудешь, иначе..." - Дженни не закончила фразу, а вместо этого, как всегда, занялась умыванием, и Петер почувствовал спиной небольшой прохладный ветерок.
Когда их, наконец, нашли через семь часов после отплытия, "Графиня Гринок" медленно и тяжело продвигалась вниз к широкому устью Темзы. Когда кок, странный, треугольной формы, черный ямаец по имени Милле, пришел в кладовую за банкой мясных консервов, в этом месте перевозки и транспортировки на мешке были разложены восемь мышей и три крысы. Там были три мыши Петера, он очень гордился ими и хотел, чтобы на них каким-нибудь образом было написано его имя, как будто автограф на книге: "Поймал Петер Браун, кладовая, "Графиня Гринок", апрель 1949".
Черный кок широко улыбнулся, усиливая треугольный эффект, так как его лицо и голова сверху были Уже, чем внизу, и сказал: "Клянусь, что это хорошо. А за рекламу надо платить. Я всё расскажу капитану", - и тут же пошел вверх, на мостик, взяв с собой результаты работы Дженни и Петера в качестве примеров. Это был такой корабль, где кок часто поднимался на мостик, если хотел поговорить с капитаном. Там он рассказал историю, что нашел двух безбилетных пассажиров, а потом добавил: "Но клянусь, что они уже заплатили за проезд. Посмотрите на это!" - и, развернув передник, показал ему результаты их работы.
Капитан, которого звали Сурли, был редкий экземпляр, толстый шотландец болезненного вида, он приказал Милле несомненным языком выбросить эту грязь за борт и вернуться в галерею. По крайней мере, это было начало его большого несчастья, так как он ненавидел море и всё, что с ним связано, а полностью доволен был только в порту, рядом с ним, или передвигаясь вверх-вниз по устью реки, где с обеих сторон множество земли.
Он придерживался этих странных взглядов до такой степени, что даже отказывался одеваться для роли корабельного капитана и вел все дела на "Графине Гринок" в пестром твидовом деловом костюме с золотой цепочкой для часов на большом пространстве живота и мягкой фетровой шляпе горчичного цвета с полями, загнутыми по кругу вверх, которая называлась "федора" или "трильби".
Тем не менее, когда Милле ушел, он объявил, что, поскольку на борту, кажется, появились кошки, и они собираются зарабатывать себе на проезд, им можно остаться, но одну из них надо будет переместить в переднюю часть палубы, так как люди жалуются, что там крысы.
Но Милле понадобилось много времени, пока он ходил на корме, рассказывал эту историю и показывал мешок каждому встречному, а в результате вернулся в кладовую с целой компанией, состоящей из первого помощника мистера Стрекана, второго помощника мистера Карлука, главного инженера мистера Макданкельда и боцмана мистера Ангуса.
Они устроили собрание, смысл которого Петер быстро пересказал Дженни ради ее пользы, и, прежде чем это понять, двое наших друзей впервые оказались разлученными - Дженни послали в переднюю часть, чтобы жить с командой, а Петера оставили, в основном по настоянию мистера Стрекана, в офицерском помещении.
Дженни успела сказать Петеру: "Не беспокойся. Мы найдем способ быть вместе. Работай как можно лучше. А если наткнешься на крысу, не надо колебаться или играть. Сразу убивай".
Потом боцман поднял ее за шиворот и унес в переднюю часть.

Часть 9 - Безбилетные пассажиры

"Вот так шутка!" - смеялась Дженни. - "Я никогда не забуду выражение его лица. Он выглядел глупо, когда мы убежали. А ты не веселился?"
"Нет", - сказал Петер, - "мне не хотелось".
Они сидели на нижней ступеньке у Темзы, недалеко от лондонских пристаней, рядом со спиральной стеной, наблюдая, как три курносых буксира толкают, волочат и тянут длинный белый танкер "Эссо", чтобы он занял положение возле пирса. К его удивлению, хвост, о котором до сих пор он особенно не думал, несмотря на то, что у него никогда раньше не было такого придатка, и он всё никак не мог к нему привыкнуть, бился взад-вперед, извивался, сгибался, корчился, дергался и болтался, как что-то отдельное и живое, что совершенно ему не принадлежало.
Дженни заметила это тогда же, когда и он, возможно, из-за того, что она была немного потрясена его грубым тоном в ответ на ее вопрос, и сказала: "Ах, мой дорогой Петер, посмотри на свой хвост! Я боюсь, что ты сердишься на меня. Что я плохого сделала?"
"Ничего", - ответил Петер. - "По крайней мере, я думаю, что ты не хотела. Мне жаль своего хвоста, но, кажется, он ведет себя независимо от меня. Это из-за того, что я чувствую себя подлым".
"Отчего, Петер? Кроме того..."
"Кроме того", - повторил Петер, - "он дал нам половину своего рациона, а сам, возможно, остался голодным. Когда мы убежали, он выглядел не глупо и не смешно, а разочарованно, одиноко и печально".
"Но, Петер", - возразила Дженни, - "ты разве не видишь, что он хотел чего-то от нас. Поэтому и дал нам молоко да печенку. Он старался подкупить нас, чтобы мы пришли и жили с ним в этом грязном душном маленьком домике. А ты ведь не позволишь, чтобы тебя подкупили, не так ли?" - закончила она, почти доходя до самоуверенности.
"Это был не подкуп", - сказал Петер с негодованием. - "Он дал это нам, так как любит нас. Ты слышала, как он с нами разговаривал? И я думаю, что нехорошо с нашей стороны убегать от него, как только дверь немного открылась".
Странный блеск появился в глазах Дженни Боулдрен, ее уши прижались к голове, а хвост начал угрожающе дергаться. "А я думаю, что нехорошо с его стороны закрывать за нами дверь. Это могло выдать тебе всё, на что он способен, и больше ничего".
Петер упрямо ответил: "Может, он закрыл дверь из-за цветов. Он совсем не злой, и не желает нам ничего плохого, раз выращивает так много цветов".
Дженни тихо заревела: "Все люди злые, и я не хочу иметь с ними ничего общего. Я уже сказала тебе причину, когда мы впервые встретились. До сих пор чувствую то же самое".
"Тогда зачем же ты продолжаешь иметь дело со мной?" - спросил Петер. - "Я же человек".
"Нет!" - закричала Дженни. - "Ты обыкновенный белый кот, еще и невоспитанный, после всего, что я с тобой сделала. Ах, мой дорогой Петер, ты понимаешь, что мы впервые не соглашаемся? И всё из-за человека! Видишь, что происходит, когда они появляются в твоей жизни?"
Петер понял, что они с Дженни ссорятся, и почувствовал стыд, так как она сделала ему очень много хорошего, ухаживала за ним, когда он был слабый и больной, поэтому он сказал: "Дорогая моя Дженни Боулдрен, извини. Я не хотел на тебя сердиться. Ты такая добрая и благородная по отношению ко мне. И, если тебя огорчает, что мы думаем или говорим про людей вообще и про мистера Граймса в частности, больше не будем".
Глаза Дженни смягчились, а хвост успокоился. "Мой дорогой Петер", - сказала она, - "извини, что я прижала уши из-за тебя". Она отвернула голову и начала энергично умываться, а через некоторое время Петер решил присоединиться к ней.
После того, как они смыли с себя это смущение, вызванное взаимным проявлением эмоций, Петер заметил, что Дженни смотрит на него с любопытным выражением нежного белого лица, почти так же, как, например, если бы он был мальчиком, а не котом, при этом сказал, что он на самом деле кот, и проглотил мышь. Казалось, что у нее появился план, который придавал ей очень много удовольствия и волнения.
"Петер", - начала она, когда большой пароход с желто-зеленой трубой подошел к изгибу реки и издал громкий свист, - "ты очень умный и понимаешь всё, что говорят люди. А читать написанное ты умеешь?"
"Конечно", - ответил Петер. - "и с удовольствием думаю об этом. Я уже два года хожу в школу. Могу читать практически всё. В том смысле, что слово не должно быть слишком длинным и сложным".
"Да, Петер, покажи мне! Прочитай что-нибудь. Например, что написано на маленькой лодке, которая толкает?"
"Мод Ф. О. Рейли, Темза, буксировочная компания с ограниченной ответственностью, известковый завод", - прочитал Петер без колебаний.
"А на той, которую толкают?"
"Королева Эссо, нефтяная компания "Стандарт", Бейонна, штат Нью-Джерси".
"А на той, что проходит мимо по реке?"
"Рэндом, Амстердам. Но я не знаю, что это значит".
Дженни вздохнула, и взгляд, который она обратила на Петера, был явно влюбленный. "Ох", - сказала она, - "а ты точно не выдумал всё это в своей голове, не так ли?"
"Конечно, нет", - ответил Петер с удивлением. - "Ты просишь меня прочитать, вот я и читаю. А ты не веришь".
"Нет, я верю, Петер", - сказала Дженни дрожащим от волнения голосом. - "Только смелости у меня не хватало. А теперь я довольна. Понимаешь, что это значит?"
Петер попробовал, но для Дженни было очевидно из его подавленного выражения, что он не понял, и она объяснила: "Это значит, что мы свободны. Нет такого места, куда мы не можем попасть, и нет такого дела, которое мы не можем выполнить, если хотим".
Но Петер до сих пор так ничего и не понял.
Теперь солнце напоминало красный шар, спускающийся к западу от Лондона и делающий огненно-красный фон для леса мачт и труб кораблей с лондонскими пристанями сзади, черных башен и стен крепости Тауэр, возвышающейся над холмистой равниной на расстоянии. А когда оно совсем опустилось на небе, чтобы исчезнуть за шпилями и трубами города, поднялся прохладный ветер от реки, растрепав Петеру шерсть и напомнив, что они еще не нашли безопасное место, где можно остаться и переночевать.
Он начал спрашивать Дженни: "Скоро будет темно. Куда мы пойдем ночевать?" - но она его не слушала. У нее было сосредоточенное выражение лица и мечтательный взгляд глаз. А потом она ему сказала очень важным и значительным голосом:
"Петер, хочешь совершить небольшое путешествие со мной?"
Петер сразу же заинтересовался, или, точнее, увлекся, так как он любил бывать в разных местах и был счастлив, когда путешествовал.
"Путешествовать я люблю! А куда? И когда?"
"Теперь, сейчас, сегодня или когда угодно. Я имею в виду, что искать мы будем сегодня. Мне бы хотелось вернуться в Шотландию и посетить Глазго, город, где я родилась. У меня есть родственники в Баллоке, Гарелочеде, Балмахе. Да, Петер, это будет очень интересно".
Глаза Петера расширились от волнения, как у Дженни, когда он услышал названия мест, которые звучали такими далекими и очаровательными, ведь няня часто рассказывала ему про Глазго, и он закричал: "Но, Дженни, как мы это сможем? У нас ведь ни денег, ни билетов".
"В этом смысле просто", - ответила Дженни. - "Мы будем работать и поедем на север, в Глазго".
"Работать?" - повторил смущенный Петер. - "А что мы умеем делать?"
"Много чего", - сказала Дженни. - "Мы найдем корабль, идущий в Глазго, и будем работать корабельными кошками после того, как они узнают, что мы на борту. Это легко".
Теперь настала очередь Петера смотреть с удивлением и восхищением на свою подругу. "Дженни!" - сказал он. - "Ты имеешь в виду, что уже там была, то есть плавала в море?"
"Да, много раз", - ответила она, придавая себе такое беспечное равнодушие, что, казалось, она не понимает, когда Петер ею восхищается, - "но проблема в том, что я никогда не знала, куда ехать. Например, я очень хотела в Египет, чтобы посетить могилы своих предков, а вместо этого попала в Осло. Мне там очень надоело есть сушеную рыбу! А однажды я побывала в Новом Орлеане. Я думала, что это путешествие туда и обратно никогда не кончится. Двадцать восемь дней в море, такая скука... Но теперь я знаю, что ты можешь прочитать названия кораблей, и куда они идут".
Вдруг Петеру в голову пришла мысль. "Но, Дженни", - сказал он, - "быть на корабле, это значит с людьми, кроме того, ты говорила, что не хочешь к ним".
"Это ни при чем", - ответила Дженни. - "Тут совсем другое дело. Ты зарабатываешь себе на жизнь и, поверь мне, работаешь. А всё полученное ты зарабатываешь, уничтожая мышей и крыс, предсказывая погоду, находя утечку по неприятному запаху, принося счастье и многое другое, что тебя не просят. Это всё на чисто деловой основе. Матросы, помощники и капитаны выполняют свою работу, а свободного времени так мало, что оно драгоценно, и не позволяет им сентиментальничать с тобой. А у тебя своя работа, ты занят, и так без конца. Пища неплохая, а самое важное, постоянная - об этом нечего беспокоиться, ее вполне достаточно. Ты через день научишься ходить по палубе, несмотря на качку, и, если не считать явной монотонности, когда ты слишком долго не видишь сушу, жизнь хороша. Ну, что скажешь, мой друг?" Взгляд, который она бросила на него, одновременно был энергичный, просительный и вызывающий.
"Да, именно так!" - закричал Петер. - "Я хочу ехать".
"Браво, Петер!" - сказала Дженни, слегка напевая от удовольствия. - "Я знала, что ты согласишься. Мы сначала осмотрим задние пристани в этом бассейне. Твоя работа - прочитать все названия. А я уже выберу тот, на котором мы поедем".
Они немедленно перешли от спиральной стены к лондонским пристаням. Они проходили мимо каждого корабля, который стоял на якоре в старом или новом бассейне и почти бесконечном районе пристаней, а Петер рассматривал удивительно красивые названия портов, написанные золотыми буквами на корме, и читал их Дженни.
"Рамона, Лиссабон", - прочитал он.
"В Лиссабоне полно кошек моего типа", - ответила Дженни.
"Вильямар, Хельсинки".
"Хватит сушеной рыбы", - заметила Дженни немного кисло.
"Исида, Александрия".
Дженни размечталась и даже как будто начала колебаться, будучи уже на грани, чтобы передумать, но через некоторое время сказала: "Может, когда-нибудь, но не теперь. Скорее всего, когда вернемся. Александрия, Каир, потом вверх по Нилу. Я хочу поехать в египетский город Бубастис. Там мы действительно были бы святыми".
Они изучали корабль за кораблем, чьи порты были разбросаны по земному шару - от Суэца до Калькутты, от Сингапура до Кельна, от Бангора в штате Мэн до Ямайки в Вест-Индии и Тампико в Мексике. А потом, в самом конце большого бассейна, почти у входа на пристани святой Екатерины, они случайно наткнулись на маленький корабль, низко стоящий на якоре в неспокойной воде у стенки причала, и буквы были не золотые, а белые, но такие грязные от дыма и сажи, что Петер с трудом их разобрал и вынужден был второй раз щуриться в темноте, но, когда он прочитал, его сердце прыгало от волнения.
"Дженни! Там сказано: Графиня Гринок, Глазго!"
"Замечательно!" - воскликнула Дженни немного грубо. - "Это наш корабль. Там будет и твой новый дом на следующие несколько недель, Петер".
Энтузиазм Петера быстро успокоился, когда он осмотрел эту "Графиню", так как она была далеко не красивой. Корпус черный, в красных от ржавчины пятнах, короткий, толстый и противный, с обрубленным носом, на котором поднималась короткая мачта с огромной грузовой стрелой, занимающейся корзинами, упаковочными ящиками, огромными сетками и коробками, поднимая их с пристани и опуская в свое нутро.
Посреди корабля находился островной мост с рулевой рубкой наверху, разных оттенков коричневого, и это напомнило Петеру большой кусок шоколадного слоеного пирога. Другая мачта с работающей стрелой торчала сзади, а за вторым грузовым трюмом поднималась короткая жилая кабина, по сторонам прикреплены две спасательные шлюпки, а сверху длинная тонкая грязная дымовая труба, частично желтая, покрытая черным. Из этой трубы выходил густой дым, а запах битума и угля был такой грубый, резкий и острый, что Петер сильно чихнул несколько раз.
"Будь здоров", - сказала Дженни, а потом добавила с чувством: "Да, трудная работа быть чистыми на борту. Но, конечно, ты знаешь, что такое этот дым. Возможно, поднимают пары, чтобы плыть сегодня же. А мы как раз и пришли. Посмотри, как быстро они грузятся".
Дженни некоторое время изучала ситуацию, а потом заметила: "Мне кажется, что они берут смешанный груз. Это значит, что у нас будет много работы, особенно если там будут продукты питания. Да, Петер, ты готов на борт? Мы можем пойти туда, пока они заняты, и выбрать себе место, чтобы прятаться, пока они не закончат работу".
Петер с трудом выдерживал, его зубы стучали от волнения. Но все-таки он сказал Дженни: "А что, если, когда найдут нас, они будут сердитые и захотят выбросить за борт?" Ведь он читал, как трудно было безбилетным пассажирам, которых часто находили на борту корабля после плавания.
"Что?" - сказала Дженни немного презрительно. - "Матросы выбросят нас за борт? Ты забываешь, что мы кошки, а они суеверные. Давай! Мы не хотим рисковать, чтобы на нас наступили там, где они грузят. Где-то на корме должен быть и третий проход к офицерской каюте". Одного вида корабля было достаточно, чтобы речь Дженни стала мореходной. Она продолжала: "Если я что-нибудь знаю о дисциплине на борту, как это судно должно держать курс, там не должно быть никакой вахты. Наверно, команда в основном на берегу, делает последний бросок. Пошли, посмотрим".
Они доползли по темной части пирса до кормы "Графини Гринок", где на самом деле довольно маленький проход вел вверх от пристани к узкой носовой лестнице на нижней палубе. И, как предсказывала Дженни, ни одного дежурного матроса на вахте не было, а точнее, ни на одном конце вообще не было ни души.
"Лучше всего сейчас", - весело сказала Дженни, тщательно изучив обстановку. Она еще несколько раз осторожно обнюхала всё вокруг, а потом, без дальнейших затруднений, пустилась рысью вверх по трапу, и Петер последовал за ней.

Часть 8 - Обман старого джентльмена

Влюбленная пара вышла на оживленную торговую улицу к пункту своего назначения не шагом, не скоком, не рысью и даже не бегом, а короткими быстрыми порциями типа точка-тире, и Петер опять узнал кое-что про образ жизни бездомных городских кошек, которые, не имея друзей, должны сами о себе заботиться.
Ведь Дженни объяснила, да и он сам мог хорошо видеть, что в этом городе, каменном, недружелюбном и полном всяких движущихся машин, бегающих людей, велосипедов, ручных тележек для товара, телег, грузовиков, вагонов, вряд ли обращающих внимание друг на друга, мало кто может быть ближе к земле, чем кошки, поэтому им нельзя просто так легкомысленно ходить и даже бегать.
"Никогда не покидай место убежища", - так объяснила ему Дженни, - "пока впереди не появится кто-нибудь, чтобы вывести тебя, куда ты собираешься идти, в каком-нибудь неприятном случае. А потом самое лучшее - сделать тире между двумя точками и не задерживаться там. Конечно, в собственных окрестностях ты знаешь все места, куда можно добраться без промедления, и позволяешь себе немного расслабиться. Но, проходя через чужую территорию, всегда ищи безопасную дорогу".
Так они и делали всё время, от точки до точки покрывали и покрывали маленькими короткими перебежками, что Петер считал волнительным и бодрящим, пока не добрались до ворот корабельного завода, где было так, как сказала Дженни. Большие железные ворота во дворы стояли широко открытыми, товарный поезд уже прошел, последние грузовые вагоны и тормозной вагон действительно еще не были внутри ворот, хотя поезд уже остановился, такой он был длинный. И тут им больше не нужно было радовать себя короткими перебежками, так как товарные и багажные вагоны, цистерны и холодильники были хорошим укрытием, и они могли бежать под ними в достаточной безопасности, рысью и быстрым шагом.
Хижина была далеко внизу, в самом конце пристаней, но на сухопутной стороне гаражей, и выглядела как маленький деревянный домик, состоящий из одной комнаты с дверью, ведущей в нее, двумя окнами, с каждой стороны одно, стекла в которых были разбиты и заложены тряпками, а кривая печная труба выходила на жестяную крышу вместо чердака.
Несмотря на мрачные окрестности посреди скрученных веревок и проводов, ржавых стальных рельсов и остатков дерева, эта обветренная и свисающая хижина выглядела весело и даже уютно, так как с каждой стороны двери на земле стояли два больших зеленых ящика с землей, а в этих ящиках росли ярко-красные герани. Из открытой двери, к которой подошли Петер и Дженни, доносился аппетитный запах вареной печенки.
"Он здесь, варит себе чай", - сказала Дженни. - "Первое, что мы сделаем, это подадим ему знак". И тут же она издала жалобное горестное "мяу".
Через некоторое время в дверях появился старик [возможный прототип - Элвис Пресли], одетый в лохмотья, с грязными неопрятными усами и кастрюлей в руках.
"Привет!" - сказал он. - "Это пестрая кошечка еще раз пришла с визитом к старому Биллу Граймсу. И теперь привела с собой друга. Кошечки, идите сюда!"
Петер увидел, что у него белоснежные волосы, которые он давно уже не стриг, чтобы свисали до плеч, и жесткие густые белые брови, которые окаймляли пару добрых голубых глаз, в которых Петер увидел одновременно милосердие и какую-то мягкую грусть. Его щеки, покрытые белой щетинистой бородкой, раскраснелись в жаркой хижине, как яблоки, а руки были грубые, узловатые и немного грязные.
Петер подумал: "Это очень странно. Да, он довольно старый, но в основном выглядит как маленький мальчик. Вряд ли он намного старше меня, по крайней мере, мне это кажется. Думаю, что стану таким же, когда вырасту".
Выражение лица сторожа было таким дружелюбным, что он отставил кастрюлю, наклонился и сказал: "Какой ты красивый, приятель! Подойди сюда, и я посмотрю на тебя", - а Петер немедленно захотел подойти к нему, даже несмотря на его грязную одежду и руки, но Дженни его предупредила:
"Нет, Петер! Дай мне взять это дело в свои руки. Если ты немедленно поддашься, молока не получишь", - с этими словами она еще раз жалобно замяукала, причем таким тоном, который показался Петеру полным ложного пафоса.
Но, очевидно, он задел нужную и чувствительную струну в сердце старого мистера Граймса, который тут же сказал: "Посмотрим, что вы двое будете делать с молоком. Не уходите, и я немедленно вам его принесу", - и он вернулся обратно в хижину.
"Ага!" - сказала Дженни с торжествующим видом. - "Вот так! Я услышала слово "молоко", а больше ничего не поняла".
"А я понял", - сказал Петер. - "Он сказал, чтобы мы не уходили, тогда он немедленно принесет нам".
Джении посмотрела на Петера, как будто не верила своим ушам: "Петер! Ты хочешь сказать, что понимаешь все его слова?"
"Конечно. Что тут понимать? Он говорит по-английски. Если бы он говорил по-французски или по-немецки, я бы ни слова не понял, поэтому отец говорит, что через год начнет учить меня французскому".
"А я не смогу", - сказала Дженни, села и подмигнула несколько раз. - "Над этим надо подумать. Я бы никогда не поверила. Так ты действительно маленький мальчик?"
"Я уже говорил, что да", - настоял Петер.
"Конечно, говорил", - согласилась Дженни, - "но я тебе не поверила. А это окончательно всё доказывает. Я имею в виду, что, если бы ты был настоящим котом, то вряд ли понял бы его язык".
Но то, что Дженни хотела сказать, тут же исчезло, так как мистер Граймс вернулся к двери с большой плоской миской в одной руке и бутылкой молока в другой.
"А вот и мы", - сказал он и позвал их. - "Заходите, кошечки. Это хорошее свежее молоко". Он щедро налил его в миску и поставил.
У Петера пересохло горло, так что он с трудом удержался, чтобы не прыгнуть туда, а наклонился, вытянул шею и тоже издал жалобное "мяу".
Дженни сказала: "Посмотрим, убедишь ли ты его дать нам это на улице. Я не хочу заходить, но ничего не поделаешь".
Они оба ходили взад-вперед около двери, подняв хвосты прямо в воздух, потягиваясь и крича. Но мистер Граймс сказал: "Заходите, кошечки, если вам этого хочется. Я как раз собираюсь пить чай".
Петер объяснил Дженни: "Он говорит, чтобы мы зашли, если нам этого хочется".
Она вздохнула и поддалась: "Хорошо, тогда пошли". Осторожно переступая через порог и пару раз фыркнув, она пошла вперед, а Петер последовал за ней.
Мистер Граймс сразу же закрыл за ними дверь и поставил миску молока на пол, а Петер с небольшим радостным мурлыканьем бросился туда, опустил голову и попробовал сосать. Через некоторое время он начал чихать, кашлять и давиться, так как молоко попало ему в нос, в глаза и даже в легкие.
"Ох, ах!" - закричал мистер Граймс, когда Петер отошел от миски. - "Это легко делается".
Дженни сказала: "Ах, мой дорогой!" - и старалась сдерживать смех. - "Я ничего не хотела говорить, но боялась, что может произойти нечто подобное. Бедный Петер, конечно, ты не можешь так пить молоко. Это лошади сосут, а мы должны лакать".
"Тьфу, ах, чих!" - Петер кашлял и чихал, чтобы убрать остатки молока из легких и носа, а потом, всё еще со слезами, текущими из глаз от напряжения, попросил: "Покажи мне, как это делается, Дженни! Я никогда не пробовал".
Дженни присела рядом с миской, подняла голову, а потом опустилась до уровня молока. Ее маленький розовый язык появлялся и исчезал с невероятной быстротой. Уровень молока в миске начал уменьшаться.
Мистер Граймс, конечно, не совсем понял, что происходит, и засмеялся: "Ха-ха-ха! Получаешь урок хороших манер от своей подруги, не так ли, белый? Как хорошо получается. А теперь твоя очередь".
Но, когда Петер попробовал пить молоко из миски, получилось не лучше. На этот раз всё пролилось на пол рядом с миской, и ни капли не попало в пересохший рот Петера. Он был почти в отчаянии, когда Дженни, которая внимательно следила и наблюдала за ним, сказала:
"Да! Я знаю, в чем дело! Ты должен опустить язык, когда лакаешь. Мы складываем его по кругу не вверх, а вниз".
"Но это не имеет никакого смысла", - возразил Петер. - "Если сложить вверх, получается ложка, но из нее всё уходит на пол. А если сложить вниз, тем более ничего там не удержится. Кроме того, я не уверен, что смогу сделать это или научиться. Наши языки так не работают".
"Ваши нет, а кошачьи да", - ответила Дженни, - "и, кем бы ты ни был раньше, теперь ты самый настоящий кот, так что попробуй. Опусти язык и посмотри, что получится".
Петер опять принялся за дело и подумал, что опускать язык трудно, но, к большому удивлению, язык почти сразу же согнулся вниз, как будто он всю жизнь только и делал, что пил молоко таким образом, и холодные сладкие капли потекли в его рот и горло. Он пил и пил, как будто знал, что этого ему будет недостаточно, а потом, посреди питья, вдруг вспомнил, как Дженни говорила, что кошки не жадные, и всегда должны делиться с другими, немного почувствовал стыд, еще не утолив жажду до конца, вежливо отошел назад от миски и сказал Дженни: "Если ты хочешь еще, получай!"
Дженни наградила его привлекательной улыбкой, сказала: "Это очень мило с твоей стороны, Петер! Но мне всё равно", - а потом вернулась к миске и занялась ею, дав Петеру возможность оглянуться вокруг себя и посмотреть, где он находится.
В хижине была очень простая мебель - деревянная кровать, в дальнем углу которой лежало смятое одеяло, и несколько пустых полок для предметов первой необходимости. У стены находился некрашеный потертый стол, на котором стояли маленькое беспроводное радио и будильник с разбитым стеклом циферблата. Еще там был хрупкий деревянный стул с поломанными перекладинами на спинке. А в середине находилась пузатая толстая печь, которая была соединена со ржавой трубой, выходящей на крышу. Зубчатый чайник с кипящей водой пел на огне с одной стороны, а остальное пространство сверху мистер Граймс использовал, чтобы закончить варить кусок печенки, который он собирался есть вместе с чаем.
Петер заметил, что вся меблировка тут была бедная, потертая, изношенная, но комната выглядела весело и радостно, как дворец, поскольку везде, где было место на карнизе, полке или другой ровной поверхности, стоял горшок, в котором росли цветы - разнообразные герани всевозможных видов, от чистого белоснежного до блестящего темно-малинового, одни бело-розовые, как цвет яблони, другие разных оттенков розового, оранжевые, как лососина, красно-коричневые и других разновидностей красного, от кирпича до крови и заката. Их аромат наполнял хижину и даже был сильнее, чем запах вареной печенки.
Дождавшись, пока Дженни допьет свою часть молока, Петер подумал про мистера Граймса, кто он, какой образ жизни ведет, как получилось, что он вынужден работать сторожем, постоянно жить в маленькой старой хижине, и где его семья. Эта игра понравилась Петеру, так как он хотел узнать всё о людях, рассматривая их, но про мистера Граймса он ничего не мог придумать, кроме того, что он старый, одинокий, и у него, кажется, вообще никого нет, так как на стенах не было ни одной фотографии.
Петер также вспомнил, как Дженни говорила, что мистер Граймс предложил ей свой дом и хотел убедить ее, чтобы пришла и жила с ним целыми месяцами, и вдруг, по неизвестным причинам, у него на сердце стало тяжело и очень грустно. Он начал страстно мыть нижнюю часть спины, чтобы проверить, будет ли после этого лучше себя чувствовать, как сказала Дженни. И действительно ему стало лучше, но не совсем.
"Умываешься, да?" - сказал мистер Граймс дружелюбным голосом. - "А может, тебе немного подождать с этим?" Он подошел к полке, взял хлеб, разрезал на несколько кусков, налил чай и переложил печенку из кастрюли в одну из поломанных тарелок. - "Не часто я пью чай в компании. Могу поделиться с вами печенкой, приятели. Делиться и еще раз делиться - вот мой девиз". С этими словами он взял нож, разделил кусок печенки пополам и начал резать одну из половин на куски.
"Он собирается дать нам печенку", - объяснил Петер Дженни с явным волнением. Раньше, когда он жил дома, и няня заставляла его есть печенку, уверенная, что он получит достаточно витаминов, он не особенно это любил, но теперь запах, вид и особенно готовка вызвали у него сильную дрожь от ожидания удовольствия.
Дженни изобразила очень довольную улыбку на лице и тоже ходила взад-вперед около стола, где происходила резка, как будто говорила: "Посмотри сюда, я же сказала тебе, что всё будет хорошо".
Наконец, когда порции были готовы, мистер Граймс разделил их на две равные кучи с каждой стороны тарелки и поставил это блюдо на пол. Петер и Дженни сразу же удобно уселись с двух сторон и начали есть без всяких дальнейших церемоний.
В свою очередь, мистер Граймс налил себе чай, намазал кусок хлеба маслом, сел за стол и с помощью ножа и вилки начал есть свою часть печенки, сопровождая смакование непрерывной веселой болтовней, обращенной частично к себе, а частично к обоим посетителям.
Накалывая кусок печенки, чтобы положить себе в рот, он сказал: "Это не так уж много, но, что имею, на то вас и приглашаю. Не часто нам удается видеть такое свежее мясо, как это, и я клянусь, что вы думаете, как я его получил". Он кивнул головой и добавил: "Да, вам нужно знать, что у старого Билла Граймса до сих пор есть пара друзей.
Мясник мистер Тьюкс говорит мне: "Вот вам, мистер Граймс, хороший свежий кусок английской бараньей печенки, это я специально для вас отложил. Вы же сами говорите, что не так уж много мяса можете купить на свою продовольственную книжку".
А я говорю: "Да, именно так, и мне бы когда-нибудь хотелось сделать для вас что-нибудь хорошее".
А он говорит: "Если вы про это вспомнили, мистер Граймс, то у меня кое-что есть. Мой племянник очень волнуется, как бы попасть на пристань и поговорить с начальником насчет работы, и я говорю ему: "Сторож мистер Граймс поможет тебе". Ну, что, мистер Граймс?"
А я говорю: "Услуга за услугу, то есть одно хорошее дело требует другого. Очень вам благодарен, мистер Тьюкс". Вот так мы все и сидим за печенкой и чаем, как сам король в Букингемском дворце.
Здесь жить спокойно и уютно, кошечки, целыми неделями никто не приходит беспокоить тебя, если нет вызова на перевозку груза или чистку корабля. Нет такого, чтобы мне иногда не было одиноко, но, когда нас трое, я считаю, что мы можем сказать друг другу очень много.
Мы втроем будем тут веселиться, как кузнечики или сверчки, если, конечно, вы любите цветы. Но я никогда не видел кошку, которая бы не любила цветы, они всегда обнюхивают их, так приятно и осторожно ступают своими ногами, чтобы их не испортить".
Тут он встал и подошел к полке, с которой взял банку с вареньем. Он поцарапал ее дно ножом, но это царапанье, как он ни старался, ничего не дало, ни капли варенья на ноже не оказалось, и это обозначало, что банка совсем пустая.
"Хорошо", - сказал мистер Граймс, как всегда, пребывая в хорошем настроении, - "всё приходит и уходит. Но не бойтесь, что за вами двоими не будут хорошо ухаживать. Старый Билл Граймс за всем этим проследит. По утрам в рационе будет каша с молоком. А иногда, если придет корабль из Аргентины, может быть и мясо. Побегайте по пристаням и складам со мной, и какие узлы, корзины, мешки, пакеты вы заметите! Даже не знаю, откуда они не могли бы прийти. Индия, Китай, южная Африка, Австралия, Нью-Йорк..."
Он оценивающе осмотрел маленькую комнату и продолжал: "Теперь я отодвину кровать в угол, а вам будет куча чего-нибудь мягкого, тогда никто из нас не будет мешать остальным приходить и уходить, то есть, кошечки, это будет на случай, если вы решите остаться тут на время. Конечно, места мало, но это для всех нас будет родной дом, и я вас приглашаю. Это касается и тебя, белый, так как ты ее друг".
Наслаждаясь вкусной и питательной печенкой, достаточно наполненный молоком, Петер почувствовал, что нет ничего более удобного и приятного, чем остаться у мистера Граймса, который будет за ним ухаживать. Он не обращал внимания на то, что тут всё грязное, бедное, сломанное и поношенное, можно даже сказать, что ему это понравилось, так как не было опасности что-нибудь испортить. Дома он всегда должен был быть осторожным с мебелью или другими старинными вещами.
"Что он говорит?" - спросила у него Дженни, окончив еду, сначала облизывая лапы, а потом вытирая ими усы, рот и лицо.
Петер рассказал ей общий смысл болтовни мистера Граймса, так как он хорошо всё запомнил, и особенно подчеркнул, что их приглашают остаться здесь, чтобы жить с ним в одном доме. Дженни надолго прекратила умываться и заметила: "Вот увидишь. Я так тебе и говорила. Мне не нравится, что он закрыл за нами дверь".
"Но ведь он милый и добрый", - возразил Петер.
"Сначала они все такие", - ответила Дженни. - "Поверь мне, Петер, уж я знаю. Ты должен мне доверять. Мы будем искать возможность. А когда она появится, делай всё, что я скажу. Пока же продолжай умываться, как будто мы вполне согласны тут жить".
Петер и не думал не слушаться Дженни, так как он многим был обязан ее мудрости, доброте и щедрости, в том числе и своей жизнью, поэтому тоже стал вытирать лицо и усы, а мистер Граймс весело сказал: "Мне нравится смотреть, кошечки, как вы хорошо устраиваетесь в домашнем уюте и приводите себя в порядок".
Он собрал посуду, положил ее в ведро и вышел на улицу. "Вода и все удобства сюда не проведены", - объяснил он им, - "но кран недалеко, так что без проблем. Мы можем заняться мытьем". Он тщательно закрыл за собой дверь и на некоторое время ушел, а потом вернулся с ведром, полным воды, которое поставил у печи. Но в этот раз защелка двери уже не была полностью закрыта. Петер не заметил этого, а Дженни заметила. Она осторожно подошла к нему и сказала: "Готовься".
Петер прошептал: "А к чему надо готовиться?" - и тут что-то произошло. Ветер с улицы отодвинул дверь, она открылась на целый фут (примерно 30 сантиметров).
"А теперь", - сказала Дженни, - "иди за мной!" И выскочила, как стрела в трещину, вытянув хвост прямой линией и прижав уши назад.
Петер был так испуган, что, прежде чем понял, что он делает, встал и последовал за ней, прямо у нее на хвосте, через дверь и дальше, бежал, как будто спасал свою дорогую жизнь.
За собой он услышал, как мистер Граймс зовет: "Сюда! Нет, нет! Не уходите, кошечки! Вернитесь! Следующий раз вы получите всю печенку. Пестрая! Белый! Идите ко мне!"
Петер с трудом бежал, чтобы не отставать от Дженни, но все-таки повернул голову и посмотрел через плечо. Мистер Граймс стоял у двери своей хижины с ящиками красных гераней с каждой стороны, беспомощно махая руками - он выглядел очень согнутым, старым и одиноким со своими белыми волосами, повисшими усами и сутулыми плечами.
"Сюда, кошечки!" - крикнул он еще раз. - "Не уходите от меня!"
Потом Дженни нырнула в огромную кучу стальных контейнеров, а Петер за ней, и мистер Граймс исчез из виду; вскоре после этого они продолжали бежать, переходя от контейнеров к кучам зеленых бревен, потом к слиткам меди и олова, и, наконец, в дикое множество нагроможденных стальных рельсов, где никто бы никогда никого не мог найти, если кто-то хотел спрятаться, и они бы также никого не услышали. Только после этого Дженни остановилась отдохнуть и сказала: "Хорошо работаешь, Петер!"
Но Петер каким-то образом почувствовал, что они, или, точнее, он работает совсем не хорошо.

"Это не пойдет. Не надо здесь", - сказала Дженни решительно. - "Если появились люди, и ты это видел, самое умное будет уйти. Когда перевозчики мебели вынесут эти вещи на свет, они увидят, что мы здесь жили. Твоя и моя шерсть, мыши. Тогда будет шум, погоня, ловля, охота за нами отовсюду, включенный свет, кучи пыли, люди, тыкающие куда придется своими факелами и палками. Нет, поверь мне, Петер, я это знаю. Когда они кончат это дело, мы используем мой запасной выход. А дневного света вполне достаточно, чтобы найти новое место, где остаться на ночь. Держись подальше от посторонних взглядов, пока я тебе не скажу".
Петер сделал всё, что она просила, так как он хорошо понял, что Дженни более опытная, и должна знать, о чем она говорит.
А потом, из-за всей этой пыли вокруг, умывания, разговора и невозможности ничего пить после беготни по Лондону, Петер вдруг почувствовал ужасную жажду, и ему показалось, что он может пропАсть, если в его горле не окажется ничего холодного и мокрого.

Часть 7 - Останавливайся на пороге

"Я ужасно хочу пить, Дженни", - прошептал Петер.
Они крались вокруг изгиба коридора склада, ожидая лучших времен, когда люди окончат работу, вынося мебель из ящика.
Дженни сплющилась и выглянула из-за угла. "Скоро", - сказала она. - "Еще всего лишь несколько штук осталось".
"Как я хочу большую чашку холодного молока", - сказал Петер.
Дженни повернула голову и посмотрела на него. "Ты хочешь сказать - тарелку молока. Вряд ли ты сможешь пить из чашки. А что насчет молока - ты знаешь, как давно я его не видела и не пробовала? В нашей жизни, отрезанной от людей, никакого молока нет и быть не может. Если ты хочешь пить, ищи дождевую воду, или какую-нибудь влагу в канавах и помойных ведрах, или можешь спуститься по каменной лестнице к реке, когда ночью площадки пустые, если не обращать внимания, что эта вода невкусная и немного жирная".
Петер был совсем не доволен такой перспективой, и еще не привык, что он больше не мальчик с домом и семьей, а белый кот без дома и друзей, не считая еще одной тощей и костлявой бродяги.
Он так отчаянно хотел пить, а картина, нарисованная Дженни, была такая мрачная и неприятная, что он тут же залился слезами и крикнул: "Я привык к молоку! Няня каждый день любит давать мне его".
"Тише!" - предупредила Дженни. - "А то они нас услышат". Потом она добавила: "Никто сюда не приходит, чтобы дать тарелку молока бродягам. Окончательно привыкай, что его нет".
Но Петер так не думал и продолжал тихо плакать про себя, пока Дженни Боулдрен наблюдала за ним с растущим интересом и недоумением. Казалось, она пробовала собраться с мыслями о чем-то, что она, очевидно, не очень хотела делать. Но потом, когда оказалось, что она больше не может переносить его несчастье, прошептала ему: "Давай, пошли! Не волнуйся, я знаю место, где ты можешь получить тарелку молока. Мы пойдем туда".
Эта мысль заставила Петера прекратить плач и окончательно успокоиться. "Да?" - спросил он. - "И куда же это?"
"Один старый сторож живет в хижине ниже чайных пристаней", - сказала Дженни. - "Он одинокий, любит кошек и всегда дает хороший лакомый кусочек, особенно мне. Он всё хочет, чтобы я пришла и жила с ним целыми месяцами. Конечно, я даже не могу об этом и мечтать".
"Но", - ответил Петер, не желая отказываться от молока, а просто чтобы понять яснее, при каких условиях они его получат, - "это называется брать у людей, не так ли?"
"Так ведь брать, а не давать", - сказала Дженни с такой странной и печальной значительностью, какая находила на нее каждый раз, когда она обсуждала людей. - "Мы его получим, а потом уйдем".
"А будет честно?" - спросил Петер. Слова вырвались до того, как он это понял, так как хотел молока, но обижать Дженни тоже очень не хотел. Но дело в том, что он уже знал некоторые манеры поведения, или же интуитивно чувствовал их, и это казалось очень плохой оплатой за доброту. Очевидно, он чем-то расстроил Дженни, так как она немного сжалась и, впервые наградив его пристальным взглядом с тех пор, как они встретились, сказала: "Ты не сможешь получить его в любом случае, Петер. Если хочешь жить, как я, то не вижу, где в этот момент у тебя может быть достаточно большой выбор".
"Конечно!" - поторопился объяснить Петер. - "Дело в том, что я еще недостаточно знакОм с тем, что кошки чувствуют иначе, чем люди. Я буду делать всё, что ты скажешь, и хочу научиться".
Судя по ее выражению лица, Дженни казалась не очень довольна этой речью, но до того, как она смогла высказаться, послышался громкий крик перевозчиков мебели: "Там очень много", - а другой голос ответил: "Да, именно так". Дженни выглянула из-за угла и сказала: "Уже закончили. Мы будем ждать несколько минут, чтобы проверить, не вернулись ли они, а потом пойдем".
Когда они убедились, что проход опять совсем свободный, пустились в путь, Дженни впереди, мимо пустого ящика, вниз по коридору, в сторону, куда пошли и люди, но перед тем, как они ушли очень далеко, Дженни свернула в другой проход, пока не подошла к ящику недалеко от внешней стены, наполненному ужасной современной новой мебелью с хромированной кожей и пережиренным плисом. Она повела Петера назад, где в плинтусе была огромная дыра. Изнутри она выглядела темной и неприятной.
"Не бойся", - сказала Дженни. - "Просто иди за мной. Мы повернем туда-сюда, и скоро будет светлее".
Она проскользнула внутрь, а Петер за ней. Там было темно до черноты. Петер понял, что может нащупать усами, а не только увидеть, где Дженни, и без всякого труда следовал за ней, особенно после того, как стало светлее, и можно было увидеть, что они находятся в тоннеле, через который проходит большая железная труба диаметром в фут (примерно 30 сантиметров) или больше. Тогда Петер увидел, откуда идет свет. В трубе была ржавая дырка, как раз в нескольких футах от выхода на улицу.
Очевидно, эта труба использовалась для всасывания воздуха или каким-то образом вентилировала склад, так как раньше на ее конце была решетка, но ее крепления давно уже заржавели и отвалились, так что теперь ничего не мешало им выйти наружу.
Петер был так доволен и взволнован перспективой снова выйти на свежий воздух, что поторопился, перегнал Дженни и выбежал бы на улицу, если бы ее предупреждающий крик не удержал его раньше, чем он выбрался из отверстия.
"Петер! Подожди!" - кричала она. - "Не делай этого! Кошки никогда не бросаются с места. Ты разве не знаешь, что надо останавливаться на пороге или задерживаться у окна? А впрочем, конечно, нет. Мой дорогой, это не значит, что я всегда буду говорить тебе, что делать, а что не делать, но это действительно важно. Как второй урок. Никогда не спеши с места, тем более на улицу".
Петер видел, что Дженни вернула свое добродушие и, очевидно, совсем забыла, что когда-то была огорчена им. Он хотел узнать о причинах ее предупреждения. Он сказал: "Я ничего не понимаю, Дженни. Ты хочешь сказать, что не надо останавливаться, когда входишь, а надо, когда выходишь?"
"Конечно. А как же иначе?" - ответила Дженни, спокойно усаживаясь возле выхода и не показывая ни малейшего желания выходить на улицу. - "Ты знаешь, что делается внутри, так как ты пришел оттуда. Ты не знаешь, что делается снаружи, так как ты не был там. Надо думать, что это обычный общий смысл для всех".
"Да, но разве снаружи на самом деле есть то, чего следует бояться?" - спросил Петер. - "Я имею в виду, если ты знаешь, где живешь, и улицу, и домА, которые не меняются".
"Хорошо", - сказала Дженни. - "Я не могу тебе сказать обо всем. Начнем с собак, людей, едущих машин, переменчивой погоды, состояния улицы - мокрая или сухая, чистая или грязная, что там валяется, что находится на стоянке у бордюра, проходит ли кто-нибудь, по какой части улицы и с какой скоростью.
Но боишься ты на самом деле не этого. Ты просто хочешь это знать. И ты должен знать, что, если у тебя есть достаточно ума, глаза, уши, нос и усы всё тебе расскажут. Ты остановишься, увидишь, услышишь и почувствуешь. Говорят же: тот свет переполнен котятами, которые выбежали из дверей, не остановившись, чтобы получить хотя бы немного нужной информации.
Поблизости может быть другой кот, склонный к озорству или желающий драться. Ты обязательно должен это узнать до того, как выйти, куда ты еще не приготовился идти. Потом тебе хочется узнать о погоде, и не только в данный момент, но и что будет позже, например, через час. Скажем, в грозу тебе вряд ли захочется быть слишком далеко от дома. Твои усы и кожа всё тебе расскажут.
А еще", - добавила Дженни, - "есть общий хороший принцип никуда не бросаться без обдумывания. Когда ты выходишь, есть очень мало мест, где через пять минут всё не будет иначе, и вряд ли у тебя будет хорошая возможность попасть туда. Подойди ко мне, сядь рядом, и мы всё рассмотрим".
Петер сделал то, что она просила - лег прямо у отверстия, поджав под себя лапы, почувствовал, что это вполне естественное положение, и вдруг обрадовался, что Дженни остановила его, и он не бросился в атаку на неизвестно что.
Время от времени появлялись ноги. Наблюдая за размерами их обуви, он понял, что в основном это тяжелые ботинки рабочих, определил их скорость и расстояние, на которое они приближались к стене склада. Среди колесного транспорта были как огромные тяжелые телеги с лошадьми, так и грузовики, которые гремели угрожающе громко, а огромные лошадиные копыта, покрытые косматой грубой щетиной, тоже представляли опасность. Далеко на расстоянии Петер услышал, что часы Биг Бен пробили четыре раза. Возможно, человека бы этот звук не достиг, но, пройдя всё расстояние от здания парламента до кошачьих ушей, помог определить время.
Потом, используя нос, он почувствовал разные запахи и решил понять, о чем они говорят. Это был сильный запах чая и еще какой-то странный, который он не мог определить, но не очень приятный. Он узнал галантерейные товары, механизмы, мускус, пряности, лошадей, горелый бензин, выхлопные газы, смолу, битум и угольный дым, который идет из паровозов.
Теперь Дженни встала и стояла на краю отверстия головой наружу, вытянув вперед усы, немного дрожа и делая небольшие морщинистые движения носом. Потом, через некоторое время, она очень спокойно повернулась к Петеру и сказала: "Всё чисто. Мы сейчас можем идти. Кошек поблизости нет. Прошла только собака, но это всего лишь грязная дворняжка, которая, возможно, боится собственной тени. Чайный корабль только что подошел к пристани. Это хорошо. Сторож не имеет никаких обязанностей, пока всё не разгрузят. Дождь уже кончился и в ближайшие сорок восемь часов не повторится. В район пристани недавно спустился товарный поезд. Это тоже хорошо. Ворота будут открыты, и мы можем прятаться под вагонами".
"Да, это хорошо!" - обрадовался Петер. - "Но я не знаю, как ты всё это можешь определить только по запаху. Ты думаешь, я тоже смогу?"
"Конечно, сможешь", - засмеялась Дженни, добавив мурлыканье. - "Всё дело в привычке смотреть на вещи так, как делают кошки. Ничего сложного в этом нет". С этими словами она пару-тройку раз самоуверенно облизнулась, так как на самом деле была немного тщеславной, ничто не доставляло ей такого удовольствия, как выглядеть умной в глазах Петера, и это было вполне по-кошачьи.
"Всё равно я ничего не понимаю", - начал Петер, давая ей подходящую тему, которую она тут же начала развивать.
"Это действительно очень просто", - объяснила она. - "Например, ты чувствуешь запах чая. Прошлый раз, когда я была снаружи, его не было. Это значит, что чайный корабль только что пришел, и люки уже открыли. Кошек нет, по крайней мере, никаких вражеских сигналов на мои антенны не поступает. Собаку ты тоже можешь понюхать. Если бы у нее было чувство собственного достоинства, заставляющее гоняться за кошками, она была бы чистой, а чистая собака пахнет иначе. Эта грязная, так что бояться ее нечего. Она будет ползти вниз по задним аллеям и радоваться, что ее оставили одну. Что же касается товарного поезда, который прошел - когда ты узнаешь окрестности, это и тебе будет легко. Запах дыма идет снизу, оттуда, где пристани, так что, конечно, он пошел туда. А то, что этот поезд товарный, ты узнаешь, когда почувствуешь запах всего, что находится в вагонах. Теперь ты понимаешь, как это легко?"
Петер еще раз сказал то, что нужно, ведь он уже знал, как обрадовать Дженни: "Я думаю, что ты очень умная". Ее мурлыканье почти заглушило звук проходящей телеги с лошадью. Потом она весело крикнула: "Пошли, Петер! Мы свободны!" - и двое наших друзей вышли на каменную улицу.